Будущее капитализма, стр. 102

Внутри вулкана растет напряжение. Как может действовать капитализм, если важные виды капитала не могут быть собственностью? Кто будет делать необходимые долгосрочные инвестиции в квалификации, инфраструктуру, научные исследования и разработки? Как сформировать квалифицированные коллективы, нужные для успеха? В период кусочного равновесия надо ответить на вопросы, не имеющие очевидных ответов.

* Приводится перевод С. Я. Маршака. – Прим. ред. 

ПРИМЕЧЕНИЯ К ГЛАВЕ 14

Глава 15

ДЕЙСТВИЯ В ПЕРИОД КУСОЧНОГО РАВНОВЕСИЯ

В настоящее время капитализм имеет то преимущество, что после смерти коммунизма и социализма у него нет больше активного конкурента в виде какой-либо общественной системы. Невозможно устроить против чего-то революцию без альтернативной идеологии. Но повсюду растет недовольство и открытая враждебность, проявившиеся не только в американских выборах, прошедших в ноябре 1994 г. В первом туре французских выборов крайние правые сторонники Жана-Мари Ле Пэна собрали 15% голосов: это были голоса тех самых белых мужчин, которые голосовали в Америке за новое республиканское большинство, людей со снижающимися экономическими перспективами, страхи которых удалось сосредоточить на иммигрантах. Калифорнийское «предложение 187» пользуется явной поддержкой во Франции. Религиозные фундаменталисты почти всюду стремятся захватить политическую власть (в Алжире, Израиле, Египте, Индии, Японии и Соединенных Штатах), свергнуть существующие правительства и установить свою версию уверенности и истины.

Консервативные сторонники свободного рынка играют с огнем, вступая в политические союзы с религиозными фундаменталистами, поскольку цели их совпадают лишь в том, что те и другие хотят избавиться от нынешних правительств. Религиозные фундамента листы веруют в свободный рынок товаров и услуг не больше, чем в свободный рынок идей. Фундамента листы знают, что надо продавать и чего не надо продавать. В Иране религиозным фундаменталистам удалось захватить государственную власть. Торговцы с базара принесли пользу Хомейни, финансируя его «исламскую революцию», так как они ненавидели экономические реформы шаха, угрожавшие им новой конкуренцией в виде традиционной западной розничной торговли. Но как только религиозные фундаменталисты оказались у власти, они обратились против тех же торговцев, устанавливая ограничения, что можно и что нельзя продавать. Скромность требовала, чтобы женщины носили «надлежащую» одежду. Определение порнографии внезапно расширилось, включив почти все, что им не нравилось. Теперь эти торговцы с базара находят, что их дела идут гораздо хуже, чем во времена шаха.

Правительства во всем мире обеспокоены, поскольку они должны ответить на реальные проблемы и тревоги своих граждан. Политика, осуществляемая в результате большой победы республиканцев в 1994 г., даже не касается проблем падающей заработной платы и растущего неравенства. В конечном счете те же избиратели станут снова несчастными избирателями и будут искать любых демагогов, какие им подвернутся во время выборов. Ярость, направленная против демократов в конце 1994 г., в будущие годы может легко быть направлена в обратную сторону, против бизнесменов, если только найдутся «хорошие» (или плохие?) лидеры. Большая группа избирателей с открытой враждебностью, не получающая благ от экономической системы, не способствует никакому экономическому или политическому успеху.

Демократии хорошо реагируют на кризисы, поскольку кризис сосредоточивает общее внимание на одном и том же вопросе и требует действия. Демократии почти никогда не действуют без кризиса, электризующего общественное внимание. Чтобы осуществить какое-нибудь изменение, демократии нужно убедить большое число своих средних граждан (значительно больше 51%), что это изменение необходимо. Большинству всегда присуща консервативность, поскольку любое изменение означает, что само большинство должно переменить свой образ действий. Без кризиса трудно убедить значительное большинство, что нечто нуждается в изменении. Без кризиса меньшинства, задетые изменением, всегда могут его блокировать. Демократии уделяют непропорционально большое внимание группам меньшинств, сосредоточенным на одном вопросе, поскольку от них часто зависит исход выборов с почти равным числом голосов, причем их можно легко обратить в своих твердых сторонников – просто поддержав их в единственно важном для них пункте.

Но текущие экономические явления – это не кризис. Реальный доход рядовых работников убывает меньше чем на один процент в год. Перемены становятся драматическими через двадцать пять лет, но не через год. Распределение доходов и богатства драматически изменилось за последние двадцать пять лет, и против этого не было сделано решительно ничего. Политика, способная изменить текущий ход событий, даже не обсуждается.

Впрочем, эти тенденции вызваны столь фундаментальными силами, что их очевидным образом нельзя изменить частными реформами экономической политики. Требуются крупные структурные изменения. Но, конечно, демократии умеют это делать хуже всего. Когда демократии вынуждены двигаться, они не делают радикальных изменений, двигаясь к глобальному оптимуму, а предпочитают медленно двигаться по линии наименьшего сопротивления к некоторому локальному оптимуму. При нормальной эволюции это правильная стратегия. Но в период кусочного равновесия она неправильна. Локальные оптимумы и линии наименьшего сопротивления часто уводят в сторону от глобального оптимума, а не приближают к нему.

На какое-то время – пользуясь названиями двух недавних книг – можно иметь «век удовлетворения» для высших классов и вместе с тем «век убывающих надежд» для средних и низших классов (1). Но такую двойственность невозможно сохранить навсегда. Общественные системы держатся на расплавленной магме совместимых идеологий и технологий. Невозможно иметь одновременно идеологию равенства (демократию) и экономику, порождающую все большее неравенство при абсолютном снижении дохода большинства голосующего населения.

По отношению к этим давлениям американский капитализм имеет и сильные, и слабые стороны. Сила его в том, что он имеет более фундаментальную политическую поддержку, чем капитализм Европы. Тот факт, что социалистические партии никогда не были значительной силой в американской политике, говорит нечто важное об Америке. Вера в то, что капитализм способен повышать уровень жизни, вероятно, будет умирать в Соединенных Штатах медленнее, чем в Европе. В то же время главная слабость американского капитализма состоит в том, что для работающей части среднего класса он – главный поставщик тех благ, которые в других случаях назывались бы социальным обеспечением (медицинского обслуживания и пенсий). В Европе потеря работы, и тем самым – доставляемых компанией дополнительных льгот, в экономическом смысле гораздо менее серьезна, чем в Соединенных Штатах. Там государство всеобщего благосостояния с лихвой возмещает потери от безработицы.

По мере того, как сокращаются дополнительные льготы среднего класса, раздражение среднего класса возрастает и будет возрастать все быстрее. В конце концов средний класс потребует политических действий, чтобы остановить снижение его льгот и его уровня жизни, и он будет все меньше заинтересован в политической защите капитализма. Именно это раздражение побудило президента Клинтона и его жену сделать здравоохранение главной темой в первые два года администрации Клинтона. Супруги Клинтон не справились с этой реформой, и раздражение среднего класса, который лишается здравоохранения, несомненно, вернется.

В политическом отношении капитализм оказался теперь в изоляции, в какой он не был с середины девятнадцатого века. Тогда капитализм смог политически выжить, потому что кооптировал определенные группы трудящихся – менеджеров среднего и низшего уровня, работников умственного труда, квалифицированных работников физического труда, – начавших считать себя членами капиталистического коллектива. С приходом «сокращений» капитализм в действительности говорит значительной части своих бывших политических сторонников, что они больше не входят в «коллектив». Поскольку они выброшены из экономического коллектива капитализма, теперь только вопрос времени, как скоро эти же люди покинут политический коллектив капитализма.