Путин. Замковый камень российской государственности, стр. 25

Что касается пресловутой «проблемы-2008», ставшей сложным испытанием для Путина, то и здесь, несмотря на явное расхождение кривых истории, можно видеть аналогии. Сталин также несколько раз стоял перед лицом угрозы быть смещённым и блокированным, так, в частности (по запущенным позже слухам), он рисковал быть не избранным генеральным секретарем на XVII съезде партии. Так это или не так, но логика исторически прирастающей власти сильнее логики конституционных и формальных рамок, в которых она осуществляется. В какой-то момент власть первого лица становится слишком велика, чтобы её можно было кому-то уступить.

Какова же судьба старой элиты? Из девяти наиболее влиятельных деятелей так называемой «семибанкирщины», то есть высшей элиты эпохи Ельцина (настоящей и полноценной олигархии), часть утратила свои позиции ещё в 90-е годы (Виноградов, Малкин, Смоленский), другая часть выдавлена (Гусинский, Березовский, Ходорковский), и только трое (Фридман, Авен, Потанин) органично вписались в новую ситуацию и нашли с Путиным общий язык.

На рубеже 2008 года Путин предпочёл решить задачу не по-сталински («обхитрить „съезд победителей“», либо, как сомнительный конспирологический вариант, — «устранить Кирова»), а скорее в духе Ивана Грозного. Он допустил на своё место подставную марионетку (нечто вроде «царя Симеона Бекбулатовича»), что было спрогнозировано автором этих строк задолго до первой рокировки в пресловутом «тандеме». Тем самым была осуществлена масштабная спецоперация по введению в заблуждение крупных транснациональных игроков, воспринявших Медведева как «нового Горбачёва», возвращающего Россию в Смуту. Путин предпочёл сталинскому рывку в будущее отложенное решение и выжидательный курс. Баланс разрушительных и созидательных тенденций был сохранён. Эта стагнация объективно была выгодна внутри России лишь узкой прослойке крупных собственников, не сопрягающих своё будущее с реальным подъёмом национального хозяйства. Как назовет её Путин в 2013 году, «квазиколониальной части элиты». При этом точка фазового перехода сместилась в будущее, то есть налицо было искусственное торможение истории.

Объективные задачи двух эпох схожи

«Путин — это Сталин сегодня» — впервые эту фразу я услышал в самом начале нулевых годов от священника Димитрия Дудко. Это была чистая сверхрациональная интуиция, интуиция Путина как человека, как духовной единицы, а не просчёт самих событий и фактов, которых тогда было для подобных выводов совершенно недостаточно. Тем не менее эти слова не показались мне чем-то неправдоподобным. Дело в том, что данная аналогия хорошо укладывалась в оттачиваемую мной концепцию преодоления трёх Смутных времен России.

В то же время, как известно, всякая аналогия хромает. Предлагаемая таблица наглядно суммирует параллелизм судеб и эпох. Аналогия базируется не на буквальных соответствиях, а на том, что объективные задачи двух эпох имеют разительные сходства. При этом в персональном плане два лидера не слишком похожи. Особенно ярко это различие проявилось в период 2008–2012 гг., во время президентства Медведева, которым Путин фактически маскировал сохранение режима личной власти. (Эта самоуверенная маскировка и игра с легитимностью чуть было не привела к революционному сценарию в 2011 году.)

*. В мемуарах Черчилля этот фрагмент приведён в следующей редакции: «Скажите мне, — спросил я, — на вас лично так же тяжело сказываются тяготы этой войны, как проведение политики коллективизации?» Эта тема сейчас же оживила маршала. «Ну нет, — сказал он, — политика коллективизации была страшной борьбой». «Я так и думал, что вы считаете её тяжёлой, — сказал я, — ведь вы имели дело не с несколькими десятками тысяч аристократов или крупных помещиков, а с миллионами маленьких людей». «С десятью миллионами, — сказал он, подняв руки. — Это было что-то страшное, это длилось четыре года. <…> Всё это было очень скверно и трудно, но необходимо». (Черчилль У. Вторая мировая война. М., 1991. Глава 5).

Итак, Путин не похож на Сталина. Принципы и ценности, канва пути двух политиков не совпадают и не могут совпадать. Однако операция «Симеон Бекбулатович» могла ввести в заблуждение лишь тех, кто не учитывал русскую логику истории. Для тех, кто её учитывал, как до президентства Медведева, так и во время этого президентства, оставалось очевидным, что Путин, как и Сталин, не оставит большую политику. И в этом главное, решающее сходство, которое искупает многие и многие отличия. Несмотря ни на что, несмотря на подконтрольность и подотчётность Кремля внешним стратегическим субъектам, Русская цивилизация оставалась самостоятельной и генерировала собственное силовое поле, которое преображало российскую власть, наделяя её таинственной волей и необъяснимой хитростью, талантом лавирования, маневрирования и своевременных умолчаний.

Система, которая складывается в России, по многим параметрам ближе к «национальной диктатуре», чем к стандартной либеральной демократии. В своей развитой фазе это должна быть не диктатура олигархов, не диктатура стагнации, а «диктатура развития», «диктатура инноваций». Ближайшее будущее России рисуется при таком сценарии как аналог 30-х годов с их прорывным индустриальным развитием, с их решительным очищением государства и формированием определённого цивилизационного лица советской державы — исторического и геополитического преемника Российской империи.

В чем же задачи 30-х годов типологически схожи с теми задачами, которые диктуются нынешней ситуацией? В том, например, что репрессии отчасти были вызваны необходимостью политической борьбы и выстраивания госаппарата нового типа. Но ведь ротация элит — это неумолимое требование и нашего времени, без которого невозможно развивать страну. С репрессиями или без репрессий, но власти придется решать схожие задачи и преодолевать сопротивление многих коррумпированных кланов и групп. Сходство и в том, что преемственность с прошлым должна быть восстановлена, Путин не случайно столь настойчиво повторяет тезис о «единстве исторического процесса», — это должно быть единство, в котором, как он написал в одной из предвыборных статей 2012 года, «потомок „красного комиссара“ или „белого офицера“ видел бы своё место. Ощущал бы себя наследником „одной для всех“ — противоречивой, трагической, но великой истории России».

«Новые 30-е» подразумевают отбор лучшего и отсеивание худшего из прошлого опыта. Они подразумевают прорывное инновационное развитие, то есть способность за короткий период пробежать расстояние, которое другие народы и цивилизации проходили в течение долгого времени, наконец, способность ответить на внешние вызовы и угрозы. История повторяется. Наступает критический период, когда становится понятно: если Россия не решает таких задач, её оттирают на обочину. В нашем случае это означает не просто прозябание на задворках истории, но и гибель, потому что оттирание России в сегодняшнем мире повлечёт захват и перераспределение её территорий и недр.

Образ врага, который нужно создать для успешного наступления в будущее, — это не обязательно конкретный геополитический враг. Нашим главным врагом является собственная неорганизованность, неготовность пойти на самоограничение, неспособность планировать и выстраивать собственную жизненную стратегию.

Осознавая аналогию 30-х годов, мы не вызываем «дух Сталина», а вооружаемся знанием о рисках и опасностях того пути, по которому идём. Мы будем способны трезво смотреть на свои поступки и на государственную политику только при одном условии: если мы будем понимать, что мы уже вошли в определённом смысле в «новые 30-е». Между тем либералы стараются склонить всех к тому, что это тема запретная, кощунственная, воспринимают ее истерически, как то, о чём даже помыслить нельзя [3]. Именно применяя аналогию и здраво относясь к ней, можно в значительной степени избежать тех издержек, которые были свойственны сталинской политике в трагические 30-е годы.