Загадка Ватикана, стр. 14
— Превосходная мысль! — прорычал Сатана. — Он сейчас в Александрии, где его последователи готовят антологию его трудов. Прекрасный случай подобраться к нему.
И, не откладывая, Сатана решил сам заняться Гермесом. Слишком уж важное это дело, чтобы поручить его подчиненным. Гермес слыл диалектиком первой величины, а в этой области Сатане не было равных».
ГЛАВА VII,
С большими помехами закончил профессор Стэндап эту часть перевода. Каноник Тортелли был несносен, постоянно перебивал его возмущенными восклицаниями. Сцена, когда Басофон отрезал волосы Самсона казалась ему нестерпимой; суд под председательством Соломона показался ему еретическим; но это еще ничего… Когда Святой Дух и Иисус обсуждали предназначение молодого человека быть светочем Фессалии, несчастный каноник издавал такие жалобно-мрачные стоны, что кардинал вынужден был попросить его покинуть зал и успокоиться на свежем воздухе.
Так что перевод конца седьмой главы прошел в более спокойной обстановке. И все же магистр Караколли не удержался от замечания, отметив, что появление двух язычников в христианской легенде, и в частности Гермеса, его немало озадачило.
— Можно подумать, что летописец уравнивает Бога и Зевса, как если бы Рай и Олимп были двумя государствами с двумя императорами.
— В средневековых хрониках есть тому немало примеров, — уточнил Стэндап. — В «Тайне старого Адама» Нептун появляется, чтобы предупредить Еву о двуличности змея. В «Тайне Новорожденного» в момент рождения Иисуса мы видим, как трясутся Зевс и боги, вскоре покидающие свои троны под насмешки ангелов.
— «Небеса неотделимы от славы Господней…» — прошелестел на латыни его преосвященство.
— А вы что думаете обо всем этом, профессор? — повернулся к Сальва нунций.
— Думаю, что этот текст является развитием темы обращенного в христианство варвара. Басофон плохо понимает духовный язык. Быть назиром для него означает иметь сильные руки. Но мне кажутся более поучительными неоднократные намеки на профессию плотника Иосифа. Молодого человека привлекает практическая сторона уроков учителя. Там, где потерпели неудачу ученые патриархи, одержал победу наставник-плотник. В итоге Басофону ближе всего стало дерево. И врученный ему деревянный посох представляется символом завершенности обучения. Посмотрим, как воспользуется он этим ценным подарком.
Но в этот момент широко и резко, словно от порыва ветра, распахнулась дверь зала Пия V. Все вздрогнули. Вошел гвардеец с алебардой и тотчас вышел, пропустив некое духовное лицо, которое мы еще не имели чести встречать, — преподобного отца Жозефа Мореше, французского иезуита, профессора теологии Парижского католического факультета, известного своими работами о первоначальном христианстве, в частности иудомессианстве. Маленький, сухонький, порывистый, с живыми глазками, он просеменил по залу, коротко поклонился кардиналу, дружелюбно пожал руку магистру Караколли, кивком приветствовал Стэндапа и, к величайшему удивлению всех троих, обнял профессора Сальва, который в ответ дружески похлопал его по спине.
— Как я рад вновь увидеть тебя, Адриен! Как всегда, разгадываешь загадки? Узнав, что ты в Ватикане, я немедленно отправился сюда. Это правда, что пишет «Ла Стампа»?
— А что она пишет? — заинтересовался нунций, которого встревожила мысль о том, что светская газета может быть более информирована, чем «Римское обозрение».
— Что вы обнаружили сомнительный манускрипт, неправильно трактующий возникновение христианства! И ничего более! Забавно, не так ли?
У отца Мореше ум сочетался с юмором, придававшим уму блеск. Сальва и Мореше сидели когда-то на одной скамье на лекциях в Сорбонне. После получения ученой степени лиценциата философии первый подался на медицинский факультет, второй поступил в иезуитскую семинарию, дабы углубить свои знания. С тех пор пути их не раз перекрещивались. Так, когда Сальва руководил психиатрической клиникой в Вильжюифе, оба они долго вместе обсуждали последние работы по психологии, названной глубинной, и ругали Карла Густава Юнга за введение понятия зеркального отображения в причудливое собрание человеческих знаний.
Позднее, когда Сальва увлекся изучением тайных китайских обществ, Мореше помогал ему в переводе самых трудных текстов, так как на досуге выучил китайский язык. Одним словом, они были давними друзьями, и их взаимопонимание не омрачалось никакими разногласиями. Мореше, конечно же, знал о неверии Сальва, знал и то, что тот пристрастился к религиям и метафизике из чисто научного интереса к тому, что он называл «духом народа». «Айв самом деле, что же такое Бог?» — часто спрашивал себя последователь Лойолы.
Караколли, читавший труды отца Мореше и восхищавшийся им, был рад возможности встретиться с ним лично. Прежде они иногда виделись на различных коллоквиумах, и магистр ценил искусство, с которым иезуит умело манипулировал противоречивыми теологическими вопросами в спорах с оппонентами. А впрочем, не было ли такое умение отличительной чертой любого члена Ордена?
— Если его преосвященство не против, — предложил нунций, — профессор Мореше мог бы принять участие в нашей работе…
— «Не вижу препятствий…» — отозвался на латыни кардинал, и на его чувственных губах мелькнула тонкая улыбка.
Здесь читатели вправе удивиться. Почтенный служитель церкви был немногословен и изъяснялся короткими ходячими латинскими фразами, которые можно найти на страницах словарей. Что это: пустое тщеславие или снобизм, присущий его сану? Во всяком случае, делал он это, похоже, не из чувства юмора и не из-за усталости, происходившей от сознания тщетности людской суеты. Возможно, латынь была для него прибежищем, за которым он скрывал свою жажду вечного покоя. Либо какое-нибудь другое намерение, более сложное, стояло за привычкой произносить простенькие цитаты.
Отец Мореше сел напротив кардинала, справа от Сальва. И так как никто больше не изъявлял желания высказаться по поводу «Жития», профессора Стэндапа попросили продолжить перевод. Что тот и сделал, внешне напоминая мумию, которую каким-то необъяснимым ритуалом заставили принять сидячее положение на стуле.
«Ангелы-воины заключили Басофона в ивовую клетку, дабы удобнее было перенести его на Землю. Молодой человек был крайне раздражен подобным обращением и судорожно прижимал к груди посох, словно желая усмирить бушующую в нем ярость. Ангелы без труда пересекли три небесных свода. Но, долетев до хрустального слоя, окружавшего подлунное царство, остановились, чтобы осмотреться.
Черные тучи, предвестники грозы, накрывали всю империю от Рима до Иерусалима. Не видя ориентиров, ангелы решили приземлиться наобум, воспользовавшись кратким просветом. Они опустили клетку в каменистой пустыне, а так как хлынул ливень, быстренько открыли ивовую дверку и не долго думая, взмахнув крыльями, улетели обратно.
— Эй вы, ну что за невежи! — крикнул вслед Басофон. — Даже не попрощались! Ощипать бы вас, как цыплят, да в котел!
Он вылез из клетки, подпрыгнул несколько раз, разминая затекшие ноги. Проливной дождь показался ему столь приятным, что он, расставив руки, подставил ему всего себя. В Раю не бывает дождей, поэтому юноше этот земной феномен доставил удовольствие. «Ах, как чудесна вода, омывающая мое тело! Какое счастье иметь тело, с наслаждением принимающее эту свежесть!» Он радостно засмеялся, почувствовав себя обыкновенным человеком.
«Пропади он пропадом, этот Рай!» — подумал Басофон. Затем, пнув ногой ивовую клетку, с посохом на плече, нисколько не заботясь о промокшей одежде, пошел наугад под дождем, хлынувшим с новой силой.
Обходя скалу, он услышал доносившееся из-за нее непонятное бормотание. Оно походило на хриплое мурлыканье старого кота, Басофон осторожно приблизился к источнику звука и во впадине в скале заметил очень старого мужчину с длинной белой бородой, вся одежда которого состояла из ветхой набедренной повязки. Старик молился, сложив руки и стоя коленями на камнях. Однако слов было не разобрать — бледные губы проглатывали их раньше, чем они успевали выскочить наружу. Басофон укрылся под нависшим выступом, сел и стал ждать окончания религиозного обряда. Но время шло, а молитва все не кончалась. Юноша, потеряв терпение, громко кашлянул, постучал по камням посохом. Безуспешно. Тогда он вскричал: