Дежа вю, стр. 62

Она повторила в который раз:

— Все, Морозов, хватит. Я пошла.

— Иди.

— Отпусти меня.

— Пожалуйста.

— Спасибо.

Это невозможное что-то! Что-то, чему ни названия, ни объяснения нет. Что-то, слишком похожее на безумие. Из которого не хочется возвращаться.

— Значит, в «России». В шесть.

Его руки снова вернулись к ней. Будто он был над ними не властен.

— А презентация? Ты же говорил, в семь?

Ее руки опять взметнулись навстречу. Дурацкое пальто! Как в нем неудобно!

— В шесть. — Его жар все ближе, ближе. — Тинка, ты так и не носишь лифчики?

— Морозов, перестань!

— В пять!

— Ты — сумасшедший!

— Скажи еще!

— Сумасшедший, сумасшедший, сумасшедший…

День показался ей бесконечностью, и она успела возненавидеть работу — прежде любимую, тысячу раз наорать на сотрудников — без повода, чего прежде не позволяла себе никогда. И снова разливала кофе, и разбивала чашки, и, нервными пальцами схватившись за трубку, цепенела и глохла, когда оттуда доносились чужие голоса. Десятки разных голосов. Ненужных, неважных, скучных.

— Тина, вы просили напомнить о «Мае»…

— А что такое у нас в мае?

На самом деле ей по фигу, как говорит Сашка, и по барабану, как говорит Ксюшка, — в общем и целом, ей наплевать, что будет в мае, а также в апреле и даже в марте. Потому что еще не кончился февраль. Вот он, в окне — слякотный, московский февраль, который видел их поцелуи. А через три часа — нет, уже через два часа и пятьдесят шесть минут — увидит опять.

И она увидит его. И он увидит ее. И надо только подождать еще чуть-чуть. Два часа пятьдесят шесть минут. Пятьдесят пять… пятьдесят четыре…

— Тина?

— Да?

— Вы же так и не встретились с Вадимом Алексеевичем? Мне позвонить ему?

А кто это, едва не вырвалось у Тины.

Господи ты боже мой, она даже не пыталась взять себя в руки. А ведь она сильная, она смогла бы. Хоть немного притвориться, что ее интересует Старцев, а также Иванов, Петров и Сидоров — или как там именуются остальные клиенты «Промо-ленд».

Раз в жизни она хотела забыть о своей силе. И хотела, черт подери, быть слабой, и не сопротивляться лихорадке, что сжирала изнутри, а снаружи пламенела маками на щеках и сверкала ошалелыми зрачками.

— Позвони, — все же очнулась Тина, — обязательно позвони.

— Когда вам удобней с ним встретиться?

Да никогда! Ей намного удобней вообще ни с кем не встречаться, а сейчас же, немедленно, припустить что есть сил до «Фристайла», где проходит эта чертова презентация.

— Тина?

Да тридцать два года она Тина! Что с того?! Ах, нет, не тридцать два — какое-то время она была Алькой. Как же это выпало из головы? На каком ухабе?

Алька… Алька… Она бы не позволила так обойтись с собой. Она бы защищалась до последнего, помня о его предательстве.

А Тина? Забыла?

Забыла вместе со всем остальным.

— Тина?

— Ну что? Что?

Леночка попятилась.

Ой, беда. Кажется, в этой Сибири, где так и не найден был Вадим Старцев, начальница напрочь застудила мозги. Сегодня только и разговоров, что о ее внезапном умопомешательстве, болезненно-алых щеках, одурманенном взгляде — уж не начала ли наркотиками баловаться?! — и беспричинных приступах гнева.

Натурально, беда.

И только когда Тина, обычно коротающая в офисе чуть ли не полночи, еще засветло выскочила из кабинета в развевающемся пальто и, покрутившись перед зеркалом, испарилась, Леночка охнула от догадки. Никакого умопомешательства! Никаких наркотиков! Начальница — железная леди, конь в юбке, бесстрастная, безгрешная, как может быть безгрешен только робот, — она влюбилась. Как самая обыкновенная баба!

Влюбилась! Эта мысль могла прийти только в хорошенькую, двадцатилетнюю, восторженно-циничную головку Лены.

Тина одним словом — к тому же таким вот немудреным и наивным — свое состояние оценить не могла. Для нее все было гораздо проще. Или сложней? В моменты просветления — или все-таки помутнения, черт его знает! — она говорила себе: «Вот что значит дорвалась! Примерно то же самое, что тринадцать лет без завтраков. Только кофе. И в постели — только кое-что вроде кофе, чтобы совсем уж не на пустой желудок засыпать. И, пожалуйста — дорвалась! И все не было бы так… остро, так… отчаянно, так… упоительно, нет, не было бы, если бы…»

Если бы их тела не знали друг друга раньше, если бы сейчас не стояло за спиной прошлое, а с боков не подпирало бы настоящее — ее семья, его девушка Маша, приготовившая превосходную курицу. Запретный плод всегда сладок, как бы пошло это ни звучало. Словно обезумевшие подростки, которым негде и некогда, словно постаревшие Ромео и Джульетта.

А если без прикрас, все это называется просто — физиология. Животный инстинкт, если хотите. Так что никакого сумасшествия — она нормальней всех нормальных, она всего-навсего следует своим инстинктам. Кто виноват, что их разбудили только сейчас? Допустим, сама виновата, потом она обязательно придумает себе достойное наказание, а пока…

Пока она сидела в такси. Вернее, ерзала. И если бы взгляд имел материальную силу, флегматичный водитель превратился бы в Шумахера. А так он просто нервничал, каждую минуту ожидая, что она перехватит руль.

— Вот тут же можно поджать, вы что, не видите? Да проскочите же, ну!

— Красный горит!

— Еще не горит! Дерьмо какое! Уже горит! Сколько мы тут будем торчать по вашей милости?! Вы посмотрите только, тут даже телефон не работает, у этого вашего светофора! Отъедьте немедленно!

— Куда?!

— Куда угодно! Здесь нет связи!

Светофор жизнерадостно подмигивал зеленым, водитель с облегчением утирал пот со лба, а Тина выясняла, что мобильные телесистемы не так уж мобильны и связь обрывается каждые сто метров, едва она успевает набрать его номер в гостинице.

Надо было передохнуть, отключиться на что-нибудь, и она не придумала ничего лучшего, чем задаться вопросом: «А почему, собственно, он?!» Почему разбудить те самые инстинкты удалось именно Морозову? Нужно обязательно спросить у самого Морозова, обязательно. Интересно, что он думает по этому поводу?

А также… о чем он вообще думает? Например, сейчас, чем занята его голова сейчас. Его заросший жесткими черными вихрами, его набитый цитатами из Марка Твена, песнями из восемьдесятых, ненаписанными еще сюжетами, несказанными еще, но наверняка сложносочиненными предложениями, его израненный морщинами череп. Черепок. Черепушечка.