Закат викинга, стр. 14

Когда Хед шел к брату, все присутствующие расступились, давая ему дорогу, потому что Хед все-таки был королевских кровей.

Как только стрела коснулась Бальдра, она сразу же пронзила сердце юноши-бога, и он упал ничком, пытаясь вытащить это странное смертоносное оружие. Но оно поразило его насмерть, и Бальдр умер на полу залы, где происходило празднество, горько оплаканный своими друзьями.

Локи выскользнул из зала и растворился в темноте. Никто не обвинял Хеда, потому что все поняли, какую злую шутку сыграл с ним Локи. Так окончился короткий час торжества юного бога Бальдра.

Воины на щитах отнесли тело Бальдра к берегам фьорда и положили на его корабль «Звенящий Рог», самый большой корабль, когда-либо существовавший на севере. С ним вместе положили тело его жены Нанны, которая умерла от горя в ту же ночь. И у ног Бальдра покоился его белый жеребец Рексгор в золотой сбруе.

Корабль после долгих попыток наконец с трудом подожгли и пустили в море. Останки его затонули. Так прекрасный Бальдр был погребен по обычаю викингов. И боги и люди рыдали, понимая, что что-то светлое ушло из их жизни.

Когда Харальд окончил рассказ, вокруг костра племени беотуков наступила великая тишина, потому что история эта тронула их ничуть не меньше, чем самих викингов. У многих по щекам катились соленые слезы, и они этих слез не стыдились.

Чтобы немножко разрядить гнетущую тишину, Груммох сказал:

– Это древняя история, Гичита. Не плачь. Ведь твой сын также прекрасен, как Бальдр и такой же отважный воин. Ваваша похож на Бальдра, не сомневайся.

Тогда Гичита поднялся и указал на бледного юношу, который сидел вдалеке от огня.

– Да, – сказал он. – Но у меня еще есть сын, который очень напоминает несчастного Хеда. С той только разницей, что не глаза его, а руки ни на что не годны. Пойди сюда, Хеоме, пусть наши новые братья поглядят на твои руки.

Закат викинга - any2fbimgloader12.jpeg

13. ХЕОМЕ

Воины у костра расступились, чтобы Хеоме мог предстать перед Харальдом и Груммохом. Он послушался только после того, как Гичита трижды повторил свою просьбу, да и то скорчив недобрую гримасу на бледном лице.

Став возле костра под низкими еловыми ветками, он с горечью произнес:

– Вот мои руки, белые чужестранцы. Поглядите на них и в глубине души посмейтесь надо мной. Когда я был еще мальчишкой, их изуродовал бурый медведь. Полюбуйтесь.

Гичита печально склонил голову.

– Это случилось, – сказал он, – когда Хеоме шел двенадцатый год. По нашим обычаям мальчиков в этом возрасте посвящают в воины. Это моя печаль, что Хеоме не прошел испытаний.

Харальд мучительно искал слова, чтобы как-то утешить молодого человека, но не успел он раскрыть рот, как Хеоме горестно засмеялся и сказал так, чтобы слышали все:

– Это ты послал меня в леса, отец. Ты приказал мне сделать то, за что я поплатился своими руками. На тебе лежит вина! Ты отвечаешь за мои искалеченные руки!

Гичита низко склонил голову и заслонил лицо одеялом из шкуры буйвола. Ваваша, великий воин, резко поднялся от костра и протянул руки к брату. Отблески огня играли на его медных браслетах и крашенных перьях.

– Брат мой, – воскликнул он. – Никогда больше не говори так. Наш отец стар, и не надо доставлять ему мучений. Он послал тебя в леса, потому что таков обычай нашего народа, а не потому, что он хотел причинить тебе зло. Ты же плоть от его плоти, разве мог он желать тебе плохого?

Хеоме обернулся и со злобой плюнул брату в лицо. Воины у костра затаили дыхание.

– С тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет, женщины кормят меня с костяных ложек и пальцами отправляют мне кусочки еды в рот. Разве это жизнь для мужчины? Ты просишь меня не огорчать отца? Да я ненавижу его за то, что он сделал со мной! Гичита навеки утратил мою сыновнюю любовь!

Хеоме зарыдал, и слушать его рыдания в тихих сумерках было еще тяжелее, чем гневные слова. Это были рыдания приговоренного, утратившего всякую надежду и не знающего чем и для чего ему жить человека. Даже лесные птицы подхватили его рыдания, и все поляны и просеки в лесу отозвались птичьим эхом на его горестный плач.

Харальд встал. Вспомнив о своих раненых сыновьях, он сказал:

– У каждого человека есть свое горе.

Но Хеоме, резко обернувшись в его сторону, перебил его:

– Молчи, собака, когда говорит человек! Однажды я увижу, как тебя сожгут на медленном огне, ты, собака, лезущая в чужие дела!

Сказав это, он повернулся и пошел в темноту, подальше от света горящего костра. Воины расступились, давая ему дорогу.

– Это мой единственный брат, – печально проговорил Ваваша, – которого я люблю больше, чем свою правую руку, и который ненавидит меня в ответ.

– Если бы я мог, – с болью в голосе сказал Гичита, – я дал бы оторвать себе обе руки, чтобы только руки Хеоме вновь стали здоровыми.

После этого замерли и песни, и танцы, и рассказы. Ссора всех очень расстроила.

Когда викинги остались одни, Харальд сказал Груммоху:

– Настанет день, когда Локи придет и научит Хеда, как убить брата, Бальдра Прекрасного.

– Мне это тоже пришло в голову, – кивнул Груммох. – Что же нам предпринять, чтобы этого не случилось? Мы здесь чужие. А чужому лучше подождать за дверью, пока хозяева ссорятся в доме.

– Может, я зря рассказал эту старую норвежскую легенду сегодня, в присутствии Хеоме?

Но Груммох покачал головой.

– Беда случилась задолго до того, как мы покинули Норвегию, брат мой, – сказал он. – Ты не отвечаешь за горе этого бедолаги.

Харальд на мгновение задумался, а потом кивнул в знак согласия.

– И все же, если выдастся случай, я постараюсь, чтобы соплеменники приняли Хеоме как воина. Тогда, может, он откажется от мыслей о мести.

Случай представился раньше, чем Харальд или кто-нибудь другой мог предположить.

Закат викинга - any2fbimgloader13.jpeg

14. СЕРЫЙ ВОЛК

Охотники скользили по лесу беззвучно, как тени. Викинги, бежавшие отдельно от них под предводительством Харальда, производили больше шума, ведь они были непривычны к такому виду охоты.

Откуда-то спереди до них доносились крики совы. Такие крики беотуки обычно издавали, когда им удавалось выследить добычу.

– Наши люди не ухают как совы, когда видят своего врага, – заметил Гудбруд Гудбрудссон. – Они идут и приканчивают его – молча.

Торнфинн Торнфиннссон заметил, подмигнув:

– Это потому, что нас отличает скромность. Нам воспитание не позволяет хвастаться.

Он снова подмигнул и продолжил:

– Мой дядя, Свен Три Меча из Гульпье фьорда, всего лишь маленьким охотничьим ножом прикончил однажды пятнадцать датчан за одну ночь, пока они спали в зарослях вереска. Потом он вытер нож о траву и отправился домой ужинать. И ни словечка не сказал моей тетушке Бесье. Она спросила, откуда у него пятна на рукаве. Он заявил, что собирал чернику. Однажды он болтался на размохренной веревке над глубоким ущельем, собирая морской укроп целых четырнадцать часов. А когда к нему подошел пастух и предложил вытянуть его, он сказал: «Успокойся, приятель, мне ничего не стоит провисеть на этой веревке хоть до завтрашнего утра». Он был такой скромный, ясно вам?

Ямсгар Хавварссон сказал в своей обычной простоватой манере:

– Конечно, это правда, что мы, люди Севера, избегаем восхвалений и наград. Когда мой отец отправился на корабле в страну франков и сжег там семь церквей, то Папа Римский предложил ему большую награду: стол и постель до конца его жизни в самой крепкой тюрьме города Рима. Другой бы, может, и воспользовался такой милостью, но мой отец предпочел доживать дома со своей козочкой Несси и четырьмя коровками (я забыл их имена) и не воспользовался славой, распространившейся о нем в других землях.