Цветы любви, цветы надежды, стр. 53

В последнее время я поняла, как важны подобные вещи. Уже не могу представить лицо моего мужа, только смутный контур — очертания, в которых подробные детали стали размытыми и неразличимыми.

Закончив свое исследование, я откидываюсь на спину и оглядываю комнату, в которой спали множество поколений Кроуфордов. Сомневаюсь, что интерьер изменился с того дня, когда Оливия Кроуфорд вошла сюда в свою брачную ночь, семьдесят лет назад. Некогда роскошные обои ручной росписи выцвели; теплый сливочно-желтый цвет превратился в мрачный и мутный оттенок рисового пудинга; нарисованные на них цветы и бабочки стали едва заметны.

У одной стены стоит массивный туалетный столик красного дерева с трюмо. Он так уродлив, что никто не захотел купить его во время распродажи, и я вернула столик на прежнее место. Иногда я воображаю, как за этим столиком сидит Оливия и накладывает макияж, необходимый для девушки тех лет, а Элси старательно делает ей прическу.

Тихонько, чтобы не потревожить Кита, я выбираюсь из постели. Ковер под моими ногами протерт, но по периметру спальни еще видны первоначальные толщина и плетение.

Я иду в ванную. Пол здесь покрыт потрескавшимся линолеумом. Ванна испещрена пятнами зеленого известнякового камня, кран безнадежно потускнел.

Одеваясь, я улыбаюсь самой себе: как приятно находиться в Уортон-Парке! Неуклюжее, нефункциональное, раздражающее в своей непредсказуемости поместье напоминает малыша, который недополучил маминого внимания, но остался таким милым, что никто не в силах устоять перед его обаянием.

На цыпочках возвращаюсь в спальню, чтобы спуститься на первый этаж и включить чайник. Мне очень нравится жить здесь вместе с Китом. Такое ощущение, что это мой родной дом.

Джулия сидела на террасе Уортон-Парка, греясь в теплых лучах утреннего солнца, и смотрела вниз, на сад. Июнь для нее имел статус любимого месяца. В эту пору распускались цветы, час за часом являя миру свою быстротечную красоту. Парковые деревья уже обзавелись густой листвой и играли всеми оттенками зелени на фоне ясного нежно-голубого неба, которое бывает в Англии только летом.

Допив кофе, девушка спустилась по ветхой каменной лесенке в сад — творение Адрианы Кроуфорд — и вдохнула почти тошнотворный аромат жасмина, высаженного вдоль террасы. За этими кустами, как и за всем садом, годами никто не ухаживал, только лужайки были небрежно пострижены единственным садовником, на попечении которого находилось слишком много земли, чтобы уделять внимание каждому растению. Розы на клумбах вокруг фонтана превратились в буйно разросшуюся массу, однако им явно не повредило такое безразличие: все кусты были усыпаны невероятно крупными розовыми цветами луковичной формы.

Габриэль любил цветы...

Джулия грустно улыбнулась, вспомнив, как сын вошел в ее кабинет, сжимая в пухлой маленькой ручке пестрый букет из увядающих диких орхидей и лаванды: они с Агнес нашли их, пока гуляли по французскому пригороду.

— Для тебя, мамочка, — произнес он, с гордостью протягивая ей букет.

Джулия долго возилась, пристраивая цветы в стеклянную вазочку: стебли, неуклюже сорванные малышом, были разной длины.

Габриэлю очень понравилось бы здесь, в Уортон-Парке. Он любил бывать на открытом воздухе — так же как и его мама. Джулия иногда рассказывала сынишке про красивый дом в Англии, где гостила в детстве. И обещала когда-нибудь свозить его туда, чтобы он увидел поместье своими глазами.

Джулия тяжело вздохнула. Этого уже никогда не будет.

Она шла, а ее пальцы томились по работе: хотелось восстановить этот райский уголок. Пока не поздно, вернуть ему былую красоту.

— Дедушка Билл перевернулся бы в могиле, — обратилась она к херувиму, по-прежнему украшающему вершину неработающего фонтана.

Джулия медленно побрела обратно к дому, испытывая странное чувство, будто оказалась в зазеркалье. В душе по-прежнему таились боль от утраты мужа и драгоценного ребенка, угрызения совести и страх от того, что она посмела быть счастливой. Но любовь Кита в отличие от любви Ксавьера казалась абсолютно нетребовательной.

— Милая, — прошептал Кит, когда они лежали, обнявшись, в постели после первой ночи любви, — я понимаю, что тебе рано заводить новые отношения. Ты совершила смелый поступок, оставшись здесь, со мной. Должно пройти время, чтобы ты смогла исцелиться от горя. Если испытываешь дискомфорт или я тебя притесняю, можешь уехать — я не обижусь.

С тех пор прошло три месяца, но у Джулии ни разу не возникло такого желания. К тому же дом был достаточно большим, и она не страдала от отсутствия личного пространства. Кит отверг предложение мистера Хедж-Фанда и почти каждый день уезжал по делам, а Джулия оставалась одна. Но она не чувствовала одиночества.

Поднявшись на крыльцо, Джулия толкнула дверь кухни. Этот дом казался ей знакомым и невероятно уютным. Странно, ведь раньше она редко сюда заходила, а на втором этаже вообще не была никогда. Возможно, все дело в рассказе Элси: дом мало изменился с того времени, которое описывала бабушка.

Джулии нравилась здешняя атмосфера. Она часами бродила по длинным коридорам, осваиваясь со всеми углами и закоулками, разглядывая выцветшие стеганые одеяла и пыльные орнаменты, хранящие на себе печать истории.

Сейчас, летом, многие вещи, требующие ремонта, не так сильно бросались в глаза, как зимой: например, протекающие крыши и древняя система отопления, которая крайне плохо справлялась с нагревом чугунных батарей и воды в ванной комнате.

Тот факт, что Джулия фактически переехала жить в Уортон-Парк, никогда «официально» не обсуждался. Это произошло естественно, по взаимному согласию. После драматического начала их романа между Китом и Джулией установились упоительно легкие отношения. Влюбленные с удовольствием погрузились в повседневный быт: в шесть часов вечера Кит заходил на кухню, они выпивали по бокалу вина, а потом вместе готовили ужин, болтая о том, как прошел день. Джулия с удовольствием осваивала новое для нее кулинарное искусство. В постель ложились рано, чтобы заняться любовью. У них редко возникало желание куда-то пойти — им было хорошо вдвоем.

Кит и впрямь, похоже, понимал, что скорбь Джулии по умершим близким временами прорывается наружу, часто неожиданно. Воспоминания, возможно, вызванные косвенными замечаниями, делали ее молчаливой и задумчивой. Он был на удивление терпим к ее прошлому — принимал, уважал его и не заставлял Джулию ни о чем рассказывать, если она сама не хотела.

Отношения с Китом для Джулии были полной противоположностью отношениям с Ксавьером: никаких громких фраз, которые так любил изрекать ее муж, никаких пустых ссор, душевной незащищенности и перепадов настроения — все это утомляло, но и делало жизнь с Ксавьером волнующей.

Джулия поднималась по лестнице на второй этаж, чтобы расстелить постель, и думала о том, как стабильно и спокойно ей с Китом. Их общение лишено драматизма, знакомого ей по браку с Ксавьером, зато наполнено умиротворением, исцеляющим с каждым днем все больше и больше. Она надеялась, что ее присутствие в жизни Кита действует на него так же благотворно.

Недавно Джулия поняла, что последние десять лет Кит вовсе не прожигал жизнь, потакая собственному эгоизму, как он утверждал. Наоборот, будучи за границей, без устали работал на международные благотворительные организации — применял свои научные знания и медицинские навыки, помогая тем, кто больше всего в них нуждался.

— Я не дорожил своей жизнью и потому лез в такие места, куда другие опасались даже соваться, — пояснил Кит, когда Джулия принялась восторгаться его приключениями в опасных точках планеты. — Не надо меня хвалить, Джулия. Я просто пытался убежать от себя.

Судя по его рассказам, Кит был гораздо мудрее и смелее, чем сам о себе думал. Джулия, время от времени досадуя на его самоуничижение, говорила ему об этом, и он постепенно начал рассуждать о будущем — о своем желании консультировать и лечить детей, пострадавших от войн и катастроф.