Счастливцы с острова отчаяния, стр. 10
— Ну это уж слишком! — взорвался Дон. — Людей, которые целый век терпели нужду во всем, которые едва начали обходиться без посторонней помощи, и именно в этот момент что-то под землей… или чтото над землей, кто его знает, решило прогнать из их родных мест.
Отец Клемп насупил брови. Как и Симон, который проворчал:
— Почему этот кратер вылез именно в колонии, что не оставляет нам никакой надежды? Возникни он в любом другом месте острова, мы бы остались.
Тридцать, в четком ритме, взмахов веслами.
— И все-таки мы молодцы! — послышался голос местного агронома. — Другие на нашем месте совсем бы растерялись.
Тут Уолтер позволил себе улыбнуться. И все молчали всю дорогу, до самых траулеров, которые, уже перегруженные, покачивались на волнах и откуда матросы бросали канаты, чтобы пришвартовать баркасы.
Все кончено. Найтингейл, носящий неизвестно почему имя Соловьиный, а похожий скорее на верблюжий горб, Найтингейл, к которому каждый год, состязаясь на скорость, парни стремились прийти первыми в гонках, ставших для них чем-то вроде аттестата мужества, Найтингейл показался впереди с его ровными скалистыми площадками, где вразвалочку ходят пингвины и нежатся тюлени, Найтингейл с кучками водорослей на берегу, где прячутся птичьи гнезда. Женщины остались спать на палубе, кое-как устроившись, кто где сумел. Мужчины, снова взявшись за весла, отправились на остров провести ночь в хижинах-времянках, где обычно складывают вьючные мешки с птичьим пометом. Это их, конечно, не радовало, но на душе полегчало, когда в последний момент Лэш прокричал с высоты наружного трапа:
— Радиограмма из Кейптауна! «Чисаданэ» идет быстрее «Леопарда». Завтра будет здесь!
И на другой день «Чисаданэ» действительно подошел точно в назначенный час и забрал на борт всех тристанцев, включая Симона и еще человек двадцать смельчаков, которым пришлось запретить остаться на Найтингейле, для того чтобы «ездить на Тристан и в периоды затишья заботиться о скотине и полях».
— Вы потеряли все, — кричал им Дон, — так радуйтесь хотя бы, что уцелели!
Тем временем трюмы парохода поглотили багаж вместе с обшитыми парусиной баркасами, ставшими всего лишь реликвиями, и «Чисаданэ» быстро пошел в обратный путь, бороздя это море, которое моряки Тристана — самые отважные в мире — никогда с такой высоты не видели столь покорным созданной человеком машине.
«Чисаданэ» мчится вперед, а его новые пассажиры, оторопевшие и потрясенные тем, что попали на пароход, все до единого высыпали на палубу этого лайнера водоизмещением в девять тысяч тонн, дешевая роскошь салонов которого кажется им грандиозной, и склонились над бортом. Капитан и голландский экипаж встретили тристанцев более чем дружелюбно. Только несколько с иголочки одетых аргентинцев и официантов-южноафриканцев недовольно хмурятся. Три вертлявые девицы косятся на загорелых полудикарей в толстых грубошерстных чулках, которые наверняка связали эти кумушки в косынках и платочках, в длинных платьях с широкими рукавами. Но это ерунда! Островитяне, даже не взглянув на их птичьи, в шелковых чулках ножки, стоят, повернувшись к ним спиной. «Чисаданэ» сейчас снова пройдет мимо Тристана, чей потухший вулкан, сверху покрытый снегом, омывается внизу морской пеной. Капитан отдал приказ держаться как можно ближе к берегу. Вот мыс Стони с бухточкой Блайнай, в названии которой живет воспоминание об одноглазом быке. Вот Даун-бай-зэ-пот — участок берега, где долгое время стоял котел для вытапливания тюленьего жира. Вот гнездовье пингвинов Ист-Энд, пляж Халф-Уэй на головокружительном южном склоне Джуиз-Пойнт, куда греб старый, выбившийся из сил еврей, который выбрался живым из-под обломков корабля «Джозеф Соме». Но остров круглый, а курс корабля должен быть выдержан. Вдали, из-за большого мыса, все валит и валит дым… «Чисаданэ» удаляется от берега. Тристан сплющивается, погружается вдаль, совсем исчезает из виду.
— Видишь, все идет гораздо лучше, чем я предполагал, — шепчет Дон на ухо жене.
— Они как пришибленные! — шепотом отвечает Кэт.
Но вдруг все тристанцы поднимают вверх руки. И около трехсот неверных голосов подхватывают начатую одним из них старинную шотландскую прощальную:
И Уолтер, обычно такой сдержанный, и ризничий Роберт тоже поют в этом хоре общины:
Все кончено. Винт парохода колышет какую-то похлебку из обрезков водорослей, пенный след за кормой описывает дугу, затем тянется прямо на восток. Глаза островитян все еще упорно вглядываются в даль, но руки уже опущены. Дон подходит к ним и вполголоса говорит:
— Будем откровенны, Уолтер. Лучше не строить иллюзий, чтобы потом не разочаровываться. У вас нет никаких шансов вернуться туда.
— Кто знает? — отвечает Уолтер. — Ведь Тристан не только остров, это еще и мы сами.
Он все думает, этот человек. Выбранный главой общины за свой «дар слова», которым он обычно пользуется так осторожно, Уолтер, прежде чем сказать, должен все крепко обдумать. Слова Уолтера подхватывает Симон.
— В конце концов, — говорит он, — этот отъезд не менее невероятен, чем возвращение. Почему наши отцы, пришедшие отовсюду, остались жить среди бурь? Вам, Дон, это хорошо известно. Они оставались, чтобы избежать других бурь, испытывать которые у нас, так же как у них, нет никакого желания. Разумеется, в этом смысле мы отстали от века. Но скажите, разве, спасшись от вулкана, мы спасемся от всех остальных бед? Давайте говорить начистоту, Дон. В глубине души вы думаете, что наша потеря невелика. С одной стороны, средние века, не так ли? С другой — двадцатый век. Разве можно жалеть о первых, когда вам предлагают второй?
Снова молчанье. А затем Уолтер, вздохнув, заключил:
— Правильно, в этом-то для нас весь вопрос.
ИЗГНАНИЕ
Для этой «наводненной людьми» планеты, где тысячи людей каждый день гибнут от голода в Африке, от несчастных случаев на дорогах в Европе, от фрамбезии, оспы, напалма в Азии, трагедия затерянного в океане острова, менее трехсот жителей которого в конце концов остались целы и невредимы, — сущий пустяк. Телевидения, чтобы в страшных кадрах запечатлеть катастрофу, на месте не было. Мировую прессу будоражили более пронзительные драмы. Прощай, Тристан, и пусть теперь пингвины сами выпутываются из этой переделки!
Для англичан, преследующих свои интересы во всех уголках земли, это, разумеется, дело совсем другое. Правда, Британская империя теряет провинции и даже целые страны в том большом отливе белых «носителей цивилизации», что оставил без работы совершающие океанские рейсы почтовые пароходы. Но остров под британским флагом, продолжающим реять в клубах серного дыма, — о, миф Империи, пробудись! Древняя, разбавленная морской водой, кровь едва успела прилить к сердцам «джентльменов с зонтиком», а Би-би-си и Ай-ти-ви, по крайней мере раз в день, уже оказывают Тристану честь своими программами. Кардифские газеты требуют новостей о священнике Клемпе, валлийце. Ольстерские — тревожатся о семье Айли, выходцах из Белфаста. Эдинбургские дают заголовок «Агония младшего брата». Общество распространения веры осаждают телефонными звонками, письмами, предложениями. Оно мобилизует те «благодеяния», которые вызвало переданное одним репортером из Кейптауна назидательное заявление Агаты Лоунес, старейшины и «знаменосца» тристанцев: «Во всем этом я вижу длань господню. Ему было угодно, чтобы мы покинули остров. Он не оставит нас».
Сообщниками провидения станут женские лиги. Тон высказываний приобретает все большую торжественность: кажется, будто все переживают библейский исход из Египта евреев, идущих в землю обетованную. Тристанцам помогает Красный Крест. В школах пишут сочинения о Тристане. Правительство открывает — какая неожиданная удача! — льготные кредиты. И вот вспыхивает один из тех порывов коллективной благотворительности, которая среди безразличия, проявляемого к миллионам других несчастий, обрушивается на нескольких избранников.