Санкция Айгер, стр. 20
Он лег поперек кровати у ее ног и прислонился щекой к ее ступне.
– У тебя такой серьезный, зловещий тон, и...
– Да, такой. Это насчет работы для мистера Дракона...
– Джем, прошу тебя...
– Нет. Нет, успокойся на секундочку. Все связано с одним биологическим прибором, который разрабатывают там, на той стороне. Очень скверная штука. Если они его сделают раньше нас... Это может быть просто ужасно, Джонатан.
Он прижался к ее ногам.
– Джем, не играет никакой роли, кто в этой гонке впереди. Представь себе двух насмерть перепуганных сопляков, которые устроили дуэль на ручных гранатах, стоя друг от друга в трех футах. Тут совершенно не имеет значения, кто первым выдернет кольцо.
– Зато имеет значение, что мы выдернем это кольцо с куда меньшей вероятностью.
– Если ты этим утверждаешь, что средний бакалейщик в Сиэтле – приличный человек, ты совершенно права. Но средний бакалейщик в Петропавловске ничуть не хуже. Вся беда в том, что кольцо гранаты – в руках людей, подобных твоему Дракону, или, что еще хуже, может выдернуться от короткого замыкания в каком-нибудь подземном компьютере.
– Но, Джонатан...
– Я эту работу брать не собираюсь, Джем. Я никогда не провожу санкцию, пока у меня хватает денег на житье. И больше я не желаю об этом говорить. Ладно?
Она молчала. Потом приняла решение.
– Ладно.
Джонатан расцеловал ее ноги и поднялся.
– Ну, так насчет шампанского...
Ее голос остановил его у самой лестницы с хоров.
– Джонатан?
– Да, мадам?
– Я у тебя первая черная?
Он обернулся.
– Это имеет значение?
– Конечно, имеет. Я знаю, что ты собираешь картины, и я подумала...
Он сел на краешек кровати.
– Тебя бы по попе хорошенько отшлепать.
– Извини.
– Все еще хочешь шампанского?
Она раскинула руки и поманила его пальцами.
– После.
ЛОНГ-АЙЛЕНД, 13 ИЮНЯ
Джонатан просто-напросто открыл глаза и тут же окончательно проснулся. Спокойный и счастливый. Впервые за много лет не было мутного, вязкого промежутка между сном и пробуждением. Он с наслаждением потянулся, прогибая спину и распрямляя все конечности, пока каждая мышца не затрепетала от приятного напряжения. Ему хотелось кричать, шуметь. Нога его коснулась влажного пятна на простыне, и он улыбнулся. Джемаймы в постели не было, но место, где она лежала, хранило ее тепло, а от подушки исходил легкий запах ее духов и ее самой.
Он выскочил из постели голый и наклонился над перилами хоров. Крутой угол, который цветные солнечные лучи отбрасывали внутрь церкви, свидетельствовал, что утро уже на исходе. Он позвал Джемайму, и голос его торжествующим эхом пронесся под сводами.
Она появилась в дверях ризницы, переоборудованной под кухню.
– Орали, сэр?
– С добрым утром!
– С добрым утром.
На ней был тот ладный льняной костюм, в котором она приехала, и оттого казалось, что в полумраке от нее исходит белое сияние.
– Пока вы изволите принимать ванну, я приготовлю кофе.
И она исчезла в дверях ризницы.
Он плескался в римской ванне и пел громко, но не очень красиво. Чем же они сегодня займутся? Поедут в город? Или тут побездельничают? А не все ли равно? Он вытерся и надел халат. Сколько же лет он не просыпался так поздно? Должно быть, уже около...
О, Господи! Писсарро! Он же обещал торговцу забрать картину до полудня!
Он сел на край постели, с нетерпением ожидая, пока на том конце снимут трубку.
– Алло! Я слушаю. – Голос торговца был весь пропитан лживыми нотками поддельного интереса.
– Джонатан Хэмлок.
– Ах, да. Откуда вы? Почему звоните?
– Из дома.
– Не понимаю, Джонатан. Уже двенадцатый час. Как же вы сможете успеть к полудню?
– Никак не смогу. Я хочу, чтобы вы придержали для меня картину на пару часов. Я уже выезжаю.
– Нет нужды торопиться. Картину я придержать не могу. Я уже говорил вам, что у меня появился другой покупатель. Он сейчас у меня. Трагично, конечно, но я же предупреждал вас, чтобы не опаздывали. Сделка есть сделка.
– Дайте мне хоть час.
– У меня связаны руки.
– Вы сказали, что другой покупатель дает двенадцать тысяч. Я согласен.
– Если бы я только мог, мой милый друг! Но сделка есть...
– Назовите цену.
– Мне очень жаль, Джонатан. Другой покупатель говорит, что перекроет любую вашу цену. Но раз уж вы предложили пятнадцать тысяч, я справлюсь у него. – На том конце послышалось невнятное бормотание. – Джонатан, он говорит – шестнадцать. Что я могу поделать?
– Кто другой покупатель?
– Джонатан! – Голос торговца был исполнен благородного негодования.
– За эти сведения я заплачу лишнюю тысячу.
– Как же я могу сказать вам, Джонатан? А мои этические принципы? И к тому же он тут, в одной комнате со мной.
– Ясно. Хорошо, я вам его опишу. Скажите только “да”, если описание подойдет. Тысяча долларов за один слог.
– По такой таксе сколько же будет стоить подробное объяснение?
– Это блондин с короткой стрижкой, плотный, глаза маленькие, близко посаженные, лицо тяжелое, плоское, одет, скорее всего, в спортивный пиджак, галстук и носки непременно в самом дурном вкусе, и наверняка сидит у вас в доме, не сняв шляпу.
– В самую точку, Джонатан! Точно, как тысяча долларов.
Значит, это был Клемент Поуп.
– Я знаю этого человека. У него должна быть предельная цена. Безграничного пользования фондами хозяин ему никогда не доверит. Я предлагаю восемнадцать тысяч.
Голос торговца преисполнился уважения.
– У вас есть столько наличности, Джонатан?
– Есть.
На том конце последовало продолжительное и сердитое бормотание.
– Джонатан! У меня для вас чудесные новости. Он говорит, что может перекрыть вашу цену, только у него при себе нет таких денег. Он сможет их добыть только через несколько часов. Поэтому, дорогой мой друг, если вы будете здесь к часу и привезете девятнадцать тысяч долларов, картина ваша, и мое благословение в придачу.
– Девятнадцать тысяч?
– А плата за информацию?
За картину Джонатан выложит почти все, что имеет, и придется ему изыскать какой-то способ разобраться с долгами и с жалованьем мистеру Монку. Но зато у него будет Писсарро.
– Отлично. К часу буду.
– Великолепно, Джонатан. Моя жена приготовит вам чашечку чаю. Теперь скажите мне, как вы себя чувствуете? Как дети?
Джонатан повторил условия договоренности, чтобы не было никакой ошибки, и повесил трубку.
Еще несколько минут он сидел на краю постели, устремив взор в пространство. Его ненависть к Дракону и Поупу собралась в один комок, крепкий, как алмаз. Затем он ощутил запах кофе и вспомнил о Джемайме.
Она ушла. И с нею исчез голубой конверт, пухлый от стодолларовых банкнот.
В последовавшей серии поспешных телефонных звонков в надежде спасти, по крайней мере, картину, Джонатан узнал, что Дракон, недомогающий после очередного переливания крови, не станет говорить с ним и что торговец, хоть и выразивший глубокое сочувствие ему лично и заботу о здоровье членов его семьи, тверд в своем намерении продать Писсарро Поупу, как только будут предъявлены деньги.
Джонатан одиноко сидел в галерее и неотрывно глядел в то место, которое уже зарезервировал за Писсарро. Рядом с ним на столе стояла нетронутая чашка кофе с молоком. А рядом с чашкой лежала записка от Джемаймы:
“Джонатан!
Пришлось действовать наугад. Надеюсь, что ты пьешь кофе с сахаром.
Люблю тебя (честно). Джемайма”.
Она ничего не взяла, кроме денег. Одежду, которую он купил ей, он нашел на кухонном столе, аккуратно сложенную. Даже посуда после вчерашнего ужина была помыта и убрана.
Он сидел. Текли часы. Над ним никем не видимые в опустевшем корабле церкви проплывали столбы цветного света, перемежающиеся тенью, и наступил вечер.
Лютей всего он ненавидел самого себя. Ему было безмерно стыдно за свое легковерие. Дал себя ослепить ее теплу, сиянию, исходившему от нее, сам себя обманул...