Счастливцы с острова отчаяния, стр. 28

— Но неужели, Симон, вы не будете жалеть ни о чем, даже о работе у Сомса? Ну много ли вы заработаете на Тристане?

— Конечно, не заработаю и четверти того, что здесь. Ну и что же? У меня ведь сердце не из кожи, как кошелек. Деньги, деньги… все это чепуха, если из-за них мы должны терять все остальное!

— А что оно для вас означает, это «все остальное»?

Симон переминается с ноги на ногу: на такие вопросы никогда не найдешь нужного ответа.

— Как вам сказать? Если бы вы перестали быть журналистом и англичанином, кем всегда были, легко ли вы себя чувствовали? Я больше не тот, кем был, в этом все дело. Я снова хочу вернуться к жизни, для которой рожден. Той жизни, где все, что я умею, делает меня человеком, с которым считаются, а не щелкопером, как здесь у вас.

— В общем, снова стать прежним, тем же самым.

— Тем же? — переспросил Симон. — И да, и нет. Река не меняет русла, в ней меняется вода.

— Верно, — подтвердил Бэтист, который слышал их разговор. — Нам, как и вам, не нравятся ни перемены ради самих перемен, ни та форма жизни, когда «против» беспрестанно одолевает «за». Но после этого переселения мы, конечно, не будем уже жить по-старому.

— Значит, вы обрекаете своих детей навсегда оставаться только рыбаками, вы запираете их на острове, где самый умный вынужден будет ограничиваться начальной школой.

— Тоже верно! — воскликнул Бэтист. — Но многие ли у вас идут дальше? Разве поэтому надо эвакуировать жителей всех островов мира?

— Преимущества переселения велики, — сказал Симон. — Наши дети всегда будут с нами. Но и трудности немалые: нам не хватает специалистов. Признаюсь вам: эта проблема нас беспокоит.

Других беспокоили другие проблемы. Чуть поодаль дюжина молодых людей, взятых в кольцо репортерами, которые вовсю старались заставить их признать, что их вынуждали голосовать за переселение, отвечали без всякого волнения. Корреспондент «Таймс» по очереди тыкал пальцем в каждого:

— Скажите, пожалуйста, вашу фамилию, каков ваш выбор, каковы его мотивы?

Мэтью и Рут проголосовали «за». Разве можно было дать родителям уехать одним и тем самым привести колонию к вырождению? Несовершеннолетние Барбара и Артур сожалели, что не смогли поступить так же, чтобы действительно стать добровольцами. По их мнению, на Тристане гораздо быстрее чувствуешь себя взрослым, хотя бы только потому, что с четырнадцати лет сидишь вместе с гребцами на веслах. На Тристане у молодежи не создавалось впечатления, будто они принадлежат к особому классу, избалованному, но бессильному и озлобившемуся в ожидании своего места в жизни. Рэндэл проголосовал «за». Он признал, что жизнь в Англии была легче, что она предоставляла больше возможностей, но ценой безжалостной конкуренции. Он предпочитает лучше бороться против вещей, чем против людей, и в случае необходимости вести более суровую жизнь, но не лишенную взаимопомощи и равенства. Адаме голосовал «за». Тем не менее он останется в Англии, чтобы пойти добровольцем на флот. Он не считал себя вправе, голосуя против возвращения, компрометировать остальных. Дженни и Лу, обе также несовершеннолетние и которые должны были выйти замуж, на месте, полностью одобряли решение вернуться. Ральф голосовал «за», будучи уверенным, что на острове он сохранит за собой право не соглашаться с некоторыми вещами. Лишь Джеймс признавал, что голосовал за возвращение потому, что таково было желание его отца; он не понимал, зачем ему надо было голосовать против. Как и Ральф, он считал, что главное — это не голосование, а его последствия, перемены, которые предстоит навязать старшим.

— Какие перемены? — спросил корреспондент «Тайме».

— Техника — это неплохо, — ответил Джеймс. — Так же как и немного комфорта. Если не становиться их рабами, как вы. Мы, молодые, к тому же хотели бы чаще принимать участие в делах. Теперь мы это можем. Все, чему мы научились на производстве, нисколько не делает нас квалифицированными рабочими в Англии, где всегда найдутся лучше нас. Но на Тристане у нас лучшие шансы, потому что мы уже превосходим стариков.

— Ах, вот как! — воскликнул корреспондент «Таймс».

Ничего другого сказать он не успел. Идя между специалистом из министерства по делам колоний и миссис Гринвуд, возвращался сияющий Уолтер. В руках у него дрожал протокол голосования.

— Да! — крикнул он. — Ста сорока восемью голосами против пяти. Министерство, которому мы сообщили об этом, просило меня пожелать вам от его имени счастливого возвращения. Транспортировку берет на себя правительство, она будет проведена в два этапа…

Слова Уолтера потонули в радостных криках.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

«Буассевэн», которого пять дней трепала буря, лег в дрейф при относительном затишье.

— Повезло! — заметил капитан.

И вот в конце долгого плавания, приведшего их на «Амазонке» в Бразилию, откуда они 3 апреля отплыли курсирующим по линии Рио-де-Жанейро — Кейптаун пароходом, который отклонился от обычного маршрута к югу, тристанцы — все пятьдесят два человека, кому министерство предоставило возможность попытать счастья, — собрались на палубе. Тут, конечно, Уолтер, возвращающийся в свои владения, а не его брат Абель, оставшийся с семьей в Англии для того, чтобы присутствовать на свадьбах своих дочерей. Здесь Роберт Глэд с женой Верой и дочерью Ти, едущей к мужу; Боб Гроуер, а значит, Сесили и маленькая Маргарет, но не Элия, который прибудет со второй группой. Здесь вся семья Неда, кроме Ральфа, который дал себе эту отсрочку, чтобы оторвать Глэдис от Англии; семья Сэмуэля Твена, но не Бэтиста, которая тоже хочет сперва услышать, как Дженни скажет «да» Джону. Здесь и Раганы, вместе с Джэсмин, у которой больше нет этой надежды, вместе с Бланш и Тони, которые везут своих детей туда, где они были зачаты. Все остальные — сплошь молодые пары, в большинстве уже сложившиеся, некоторые только складывающиеся; лучше уж иметь крепкие руки, чтобы привести в порядок деревню, ожидая главную массу общины.

На носу собрались «должностные лица»: новый администратор, который, впрочем, уже управлял Тристаном несколько лет назад, Остин Формэн; новый врач, доктор Нэйрн; агроном Сесил Эмери; радист Сэм Тарли и два прилетевших в Рио журналиста, американец из журнала «Нэшнл джеогрэфикал» и англичанин из «Дейли мейл». Они стреляли глазами, словно ребятишки перед наряженной елкой. Всю эту черную громаду острова, окруженную сатурновым кольцом и пасмурной дымкой, которая придавливает белые струйки пара, видно за 40 миль. Два слоя облаков — неподвижный верхний и движущийся нижний — закрывают горизонт, и от этого подход к острову кажется тяжелым, почти зловещим. Южноафриканские траулеры, которые и в отсутствие тристанцев продолжали промышлять на их рыбачьих угодьях, подходя почти к Гофу, и которых южная осень вынуждает отступать, в знак приветствия включили во всю мощь свои сирены. Траулеры за— держались на несколько дней, чтобы помочь при выгрузке. Все вокруг серое, только на востоке почти черные крупные полосы, которые словно пунктиром отмечены желтыми пятнами зюйдвесток, белыми пятнами шлюпок, идущих вдоль берегов. На суше, где британский флаг — факт уже весьма редкий — болтался на флагштоке, еще ничего не изменилось. Но где-то на плато, которое осень превратила в рыжеватый, усеянный темно-зелеными кустиками папоротника ковер, из одной трубы тянется струйка дыма. Новый кратер, который все показывают друг другу, удивляет: на боку вулкана, этого чудовища, он кажется таким маленьким, что все задаются вопросом, каким образом он смог извергнуть столько вещества, чтобы образовалась эта мрачная стена, которую удлиняют и усложняют разъединенные прибоем осыпи, островки, груды камней.

— Вот они! — кричат несколько голосов.

Скрываемый за покрытым лавой мысом, появился первый баркас с пятью мужчинами, которые гребут так слаженно, что ни одно весло не взлетает выше другого. За ним следует другой, точно такой же, но идет он медленнее, потому что тащит на буксире пустой, третий. От траулеров также отходят шлюпки. В пять минут «Буассевэн» окружен покачивающимися на волнах лодками, откуда доносятся «давай!», «привет!», тогда как с полдюжины парней спускают лестницу и спрыгивают вниз, чтоб помочь тристанцам.