Девчата, стр. 14
— Выдумываешь ты все! — недовольно сказала Катя, снимая пальто. — Все так говорят: «признался». А как, по-твоему, про любовь говорить надо?
— А я почем знаю? — улизнула от ответа Тося. — Вот объяснится мне какой-нибудь бедолага — и тогда в точности тебе растолкую.
Катя стряхнула соринку с пальто, распяла его на палке с крючком и бережно повесила на вешалку. Потом она достала из своей тумбочки большую чайную чашку, мешочек с вышитой птичкой, в котором держала сахар, и другой мешочек, уже без вышивки, предназначенный для сухарей. Тося во все глаза следила за ней, не понимая, как это Катя может так буднично вести себя и даже собирается пить чай в тот самый день, когда узнала, что ее любят.
Налив в чашку кипятку из чайника, Катя подошла к столу и придвинула к себе Анфисин стул.
— Не садись на ее стул! — суеверно сказала Тося. — Ну ее! Возьми лучше мою табуретку… — Она склонилась над Катей, выпытывающе заглянула ей в глаза. — Ты что сейчас чувствуешь, Катистая? Вроде ты большая-большая, до звезд выросла, да?
— Да отстань ты! Какие там еще звезды? Не умею я про это. Ну, вроде жить интересней стало…
Разочарованная Тося отошла от Кати.
— А мне всегда жить интересно, сколько себя помню. Вот только перед получкой бывает скучновато… — Она вынула из кулька конфету, поднесла ко рту и задумалась. — Девчонки, и почему я, как сюда приехала, все про любовь думаю? Раньше, бывало, разок в месяц вспомнишь, что есть на свете эта самая любовь, да и то после кино, куда до шестнадцати не пускают, а теперь прямо каждый день и без всякого-якого… Надо же: север тут у вас, медведи, а я — про любовь. С чего бы это, а?
— Возраст такой подошел, — сказала Катя.
— Возраст? — У Тоси был сейчас такой вид, точно она вдруг узнала, что незаметно для себя состарилась. — Значит, это у всех бывает? Как будильник натикает — так звонок?
— А ты думала, ты одна такая? — спросила Вера.
— Одна не одна, а все-таки…
Почему-то Тосе не хотелось, чтобы новое ее состояние — тревожное и заманчивое, — в котором она еще и сама толком не успела разобраться, объяснялось так просто. В будничности такого объяснения было что-то обидное, унижающее Тосю в собственных глазах. Будто она и не человек вовсе, а какая-нибудь бессловесная яблоня: календарь показал весну — и, хочешь не хочешь, расцветай!
Катя вытащила из-под койки чемодан в чехле и вынула из него завернутый в розовую бумагу тюль — давно уже по случаю купленный для занавесок, без которых Катя и представить себе не могла семейной жизни.
— Продай нам с Ксан Ксанычем хоть на одну занавеску, — попросила Надя.
— Хоть на коротенькую…
— Он мне и самой ведь понадобится, — неуступчиво ответила Катя, озабоченно рассматривая тюль на свет.
— Да ну вас! — оскорбленно сказала Тося. — Заладили: «тюль-мюль»… И это любовь называется! — Она подступила к Кате: — Отдай мою брошку… Да я когда полюблю, руками взмахну и полечу по воздуху!
— Полететь ты можешь, — согласилась Вера. ¦— Завтра на уроке математики и полетишь! Неужели тебе перед Марьей Степановной не стыдно? Она старается, учит тебя, а ты все ловчишь, списываешь, на подсказке выезжаешь…
— А чего ж тут стыдиться? — искренне удивилась Тося. — Каждый из нас свое дело делает. И потом — Марь Степанна за это зарплату получает!
Вера бессильно развела руками.
— Ну, а самолюбие у тебя есть? — теряя последнее терпенье, сказала она.
— А как же? — опешила Тося. — Не хуже других…
— Так что ж ты плевую задачку не осилишь? И вроде не глупая девчонка, а тут — на тебе…
— Это я-то не осилю? — уязвленно спросила Тося. — Эх, мама-Вера, как ты меня понимаешь!
Тося присела на кончик табуретки и стала напористо черкать в тетради. Катя аккуратно сложила свой тюль, упаковала его в розовую бумагу и вернулась к столу допивать чай.
— Что и требовалось доказать! — победоносно сказала Тося, захлопывая задачник.
Вера с сомнением посмотрела на нее.
— Решила?
— Решила!
— И с ответом сошлось?
— Сошлось…
— А ну покажи.
— Ты что, не веришь? — поразилась Тося. — А еще подругой называешься! Я вот тебе всегда верю…
— Ты покажи, покажи.
— Надоела ты мне со своими придирками! — зло выпалила Тося. — Все вы мне надоели! Эксплуататорши вы, а не подруги!
— Тоська-а! — предостерегающе сказала Надя.
— И ты туда же! Я и сама знаю, что я Тоська. Семнадцать лет и два месяца Тоська!.. Если старшего брата нету, так вы думаете, меня поедом есть можно? Вышла из детдома — думала, вздохну свободно, нет, опять оседлали! — Тося качнулась к Наде, спросила язвительно: — Ты-то куда лезешь? Ну, Верку я еще понимаю: ей скоро тридцать стукнет, мужик сбежал, не выдержал ее красоты, своей семьи нету, — вот она и приспособила меня вместо дочки, материнские чувства на мне примеряет… А ты чего?
Вера отвернулась к стене. Надя стремительно шагнула к Тосе и ударила ее по щеке.
— Девчонка! Дура! Чего мелешь?
Тося виновато заморгала, и вся бойкость слетела с нее.
— А что я такого сказала? Нельзя уж и рта открыть, совсем замордовали… — Она подошла к Вериной койке, поправила подвернувшийся уголок одеяла. — Ну вот, уже и разобиделась… Забудь, чего я тут ляпнула, это я так, мам-Вера, нечаянно. И задачку эту решу, чтоб ей сдохнуть! — Передразнила: — «Поезд отошел от станции»!.. А я, может, пароходом хочу плыть, зачем мне этот дурацкий поезд подсовывают?
Катя гулко прыснула в кружку.
— А если там речки нету?
— Канал можно прорыть, очень даже просто!.. Ну, Веруся?
— Иди, глупая, я на маленьких не сержусь.
— Спасибо, Верунька, ты самая-самая!..
Тося преданно поцеловала Веру в плечо, села за стол и распахнула злополучный задачник. Стиснув голову руками, ожесточенно забубнила:
— Поезд отошел от станции ровно в двенадцать часов… — Вскинула глаза над книжкой, прошептала с великим сожаленьем: — И не опоздал ни на минуту, дьявол!
ПЕРВЫЙ СНЕГ
За одну ночь неузнаваемо изменился поселок. Свежий снег щедро выстлал все улицы, утеплил крыши, навесил бахрому на телеграфные провода, празднично разукрасил толстую елку у конторы, опушил немощные прутики, огражденные штакетником, и сделал их похожими на деревья. Мягкий серебряный свет разлился вокруг. Старые бревенчатые дома под снежными шапками заметно помолодели и выглядели теперь сказочными теремами.
Солнце еще не выкатилось из-за леса, но уже протянуло в вышине лучи над поселком. Дружно дымили печные трубы. В безветренном воздухе дымы поднимались прямыми столбами. Со стороны смотреть — казалось, будто поселок подвешен к небу на толстых витых канатах, белых, с прожелтью снизу, в тени, и пестро-радужных повыше, в лучах солнца. Налетел ветерок — и враз заколыхались все цветные дымы-канаты. Поселок качнулся и поплыл, как на качелях.
Все живое оставляло на снегу свои следы. Робкая пунктирная тропка пролегла от общежития к колодцу: это Надя, вставшая раньше всех в комнате, ходила за водой для умывальника. Ворона отпечатала на снегу аккуратные крестики, а собака — пятачки. Крестики и пятачки издали устремились друг к другу, сошлись под углом и разбежались ножницами.
Посреди улицы пролегли следы трактора, спозаранку ушедшего в лес, — две ленты примятого, спрессованного снега, разрезанные траками гусениц на длинные ровные кирпичи.
Заспанная Тося вышла из общежития и, пораженная праздничным видом поселка, замерла на крыльце, захмелевшими от снежного раздолья глазами глянула вокруг. Зачерпнув горсть снега, Тося скомкала скрипучий снежок и. стала румянить им щеки. Снег был молодой, ватный и совсем не холодный.
— Эй, барбосик, зима пришла! — крикнула Тося и запустила в собаку снежком.
Собака остановилась, осуждающе посмотрела на Тосю, дивясь ее несолидности, и затрусила дальше по своим неотложным делам.
Тося припомнила, что ей надо получать продукты для кухни, и двинулась вслед за собакой, стараясь не затоптать узорные ее пятачки. Дворняга на бегу оглянулась на Тосю с таким видом, будто хотела сказать: «И чего привязалась?» Легкой танцующей походкой Тося шествовала по поселку, обновленному зимой, и озиралась по сторонам, боясь пропустить что-нибудь интересное.