Сговор остолопов, стр. 38
— Я никогда ничего с этой женщиной не делал.
— В этом-то все и дело. Она одинока, испугана.
— Да она почти что мертва.
— С тех пор, как уехали Сьюзан и Сандра, я сама ощущаю комплекс вины. Что я делаю? В чем мой проект? Я — женщина интересов, идеалов. — Миссис Леви вздохнула. — Я чувствую себя такой бесполезной. Ты заточил меня в клетку с сотнями материальных предметов, не удовлетворяющих подлинную меня. — Ее подскакивающие глаза холодно взглянули на супруга. — Привези мне мисс Трикси, и я не стану писать это письмо.
— Что? Я не желаю видеть здесь этот сенильный мешок. А что стало с твоим клубом бриджа? Последний раз, когда ты не стала писать письмо, ты получила новое платье. На этом и смирись. Я куплю тебе вечерний костюм.
— Того, что я поддерживала в этой женщине активность, мало. Ей нужна личная помощь.
— Ты уже сделала ее подопытной свинкой в том заочном курсе, который прошла. Оставь ее в покое, а? Пусть Гонзалес отправит ее на пенсию.
— Сделай так и ты ее убьешь. Тогда она по-настоящему почувствует себя нежеланной. Ты обагришь свои руки в крови.
— Ох, мамочка.
— Когда я думаю о моей мамочке. На пляже в Сан-Хуане, каждую зиму. Загар, бикини. Танцует, купается, хохочет. Поклонники.
— Да у нее же сердечный приступ всякий раз, как ее волна наземь сбивает. Все, что она не проиграет в казино, она тратит на домашнего врача в карибском «Хилтоне».
— Ты не любишь мою мамочку, потому что она тебя раскусила. Она была права. Мне следовало выйти замуж за врача, за кого-нибудь с идеалами. — Миссис Леви печально потряслась на доске. — На самом деле, мне это уже безразлично. Страдание лишь укрепило меня.
— А как бы ты страдала, если бы кто-нибудь повыдергивал провода из этой проклятой гимнастической доски?
— Я тебе уже сказала, — рассердилась миссис Леви. — Не впутывай сюда доску. Твоя враждебность берет верх. Прими мой совет, Гас. Сходи к этому аналитику в корпус Медицинских Искусств — к тому, который помог Ленни вытащить его ювелирный магазин из банкротства. Он излечил Ленни от этого комплекса, который у него завелся: торговать только четками. Ленни теперь клянется именем этого врача. Теперь у него — что-то вроде эксклюзивного соглашения с кучкой монахинь, которые разносят четки примерно в сорок католических школ по всему городу. Деньги потекли рекой. Ленни счастлив. Сестры счастливы. Детишки счастливы.
— Великолепно.
— Ленни завел себе прекрасную линию статуэток и религиозных аксессуаров.
— Готов спорить, что он счастлив.
— Он и счастлив. Ты мог бы стать таким же. Сходи к этому доктору, пока не поздно, Гас. Ради девочек тебе следует помочь. А мне все равно.
— Это я знаю.
— Ты очень запутался в себе. Сандра лично — гораздо счастливее, потому что ее психоанализировали. Ей в колледже какой-то врач помог выпутаться.
— Я в этом не сомневался.
— У Сандры может случиться регресс, если она услышит, как ты поступил с этим юным активистом. Я знаю, что, в конце концов, девочки совсем на тебя ополчатся. В них есть человеческое тепло и сострадание — как было и со мною, пока меня не довели до звероподобного состояния.
— Довели?
— Я тебя умоляю. Ни слова сарказма больше. — Предупредительный жест аквамариновыми ногтями с подскакивающeй и колеблющейся доски. — Мне — мисс Трикси, или девочкам — письмо?
— Получишь свою мисс Трикси, — наконец, решился мистер Леви. — Попробуй тряхнуть ее на этой доске и, может быть, сломаешь ей бедро.
— Не впутывай сюда доску!
СЕМЬ
Корпорация «Райские Киоскеры» располагалась в том помещении, где раньше была автомастерская, — в темном цоколе в остальном пустовавшего торгового здания на улице Пойдрас. Из гаражных ворот, обычно открытых, прохожему в ноздри бил едкий запах кипящих «горячих собак», горчицы, а также — цемента, за много лет пропитавшегося автомобильной смазкой и машинными маслами, капавшими и сливавшимися из «хармонов» и «хапмобилей» [Модель автомобиль детройтской компании «Хапп Мотор», появившаяся на американском рынке в 1908 году.]. Могущественная вонь корпорации «Райские Киоскеры» иногда побуждала ошеломленного и озадаченного гуляку заглянуть сквозь раскрытые ворота во тьму гаража. Внутри взор его падал на целый флот крупных жестяных сосисок, укрепленных на велосипедных колесах. Едва ли такая коллекция автотранспорта выглядела импозантно. Несколько мобильных «горячих собак» несли на себе глубокие вмятины. Полностью изжеванный франкфуртер валялся на боку, одно колесо горизонтально воздето — фатальная жертва дорожной аварии.
Среди полуденных пешеходов, спешивших мимо корпорации «Райские Киоскеры», медленно ковыляла одна солидная фигура. Это был Игнациус. Остановившись перед узким гаражом, он с превеликим чувственным удовольствием втянул в себя испарения Рая, а выпиравшая из его ноздрей щетина анализировала, каталогизировала, категоризировала и классифицировала отчетливые запахи «горячих собак», горчицы и смазки. Вдохнув поглубже, он задался вопросом, не ощущает ли он, к тому же, еще и более нежного запаха — хрупкого аромата булочек для сосисок. Он взглянул на белые перчатки стрелок своих часов с Микки-Маусом и заметил, что пообедал он всего лишь час назад. И все же интригующие ароматы вызывали у него активное слюноотделение.
Он шагнул в гараж и огляделся. В углу старик варил «горячие собаки» в большом коммунальном котле, чьи габариты покрывали газовую плитку, на которой он покоился.
— Прошу прощения, сэр, — окликнул его Игнациус. — Не торгуете ли вы здесь в розницу?
Слезящиеся старческие глазки обратились в сторону крупного посетителя.
— Вам чего?
— Мне бы хотелось купить одну из ваших сосисок. Пахнут они довольно аппетитно. Я просто хотел узнать, нельзя ли у вас купить всего одну.
— Можно.
— Нельзя ли мне выбрать самому? — спросил Игнациус, заглядывая через край в котел. В кипящей воде франкфуртеры бились и шипели, точно искусственно окрашенные и увеличенные кошачьи двуустки. Легкие Игнациуса наполнились пикантным кисловатым благоуханием. — Я сделаю вид, что я — в приличном ресторане, а это — бассейн с омарами.
— Нате вам вот эту вилку. — Старик протянул Игнациусу гнутое изъеденное подобие копья. — Постарайтесь не макать руки в воду. Она как кислота. Смотрите, что с вилкой стало.
— Ого, — сообщил Игнациус старику, откусив от сосиски. — Они довольно крепки. Из каких ингредиентов они состоят?
— Резина, овсянка, требуха. Кто ж его знает? Я сам к ним ни за что бы не притронулся.
— Они любопытным образом привлекательны, — произнес Игнациус, прочищая горло. — Когда я стоял снаружи, то сразу понял, что мои тактильные вибриссы в ноздрях ощутили нечто уникальное.
Игнациус жевал с самозабвенным варварством, изучая тем временем шрам на стариковском носу и прислушиваясь к его насвистыванию.
— Не напев ли Скарлатти [Скорее всего, имеется в виду Джузеппе Доменико Скарлатти (1685-1757), итальянский композитор и виртуозный клавесинист, сын Алессандро Скарлатти (1660-1725), повлиявшего на развитие всей современной оперы.] улавливаю я? — наконец, осведомился он.
— Мне казалось, я свистел «Индюшку в соломе» [Популярная песенка, опубликованная анонимно в 1834 году. На ее авторство претендовали Боб Фаррелл и Джордж Вашингтон Диксон.].
— Я надеялся, что вы окажетесь знакомы с работами Скарлатти. После него музыкантов уже не было, — заметил Игнациус и возобновил яростный штурм длинной «горячей собаки». — С вашей очевидной склонностью к музыке вы должны прикладывать себя к чему-либо достойному.
Пока Игнациус жевал, старик вернулся к своим немузыкальным посвистам. Затем Игнациус произнес:
— Я подозреваю, что вы воображаете «Индюшку в соломе» ценным вкладом в Американу. Так вот — она не он. Это неблагозвучная гнусность.
— Какая разница?
— Великая разница, сэр! — завопил Игнациус. — Преклонение перед такими вещами, как «Индюшка в соломе» — самый корень нашей текущей дилеммы.