Триумфальная арка, стр. 37
«Шехерезада» была переполнена. Жоан сидела в обществе нескольких мужчин. Она тотчас заметила Равика. Он остановился в дверях. Зал тонул в дыму и музыке. Сказав что-то своим соседям по столику, Жоан быстро подошла к нему.
– Равик…
– Ты еще занята?
– А что?
– Уйдем отсюда.
– Но ты ведь сказал…
– С этим покончено. Ты еще занята?
– Нет. Надо только предупредить вон тех за столиком, что я ухожу.
– Поскорее… Жду тебя у входа, в такси.
– Хорошо. – Она остановилась. – Равик…
Он посмотрел на нее.
– Ты пришел ради меня? – спросила она.
Он помедлил с ответом.
– Да, – тихо сказал он. Ее трепетное лицо тянулось ему навстречу. – Да, Жоан. Ради тебя. Только ради тебя!
Она просияла.
– Пойдем, – сказала она. – Пойдем! Что нам за дело до этих людей.
Они ехали по улице Льеж.
– Что случилось, Равик?
– Ничего.
– Я так испугалась.
– Забудь. Ничего не случилось.
Жоан посмотрела на него.
– Мне показалось, ты никогда больше не придешь.
Он наклонился к ней. Она дрожала.
– Жоан, – сказал он. – Не думай ни о чем и ни о чем не спрашивай. Видишь огни фонарей и тысячи пестрых вывесок? Мы живем в умирающее время, а в этом городе все еще клокочет жизнь. Мы оторваны от всего, у нас остались одни только сердца. Я был где-то на луне и теперь вернулся… И ты здесь, и ты – жизнь. Ни о чем не спрашивай. В твоих волосах больше тайны, чем в тысяче вопросов. Впереди ночь, несколько часов, целая вечность… пока за окном не загремит утро. Люди любят друг друга, и в этом – все! Это и самое невероятное, и самое простое на свете. Я это почувствовал сегодня… Ночь растаяла, преобразилась в цветущий куст, и ветер доносит аромат земляники… Без любви человек не более чем мертвец в отпуске, несколько дат, ничего не говорящее имя. Но зачем же тогда жить? С таким же успехом можно и умереть…
Свет фонарей врывался в окна такси, как вращающийся луч маяка в темноту судовой каюты. Глаза Жоан на бледном лице казались то прозрачными, то совсем черными.
– Мы не умираем, – прошептала она, прижимаясь к Равику.
– Нет. Мы не умираем. Умирает время. Проклятое время. Оно умирает непрерывно. А мы живем. Мы неизменно живем. Когда ты просыпаешься, на дворе весна, когда засыпаешь – осень, а между ними тысячу раз мелькают зима и лето, и, ес – ли мы любим друг друга, мы вечны и бессмертны, как биение сердца, или дождь, или ветер, – и это очень много. Мы выгадываем дни, любимая моя, и теряем годы! Но кому какое дело, кого это тревожит? Мгновение радости – вот жизнь! Лишь оно ближе всего к вечности. Твои глаза мерцают, звездная пыль струится сквозь бесконечность, боги дряхлеют, но твои губы юны. Между нами трепещет загадка – Ты и Я, Зов и Отклик, рожденные вечерними сумерками, восторгами всех, кто любил… Это как сон лозы, перебродивший в бурю золотого хмеля… Крики исступленной страсти… Они доносятся из самых стародавних времен… Бесконечный путь ведет от амебы к Руфи, и Эсфири, и Елене, и Аспазии, к голубым Мадоннам придорожных часовен, от рептилий и животных – к тебе и ко мне…
Она прижалась к нему и не шевелилась, бледная, самозабвенно преданная, а он склонился над ней и говорил, говорил; и вначале ему чудилось, будто кто-то заглядывает через плечо, какая-то тень, и, смутно улыбаясь, беззвучно говорит вместе с ним, и он склонялся все ниже и чувствовал, как она устремляется ему навстречу… Так было еще мгновение… Потом все исчезло…
XIII
– Скандал! – сказала дама с изумрудами, сидевшая напротив Кэт Хэгстрем.
– Потрясающий скандал! Весь Париж смеется. Ты знала, что Луи гомосексуалист? Наверняка нет. Да и никто не знал; он отлично маскировался. Лина де Ньюбур официально считалась его любовницей. И вот представь себе: неделю назад он возвращается из Рима на три дня раньше, чем обещал, отправляется вечером на квартиру к этому Ники – хочет сделать ему сюрприз, – и кого бы ты думала он там застает?
– Свою жену, – сказал Равик.
Дама с изумрудами взглянула на него. У нее был такой вид, будто она только что узнала о банкротстве своего мужа.
– Вы уже слышали эту историю? – спросила она.
– Нет. Но иначе и быть не могло.
– Не понимаю, – сказала она с нескрываемым изумлением. – Как это вы догадались?
Кэт улыбнулась.
– Дэзи, у доктора Равика своя теория. Он называет ее систематикой случая. По его теории, самое невероятное почти всегда оказывается наиболее логичным.
– Как интересно! – Дэзи улыбнулась, хотя по всему было видно, что ей вовсе не интересно. – Никто бы ни о чем и не узнал, – продолжала она, – но Луи закатил дикую сцену… Он был вне себя. Переехал в отель «Крийон». Хочет развестись. Все только и гадают, какую он придумает причину. – Она откинулась на спинку кресла, вся – ожидание и нетерпение. – Ну, что ты скажешь?
Кэт бросила быстрый взгляд на Равика. Он рассматривал ветку орхидеи, лежавшую на столе между картонками от шляп и корзиной с виноградом и персиками, – белые цветы, похожие на бабочек, испещренных сладострастными красными сердечками.
– Невероятно, Дэзи, – сказала Кэт. – Поистине невероятно!
Дэзи упивалась произведенным ею эффектом.
– А вы что скажете? Этого вы, конечно, предвидеть не могли, не так ли?
– спросила она Равика.
Он бережно вставил ветку орхидеи в узкую хрустальную вазу.
– Нет, действительно не мог.
Дэзи, удовлетворенно кивнув, взяла свою сумку, пудреницу и перчатки.
– Надо бежать. У Луизы в пять коктейль. Будет ее министр. Чего только там не наслушаешься! – Она встала. – Между прочим, Фреди и Марта снова разошлись. Она вернула ему драгоценности.
Уже в третий раз. И всегда это производит на него впечатление. Доверчивый барашек. Думает, его любят ради его самого. Он вернет ей все, да еще даст хороший кусочек в придачу. Как обычно. Он, бедняга, еще ничего не знает, а она уже успела присмотреть кое-что у Остертага. Он всегда там покупает. Рубиновую брошь – четырехугольные крупные камни, чистейшая голубиная кровь. Да, Марта умна. Дэзи поцеловала Кэт.
– Прощай, моя кошечка. Теперь, по крайней мере, будешь знать, что творится на свете. Ты скоро выберешься отсюда? – Дэзи посмотрела на Равика.
Он перехватил взгляд Кэт.
– Еще не скоро, – сказал он. – К сожалению, не скоро.
Он подал Дэзи шубку. Она носила темную норку без воротника. Жоан такая бы пошла, подумал он.
– Приходите как-нибудь вместе на чашку чаю, – сказала Дэзи. – По средам у меня почти никого не бывает. Посидим, поболтаем. Никто не помешает. Я очень интересуюсь хирургией.
– С удовольствием приду.
Равик закрыл за ней дверь и вернулся обратно.
– Красивые изумруды, – сказал он.
Кэт рассмеялась.
– Вот из чего прежде складывалась моя жизнь, Равик. Вы можете это понять?
– Что ж тут непонятного? Просто великолепно, если можешь так жить. Никаких волнений.
– А я этого уже не понимаю.
Кэт встала и, осторожно ступая, подошла к кровати.
Равик наблюдал за ней.
– В общем, не важно, где жить, Кэт. Больше или меньше удобств – не в этом главное. Важно только, на что мы тратим свою жизнь. Да и то не всегда.
Кэт забралась с ногами на кровать. У нее были длинные красивые ноги.
– Все становится неважным, – сказала она, – если пролежишь несколько педель в постели, а потом снова начинаешь ходить.
– Вам не обязательно оставаться здесь. Хотите – переезжайте в «Ланкастер», только непременно возьмите сиделку.
Кэт отрицательно покачала головой.
– Я останусь здесь, пока не наберусь сил для дороги. Тут я буду надежно укрыта от всех этих Дэзи.
– Гоните их в шею! Ничто так не утомляет, как болтовня.
Кэт осторожно вытянулась на постели.
– А вы знаете, при всей своей страсти к сплетням Дэзи замечательная мать. Она отлично воспитывает своих детей, у нее их двое.
– Бывает и так, – равнодушно заметил Равик. Кэт натянула на себя одеяло.