Дежа вю, стр. 11

Кажется, все. Точка. Он снял очки и несколько секунд ожесточенно тер переносицу, откинувшись в кресле.

— Между прочим, кофе остыл! — в который раз донеслось с первого этажа.

Бесполезно объяснять, что он любит холодный кофе, и не любит, когда его отвлекают. Хорошо, что выходные кончатся и Маша уедет к себе. Тут он вспомнил, что и сам уедет тоже, и поморщился даже — так не хотелось покидать дом, собирать вещи, садиться в поезд, разговаривать с кем-то, кто займет соседнюю койку, а спустя пару суток еще и выставлять себя на всеобщее обозрение. Ко всему прочему придется каждый день бриться!

Эта мысль, а точнее собственный ужас при ее появлении, внезапно его развеселили.

Можно подумать, тебя на самом деле пугает бритва, упрекнул он свое смутное отражение в погасшем мониторе. Признайся уж, что просто ненавидишь людей. Толпу, тут же поправился он. Отдельные личности в малых количествах ему очень даже нравились. Например, Маша. Она была беззаботной, как и он, и умела наслаждаться жизнью, не усложняя ее себе и другим. Вот только кофе — священный напиток! — не позволяла пить холодным! Иногда он любил смотреть, как она колдует над джезвой, что-то бормочет, помогая себе сосредоточиться, а рыжие кудри всполохами огня взлетают над плечами.

Но все равно кофе он пил только холодным.

В остальном они прекрасно ладят, с удовольствием резюмировал он, выскочив из кресла.

— Неужели? — Маша обернулась на его шаги. — Наконец-то мой кофе удостоится чести быть выпитым!

— Принесла бы наверх, — улыбнулся он, — глядишь, дело пошло бы быстрей.

— Я не хотела тебя отвлекать.

Вот она, женская логика! Он рассмеялся, точно не зная, восхищает его это или только забавляет. Значит, дозываться его к столу целый час можно, а подняться, чтобы принести поднос с кофе, нельзя.

— Машунь, ты прелесть!

— Твои комплименты меня нервируют.

— Почему? — удивился он.

— Потому что непонятно, чем они вызваны.

Она стояла у лестницы, смотрела на него снизу вверх, и запрокинутое лицо казалось по-детски беззащитным, хотя взгляд был вызывающе дерзок. Он знал это выражение, и каждый раз поражался, как могут сочетаться наивность и зрелая сила в глазах, отвага и робость, смущенно порозовевшие щеки и сладострастие на губах, изогнутых в кокетливой улыбке. Обычным женским актерством Маша владела не слишком уверенно, уж он-то знал. Она была слишком импульсивна для этого. Однако ее противоречивость завораживала его, как завораживала в других женщинах, во всех — без исключения. Он не пытался разгадать эту загадку, просто наслаждался ею, сторонним наблюдателем взирая на чудо природы, засыпающее в одной постели с ним, но далекое, неизведанное, странное.

— О чем ты думаешь? — спросила она нетерпеливо, потому что он не двигался с места, застыв на ступенях.

— О книге, конечно, — легко соврал он. — Кажется, я закончил главу не так хорошо, как мог бы.

— Давай я почитаю и оценю.

На этот раз они рассмеялись вместе. Оба прекрасно знали, что он дает читать свои книги только в напечатанном виде, а ее интерес к ним даже в таком обличье равен нулю. Маша не читала ничего кроме театральных программок. И этого в ней он тоже не понимал — как можно наслаждаться спектаклем и ни в малейшей степени не интересоваться литературой?

— Буквы меня пугают, — то ли в шутку, то ли всерьез объясняла она, — а люди на сцене завораживают.

Он не уставал удивляться, сколько парадоксов таит в себе человек. Он не искал их специально, эти интересные, подчас абсурдные свойства — фишки? изюминки? Черты характера или природную данность? Люди на самом деле не слишком занимали его, ему было скучно и лень вникать хоть немного в их жизнь, и каждое новое знакомство вызывало даже некоторый страх. А вдруг сложится так, что проблемы и радости этого человека станут и твоими собственными, невольно, постепенно, незаметно окружив тебя со всех сторон?

В известной степени он плыл по течению, но если была возможность выбрать берег, поднимался на тот, откуда ему не махали руками. Маша, как кто-то до нее, оказалась вместе с ним случайно, и он мог бы снова сигануть в воду до следующей удачной волны, которая принесла бы его к другому пустынному острову. Но это уже было бы сопротивление обстоятельствам, а ему не хотелось сопротивляться. Лучше смириться, подождать, приглядеться: а может, не слишком уж и обременительным выйдет новое знакомство? С Машей ему повезло, такого давненько не бывало. Может быть, никогда раньше. С тех самых пор, когда он перестал бессмысленно лупить руками по воде, противясь бурным течениям, и успокоился, признав в себе философа, которому все равно, что творится вокруг, лишь бы внутри было покойно.

Кто-то из великих сказал про таких, как он: «Когда человек устает бороться, он делает вид, что помудрел».

Его борьба бесславно закончилась тринадцать лет назад, толком он даже не успел почувствовать вкуса сражения, зато у него было время оценить потери. Оказалось, они слишком велики, чтобы продолжать бой. Во всяком случае, с тем противником — с самим собой. И тогда он стал другим. Это просто, главное — захотеть себя уничтожить.

— Ты собрал вещи? — потрепав его по макушке, спросила Маша.

— Мне не хочется уезжать, — вдруг признался он.

— Знаю. Ты — домосед и консерватор, тебе ничего не нравится менять, даже если это всего на пару дней.

— На две недели, — уточнил он, скорчив гримасу. Она расхохоталась.

— Ну, скажи редактору, что ты заболел и приехать не сможешь. В ближайшее столетье. А в следующей жизни ты наверняка возродишься в образе настоящей мега-звезды, и внимание публики тебе будет только льстить. Вот тогда все встанет на свои места. — Закурив, она мечтательно вздохнула: — А я бы с удовольствием поехала… Появиться на экране, раздавать автографы — кайф!

— Отправляйся вместо меня, — попросил он с серьезной миной, — ты и смотреться будешь лучше. У меня вон лысина пробивается, а борода, на оборот, прет в разные стороны.

— Бородатые мужчины были в моде во все времена, — утешила Маша.

— А лысые?

— У тебя нет лысины, котик!