Время и снова время, стр. 49

– Вряд ли? – переспросила Люксембург. – Боюсь, у власти иное мнение. Ладно, это неважно, время покажет. Скажу одно, сэр: его императорское величество убит не социалистом. Нашей берлинской организации уже тридцать лет. Мы знаем своих людей.

– Но всех психов вы не знаете, правда? Возможно, стрелял одиночка… сумасшедший, мнящий себя социалистом.

– А также имеющий доступ к печатному станку? Извините, но высококачественную прокламацию, которая извещает о смерти императора и призывает к революции, официально не напечатаешь. – Люксембург достала из кармана листовку Стэнтона. – Кто бы ни был автором сего произведения, оно отпечатано в подпольной типографии, а это вам не чердачная мастерская свихнувшегося одиночки. Печатные станки – большие и шумные штуковины, мистер Стэнтон.

Но не тот, на котором отпечатана листовка, подумал Стэнтон, напомнив себе, что собеседница не имеет понятия о настольных лазерных принтерах.

– Я понимаю, это невероятно и страшно, – продолжила Люксембург, – но тайно выпустить нечто подобное способны только две организации: революционеры, то есть мы, и официальная власть. Если наши типографии этого не печатали, тогда чьи?

– Может, какие-нибудь зарубежные, – попробовал возразить Стэнтон.

– Да ну? А на кой ляд это зарубежным социалистам? Анонимно убить кайзера и оставить послание, которое неизбежно подвергнет социалистов массовым жестоким гонениям. Зачем? Те, кто убил кайзера, достаточно изощрены, чтобы выпустить высококачественную прокламацию, и достаточно умелы, чтобы в густонаселенном городе обойтись одним выстрелом с дальней дистанции. В то же время их послание настолько бессмысленно и туманно, словно задумано с единственной целью – спровоцировать беспорядки.

– Да, но… убить своего императора…

– Я тоже считаю это верхом цинизма и жестокости. Меня всегда поражал абсолютный нравственный вакуум так называемого христианского правящего класса, но я не верила, что подобное возможно. Однако я не нахожу другого разумного объяснения.

Стэнтон не знал, что сказать. Люксембург права. Она точно обрисовала ситуацию. Опытная группа, действовавшая под эгидой правящей верхушки, убила кайзера и цинично подставила левых. Вот только Розе невдомек, что группа эта сформирована не в 1914 году на Вильгельмштрассе, а в Кембридже 2024 года. А в остальном прямо в точку.

– Надеюсь, вы меня понимаете, – продолжила Люксембург. – Нам следует усвоить, что некое крыло милитаристской власти объявило нам войну. Они настолько беспощадны, что ради этого пожертвовали собственным императором. Наступают поистине ужасные времена. Начнутся репрессии, в жестокости не уступающие средневековым. Сеть забросят широко, и почти все ультраконсервативные лидеры и раболепное крестьянство сочтут это справедливым. Нам придется срочно уйти в подполье, иначе нас ждут аресты и бесследное исчезновение. Как я сказала, мистер Стэнтон, объявлена война, и все первые сражения мы, безусловно, проиграем. Но тот, кто сеет ветер, непременно пожнет бурю. Противник поднял ставки. Мы должны ответить и отплатить той же монетой. Кто знает, что ждет нас в будущем?

Стэнтон посмотрел на ее соратников. Улыбки стерлись. Мрачные, очень серьезные лица. Выбранный путь сулил гражданскую войну и революцию.

– Давайте мы уж сами будем управляться со своими бедами, мистер Стэнтон, – закончила Люксембург. – Вы не сможете защитить нас от всего немецкого государства.

35

Улица была почти безлюдна. Лишь несколько сочувствующих СДПГ охраняли вход в штаб-квартиру.

Стэнтон пошел домой. После разговора с Люксембург и Либкнехтом на душе стало еще тревожнее. Хотелось закурить. Как всегда после виски. Скотч и сигарета сочетались прекрасно. Может, выкурить одну сигаретку?

Неужто и впрямь он должен сдержать обещание? Вообще-то он не успел его дать. И даже если б успел, Кэсси его не застукает.

Мысли о сигаретах и Кэсси привели к Бернадетт – последней строчке в списке планов на будущее. Надо поскорее ехать в Ирландию. Найти Бернадетт нетрудно. Вся эта страна принадлежит кучке семейств. И часа не пройдет, как он отыщет Бернадетт из графства Уиклоу. Возможно, станет благородным фермером на сочных пастбищах Изумрудного острова. Заведет приличное хозяйство.

Стэнтон представил себя и Бернадетт в большом деревенском доме. Собаки, лошади, коровы, зерно… дети?

Кольнуло сердце. О чем он думает? Никто не заменит Тессу и Билла. Кроме того, с этой женщиной он провел всего одну ночь.

Наверное, от виски он стал беспечным. Либо после победы над разъяренной толпой еще не угасла адреналиновая волна. Либо увлекся двумя женщинами, соперничавшими за место в его мыслях. Так или иначе, прекрасно отлаженный инстинкт выживания слегка пригас, и Стэнтон лишь в последний момент осознал опасность.

Шаги, окрик, и его пригвоздили к стене.

В нос ударила вонь шнапса и табака.

В уши ввинтились злые голоса.

Перед глазами ухмылялись молодые рожи. Ниточки щегольских усов над губами, кривившимися в усмешке. Фуражки на бритых головах.

Их было четверо. Двое схватили его за руки и распяли на стене, двое других обрабатывали кулаками.

Охренеть. Его лупили.

Стэнтон собрался мгновенно. И даже успел напрячь брюшной пресс. Один нападавший взвыл от боли, когда кулак его впечатался в мышцы, накачанные на тренажерах двадцать первого века. Все последние месяцы Стэнтон рьяно поддерживал форму. За недостатком времени в 1914-м никто, даже спортсмены, не уделял тренировкам такого внимания, как сто лет спустя.

Но вот лицо напрячь невозможно – от удара в челюсть Стэнтон звучно клацнул зубами. Резкие удары сыпались один за другим, и он понял, что если не сменить распятую позицию, его очень скоро забьют насмерть.

Освободить руки из железной хватки не удастся. Значит, работаем ногами. Используя молодчиков как опору, Стэнтон вскинул колени к животу и, выбросив ноги, ступнями заехал противнику в морду. С переломанным носом тот грянулся оземь. Едва ноги коснулись тротуара, Стэнтон повторил маневр, однако не столь успешно – второй нападавший уклонился от удара. Но Хью, чуть извернувшись, ногами обхватил его за шею. В этот момент сторожа ослабили хватку, возникла опасность приложиться затылком о тротуар. Стэнтон успел вцепиться в державшие его руки и довернуться на бок. Все четверо грохнулись на землю.

Хью вскочил первым.

– Ну давайте, ублюдки! – рявкнул он по-английски. – Поглядим, чего вы стоите. Иль горазды нападать исподтишка?

Четверка поднялась, хотя боец со сломанным носом явно не выказывал желания продолжить атаку. А вот Стэнтон завелся. У него давно не было хорошей практики, и он собирался уделать молокососов, лишившихся преимущества внезапности.

Двое кинулись на Стэнтона, третий выжидал, выгадывая момент. Двумя ударами Хью уложил атакующих. Все просто. Хрясь. Бздынь. Молодчики рассчитывали на обычную уличную драку, в которой кодла расправляется с беспомощной жертвой, а напоролись на профессионала рукопашного боя.

Похоже, парни это уразумели. С трудом поднялись, но близко не подходили.

– Бегите домой, ребятки, – по-немецки сказал Стэнтон. – Предупреждаю: еще раз сунетесь – поотрываю бошки.

Он хотел уйти, но, обернувшись, увидел пятого – того самого студента из юнкеров. Понятно. Малый не снес публичного унижения, проследил за обидчиком, скрывшимся в штаб-квартире СДПГ, и собрал шайку, чтобы поквитаться.

Но теперь он растерялся. Вместо кары – разгром. Возмездие не состоялось.

– Geh’ nach Hause, Junge, – повторил Стэнтон. – Ступай домой, пацан. Уроки-то, поди, еще не выучил.

Наверное, это стало последней каплей. Покровительственный тон. От злобы и ненависти студента перекосило.

Он вынул пистолет.

У Стэнтона не было шансов. Парень выстрелил ему в живот.

Хью согнулся пополам и упал на колени.

– Гельмут! Он же легавый! Ты спятил, что ли? – крикнул один из шайки.