Райское место, стр. 12

На месте капитана я бы отправил этого Эда под домашний арест и только корабельному психологу разрешил с ним видеться. А Джейк заставил командира экспедиции (то есть человека, проверенного целой армией психиатров) нести такую же скулящую галиматью. Трудно было поверить, что это пишет парень, которого я знаю десять лет. Но где здесь Джейк нашел бы себе хост-райтера note 2?* * *

– Как это объяснить? – спросил я, бросив его рукопись на кухонный стол.

Джейк поднял голову от очередного листа, который исписал уже до половины. Как всегда в подобные моменты, я увидел отсутствующие глаза – и несколько раз щелкнул пальцами перед его лицом.

– Вернись на землю. Чего ты боишься?

– Э-э… Понимаешь, Уолт…

– Нет. И не пойму, пока не объяснишь по-челове-чески. Ты присылаешь восторженное письмо, в конце которого фонтаном бьет страх, а в твоем новом сочи-нении он льется уже водопадом.

– Н-нет, – Джейк по-детски мотнул головой. – Я не хотел, чтобы это пробилось в роман. И тебе не хотел жаловаться.

– Рассказывай.

Я сел на табурет и приготовился выслушать для начала поток сумбура, но Джейк прокашлялся, с тоской посмотрел на отложенную ручку и сообщил вполне ясно:

– С первой же ночи, которую я провел здесь, мне стали сниться кошмары. Два жутких сна, которые чередовались, как по графику: то за мной гналось… не знаю, что. Какая-то тварь вроде огромного паука. Мохнатая, округлая, с выпученными глазами. Ее глаза были то желтыми, то коричневыми, а иногда зелеными, но каждый раз они выглядели так, будто слепились из гноя. Два больших комка желеобразного гноя, и я бежал от этой твари и ждал, что вот-вот ее глаза лопнут и на меня выплеснется вонючий гной. А на следующую ночь мне снилось, что я стою на краю обрыва, и земля осыпается у меня из-под ног. Я не могу не то что убежать, но даже сдвинуться с места, а земля сыплется все быстрее. Еще минута – и я упаду, а на дне оврага огромная лужа отравленной воды, на ее поверхности гниет ряска, и я понимаю, что мое тело будет гнить точно так же, если я сейчас же не отскочу – но не могу. Не могу, Уолт!

Его заколотило. Пальцы вцепились в ручку, резко дернулись, но Джейк словно не услышал звонкий хруст сломанной пластмассы, не глянул на взлетевшую, как из пращи, ампулу. Сжимая обломки, он спешил выговориться:

– К утру все проходило, но по ночам… Я тебе писал ночью. Проснулся и сел за письмо, ложиться было страшно. Понимаешь, мои кошмары объединились. Самая жуткая ночь в моей жизни.

Его губы дернулись, но что это была попытка улыбнуться, я понял только, когда Джейк добавил:

– Хуже, чем с Линдой на третьем курсе… Я снова стоял на обрыве, земля сыпалась так, будто ее лопатой отгребали, а тварь с гнилыми глазами шла на меня. Не бежала – наверное, понимала, что я теперь никуда не денусь. Шла, и ее выпученные глаза тряслись, а потом с этих трясущихся шаров начало капать что-то темное. А как только я отворачивался, чтобы не видеть этой гадости, уже не мог отвести глаз от жижи на дне оврага. Она пузырилась, воняла серой и… Блин, и оттуда торчала человеческая рука! Тонкая, маленькая, может, даже детская. Пальцы сжимались и разжимались, я понял, что эта рука тянется схватить меня – и в ту же минуту мне на шею брызнул гной из разорвавшегося глаза твари… Я орал, наверное, секунд десять после того, как проснулся.

Он громко втянул в себя воздух, почти всхлипнул и потряс головой, отгоняя жуткие воспоминания. Я через стол протянул ему руку, и Джейк вцепился в нее, как ребенок. Но всего на полминуты, не дольше. Его голова еще несколько раз мотнулась от плеча к плечу, и дыхание стало ровнее.

– Я никому не рассказывал об этих снах, – сказал он. – И о том, что боюсь их. Но люди замечали, что я странно выгляжу, и пытались меня успокоить. Миссис Гарделл всегда задерживалась, чтобы поговорить, рассказать что-нибудь веселое. И все остальные очень доброжелательны. Я читал, что в деревнях не любят чу-жаков, но здесь ко мне относятся как к родному. Здесь живут замечательные люди, Уолт. Только успокоить меня они не могли, вот я и подумал, что у тебя это точно получится. Ну, и написал.

Я мог сказать ему, что сны, какими бы страшными они ни были, всего лишь сны. То есть пойти по самой проторенной дороге: моя мама, Энни или Терри, как и большинство людей, сказали бы именно это. Еще я мог удариться в философию, вспомнить о восточном мудреце и его сне о бабочке и за пятнадцать-двадцать минут заморочить Джейку голову так, что он не только о кошмарах, но и о своем Сермахлоне забыл бы. Но я сказал:

– Это элементарное переутомление, Джейк. Тебе надо ненадолго отложить работу. Побольше гулять, хорошо питаться и не забивать голову инопланетными чудовищами. Через недельку будешь как новенький. Давай вернемся домой или, если хочешь, поедем куда-нибудь развеяться. Мы ведь еще ни разу не были в Нью-Йорке. Хочешь пройтись по Бродвею?

– Я не хочу отсюда уезжать, – в последний раз мотнул головой Джейк. – Мне здесь пишется как никогда. А гулять и объедаться здесь можно свободно. Ты… Ты останешься со мной? Хотя бы на пару дней, Уолт? Устроишь себе отпуск?

– С удовольствием.

Если я не допишу книгу, за которую получил аванс,

Терри с меня шкуру снимет, но вдруг именно в Моухее я придумаю неожиданный поворот сюжета и дело пойдет в таком же олимпийском темпе, как у Джейка? Правда, писать от руки я не люблю, но Джейк вроде бы брал с собой пишущую машинку. О компьютере в этой деревне я не мечтал.

– Здесь, конечно, не Бродвей, – улыбнулся Джейк, – но развеяться тоже можно. Деревенские танцы – развлечение не слабее богемных тусовок. И при этом никто не высказывает свое тупое мнение о творчестве Воннегута и не спрашивает, когда же наконец выйдет твоя книга.

ГЛАВА 4

За холмами, между которыми стоял дом Джейка, лежало еще несколько таких же, а примерно на полмили к юго-западу растянулся самый большой, изогнувшийся в форме буквы L. Джейк сказал, его называют Коленопреклоненной Марией или просто холмом Мэри. За этим холмом расположились еще две постройки, принадлежащие к Моухею. Мы ехали к ним через деревню, дали крюк, зато не попортили полей – никогда не думал, что Джейк сумеет отнестись к этому серьезно. Пока мы жили в Эл-Эй, он бы поля от шоссе не отличил и без малейших угрызений совести мог бы пустить машину прямо по пшенице.

Дом, стоящий за холмом Мэри, оказался небольшим, но съехавшиеся стремились совсем не к нему. Машины выстроились у просторного амбара, стоявшего на сотню ярдов южнее. И если в доме все окна были темными, возможно, зашторенными, то распахнутые во всю ширину двери амбара выплескивали наружу яркий свет.

Незамысловатое строение было выкрашено такой же красной краской, как и дом Джейка, а служило, как пояснил мне новый знаток местных обычаев, то деревенским танцзалом, то залом собраний, и поместиться там могла вся община.

Когда мы пришли, длинные деревянные скамейки стояли впритык под стенами, освобожденная середина амбара была чисто вымыта, а на высокую деревянную кафедру, с которой в самый раз было бы вешать строгому проповеднику, водрузили громоздкий старый магнитофон, подключенный к усилителю.

Люди вокруг улыбались и спешили знакомиться, но что-то в их глазах мешало мне поверить их доброжелательности. Это «что-то» не позволяло до конца расслабиться, напоминало о домашних неполадках, о необходимости купить новое кресло в гостиную, заменить проржавевшую трубу водостока, запастись продуктами на неделю. Джейк представлял меня соседям, и они улыбались, называя свои имена, мужчины и женщины пожимали мне руку, но их глаза напоминали, что я – залетная птица. Приятно познакомиться, мистер Хилл-бери (интересно, какой у тебя банковский счет, небось деньгами швыряешься, лентяй из большого города), обязательно зайдите к нам на днях (у такого, как ты, наверное, своего дома нет), мистер Риденс говорил о вас (но не думай, что здесь только тебя и ждали), очень приятно (ты вроде ничего парень, но не пробуй пустить в ход свои городские штучки), добро пожаловать.