Фиалковый венец, стр. 29

Однако, по мере того как день пира приближался, решимость Коринны слабела. Ей была противна мысль, что она должна будет развлекать пьяных гостей Гиппия. Ее бросало то в жар, то в холод, когда она думала о том, как гости будут разглядывать ее и высказывать свое мнение о ее наружности и игре, даже не понижая голоса. Детство, проведенное в стенах харчевни, многому научило Коринну и показало ей жизнь не с самой светлой ее стороны. Только гордость мешала ей отступить. Нет, она сдержит слово, твердила себе Коринна, но только бы скорее все это осталось уже позади! Неужели день пира никогда не придет!

Алексиду было легче. У него находилось достаточно всяких других занятий. Шли последние репетиции комедии. Он метался между театром и мастерской масок, он вытаскивал дядюшку Живописца из гончарни, куда тот постоянно стремился улизнуть, чтобы провести несколько спокойных часов, чуть ли не каждый день он отправлялся в загородный дом Конона, потому что Конон вдруг заинтересовался комедией и требовал, чтобы ему подробно сообщали, как идут репетиции. С Коринной он почти не виделся, да и во время этих редких встреч они успевали обменяться только двумя-тремя словами. Она даже воскликнула в шутливом огорчении:

— Ох уж эти мне поэты! Посмотреть на тебя, так подумаешь, что на свете нет ничего важнее твоей комедии. О том, что государству грозит опасность, помню как будто только я!

Алексид недоуменно посмотрел на нее, а потом сказал с улыбкой:

— А ведь ты почти права. Странно, до чего важным представляется человеку его собственное дело. Знаешь, какая мысль первой пришла мне в голову, когда мы прочли спартанскую тайнопись?

— Конечно, знаю, — засмеялась она. — «Милосердные боги, пусть заговорщики подождут, пока не кончится представление моей комедии!»

— Да, боюсь, что это так и было. Ты чересчур хорошо меня знаешь!

— Ты не виноват. Так уж созданы поэты.

— Просто стыдно становится за собственное себялюбие, — сказал он огорченно. — Я ведь начал писать «Овода», чтобы помочь Сократу. А теперь я об этом почти и не вспоминаю. Я думаю только о том, чтобы комедия понравилась зрителям.

— Но что же тут плохого? Чем больше она им понравится, тем лучше будет для Сократа.

— Если бы так! — ответил он с жаром. — Мне страшно подумать, что с ним случится что-нибудь плохое. А этот заговор может навлечь на него еще худшую беду.

— Почему же?

— А потому, что он не хочет становиться ни на чью сторону. Он обличает то, что считает ошибками сторонников демократии, хотя и их противников тоже не щадит. Так что и те и другие, вместо того чтобы уважать его за беспристрастность, видят в нем досадную помеху. Если дело дойдет до вооруженной схватки… — Алексид умолк, не желая договаривать свою мысль. Он достаточно слышал о том, что в такие времена даже греки забывают о благородстве и великодушии.

Через два дня Коринна собиралась на пир к Гиппию, в большой дом, который он унаследовал от своего отца, Эвпатрида, расположенный недалеко от холма Ареопага. Она горячо пререкалась с матерью.

— Я этого не надену! — решительно заявила она, когда Горго принесла ей новый хитон.

— Что ты еще выдумываешь! — удивилась Горго, пропуская прозрачную серебристую ткань между мозолистыми пальцами. — Да это же настоящая косская работа! Легче паутинки.

— Вот именно, — ответила Коринна, упрямо выставив подбородок. — А я не муха.

— Ну, если тебе хочется выглядеть замарашкой, дело твое. А в твои-то годы я бы глаз дала себе выколоть за такой вот наряд. Все танцовщицы оденутся так, но тебе, конечно, надо быть ни на кого не похожей!

Новая ссора вспыхнула из-за румян и белил. Коринна охотно позволила завить свои темные волосы и уложить их в затейливую прическу; не стала она спорить и когда Горго обрызгала ее благовониями из маленького алебастрового сосуда, хотя и улыбнулась, вспомнив про тайно запасенный чеснок. Но, когда Горго потребовала, чтобы она натерла лицо свинцовыми белилами, наложила румяна на щеки и подвела сажей брови, как делали все другие танцовщицы и флейтистки, она отказалась наотрез.

— Может, мне еще покрасить волосы или нацепить парик? — насмешливо спросила она.

— А зачем, деточка? Волосы у тебя и без каски хороши. А вот глаза не мешало бы подвести да щеки нарумянить…

— По-моему, ты воображаешь, что я военный корабль, который надо раскрасить на страх врагам!

— Я ведь только хочу, чтобы ты выглядела покрасивей, — обиженно ответила Горго. — Рядом с остальными ты покажешься просто бледным заморышем — при светильниках-то. Да на тебя никто и внимания на обратит! «Вот и хорошо!» — подумала про себя Коринна, а вслух сказала, стараясь утешить мать:

— Нельзя мне краситься. Сама сообрази: когда я долго играю на флейте, мне всегда становится жарко, да еще среди такой толпы! Значит, я вспотею, и вся твоя краска потечет — хороша я тогда буду, нечего сказать!

В конце концов Горго отказалась от мысли сделать естественный румянец дочери еще более ярким, и Коринна отправилась в дом Гиппия в своем шафраново-желтом хитоне, совсем затерявшись в толпе накрашенных и разряженных танцовщиц.

Глава 15

В ДОМЕ ГИППИЯ

Пир удался на славу, как бывало всегда, когда хлопоты брала на себя Горго. Невысокие столы с остатками цыплят, фазанов, перепелов, устриц, угрей и других лакомых кушаний, изготовленных и украшенных ею по всем правилам сиракузской кухни, были вынесены из зала. Рабы быстро подмели пол и подали гостям воду для омовения рук, а затем вновь поставили между ложами столы, на этот раз ломившиеся под тяжестью блюд с фруктами, соленым миндалем, всяческими сладостями и сырами. Внесены были и амфоры с вином — красным, белым и желтым, — и с чистой водой, с которой его смешивали в больших кратерах.

Гиппий стоял среди своих гостей, высоко подняв чашу с вином, готовый выплеснуть из нее несколько капель в честь богов, как того требовал обряд. Коринна, заглядывая в дверь, подумала, что он как будто очень доволен и пиром и самим собой. Его пышные локоны были, наверно, как и ее собственные, еще совсем недавно накручены на горячий прут. Когда он изящными жестами указывал рабам, что делать, на его пальцах вспыхивали драгоценные перстни.

— Эй, музыку! — крикнул он, и она послушно поднесла к губам свою флейту.

Гости хором затянули старинную песню, знаменовавшую, по обычаю, начало второй половины пира. Едва они умолкли, как Гиппий произнес: «Да будет нам ниспослана удача!» — и совершил жертвенное возлияние, а затем, перебивая шум разговоров, воскликнул:

— А теперь, любезные друзья, кого вы избираете председателем пира?

— Гиппия! — раздался хор голосов.

Покраснев от удовольствия, польщенный хозяин дома ответил:

— Я готов, если таково ваше желание! Решаю же я так: сегодня мы пьем три к двум — три части воды на две части вина — и начинаем с красного хиосского. Вы согласны? Так наливайте же чаши, и пусть зазвучит музыка!

— Это он нам, пчелка, — раздался над ухом Коринны хрипловатый шепот.

— Идемте, девушки.

Играя веселую мелодию, Коринна стояла у дверей, пока мимо нее одна за другой проплывали танцовщицы в серебристых одеяниях. Затем, подавив невольный трепет, вошла и она.

После прохладного дворика пиршественный зал показался ей очень жарким. Кое-кто из гостей спустил с плеч хитоны, их обнаженные по пояс тела блестели от пота, лица побагровели, а венки на головах уже поблекли и увяли.

"И вот это-то, — подумала Коринна, отходя в самый угол и стараясь стать как можно незаметнее, — и вот это-то «лучшие» люди Афин! У нее было достаточно времени, чтобы хорошенько все рассмотреть. Играть ей приходилось с перерывами; когда чаши вновь наполнялись вином, музыка и танцы прекращались. Постепенно эти перерывы стали все больше затягиваться. Некоторые гости предпочитали болтать с танцовщицами, а не смотреть на них. Председателю пира Гиппию уже не удавалось добиться общей тишины, и гости постепенно разбились на несколько оживленно беседующих групп. Коринна решила, что от тех гостей, которые шутят с танцовщицами, она не услышит ничего интересного, — наблюдать следует за теми, чьи лица серьезны и чьи чаши уже давно не осушаются.