И огонь пожирает огонь, стр. 18

Время бежало, подстегивало, а они все так же сидели с застывшими лицами, похожими на круглый циферблат старинных часов, разошедшихся из Швейцарии по всему свету, — так и кажется, будто они пристально глядят на вас сквозь отверстия для завода. Часы тикали в том же ритме, что их сердца, в ритме, отсчитывающем меру жизни, оставшуюся каждому. Около часу дня Мария — словно на нее вдруг снизошло озарение — стукнула себя по лбу и, трижды обойдя вокруг стола, остановилась перед Мануэлем.

— Вы подниметесь наверх, — сказала она. — А я останусь внизу. Предположим, что Легарно кого-то ждали. Предположим, что за неимением лишней связки ключей они дали этому «кому-то» ключи от черного хода. Предположим, что, не забыв — к сведению службы подслушивания — намекнуть на все эти детали, «некто» звонит в посольство…

— Вы?! — состроив неуверенную гримасу, восклицает Мануэль.

— Угу, — отвечает Мария, — да к тому же в дальнейшем это даст мне некоторую свободу.

И, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, она принялась набирать — средним, а не указательным пальцем — номер посольства.

XII

Господин Мерсье, прикрыв правый глаз и оставив открытым всевидящий левый, ругался сквозь зубы, смахивая с бювара табак, вывалившийся из плохо свернутой цигарки. Сельма сидела напротив него. Оливье стоял у окна с листом меловой бумаги в руке, загораживая широкими плечами пейзаж.

— «Каковы бы ни были чувства, испытываемые нами в отношении некоторых излишне суровых мер, — громко и отчетливо читал Оливье затейливые фиоритуры памятной записки, — мы вынуждены напомнить о необходимости придерживаться нейтралитета, равно как и о том, что, помимо соображений общегуманного характера, выражение мнений „за“ или „против“ нового режима в данной ситуации недопустимо…» «За»! Ты знаешь кого-нибудь «за», Сельма?

— Обычная формула! — вставил патрон, приоткрывая правый глаз.

— «Некоторые излишне суровые меры»! — не унимался Оливье. — Мы присутствуем при кровавой резне, при отвратительном реванше богачей над бедняками, белых — над метисами, а нам говорят о «некоторых излишне суровых мерах»! Впрочем, таков тон всей прессы на этой неделе. Я имею в виду западную прессу. Сокрушаются, как если бы удалили зуб без анестезии. Конечно, операция несколько болезненная. Но зато порядок восстановлен и мозг избавлен от бесплодных мечтаний. Поерепенятся еще немного, а там забудут и начнут снова торговать…

— Будет вам, Оливье! — прервал его господин Мерсье. — Вы и представить себе не можете, насколько искренне там оплакивают падение народного правительства, пример которого не давал, нашему собственному правительству спать. Такое количество убитых — это шокирует, травмирует совесть либералов… Но если вспомнить программу, выдвигавшуюся нынешними жертвами, Запад не станет особенно горевать.

Сельма с непроницаемым выражением потерла глаз, пытаясь намекнуть мужу, чтобы он помолчал. Но Оливье гнул свое:

— В одной парижской газете я наткнулся на устрашающий заголовок: «А как повела бы себя в аналогичных обстоятельствах наша армия?» Это было всего лишь исследование, но, если встать на такую позицию, можно далеко зайти.

— Перейдем к нашим делам, Оливье, хорошо? Оливье терпеливо ждал. Эта привычка сворачивать себе цигарки, задумчиво смачивать их слюной — своеобразный прием, которым пользуется господин Мерсье, чтобы подчеркнуть свое добродушие.

— Условимся сразу: памятная записка — закон для всех, не так ли? А теперь поглядим, о чем идет речь. Я вызвал вас обоих, — продолжал патрон, — чтобы обсудить ситуацию с Альковаром и его приятельницей. Для Марии, которую никто не ищет, если, правда, ее уже не обвинили в содействии врагу общества, проблемы нет: она сможет выехать из страны и без нашей помощи. А вот Альковар, того и гляди, останется у нас на шее вместе с десятком бывших руководителей, для которых мне не удается пока добыть пропуск. Разве что мы сумеем их обменять. Хунта поняла, что, отпуская своих заклятых врагов, она в любую минуту может оказаться перед фактом создания законного правительства в изгнании. Теперь она будет отчаянно торговаться за каждую голову.

— Погодите! — сказала Сельма. — Дайте передохнуть.

— Прекрасно тебя понимаю, — отозвался господин Мерсье. — В твоем состоянии героизм противопоказан.

Он пощелкал зажигалкой. От сигареты поднялась голубая струйка дыма, и, почти не разжимая губ, Мерсье добавил:

— Что касается сенатора, то новый министр внутренних дел, его личный враг, только что лишил Альковара гражданства. Кроме того, он прибегнул к процедуре, столь дорогой сердцу наших конституционалистов: объявил сенатора вне закона, в силу чего теперь любой человек, желающий получить награду, может доставить себе удовольствие и прикончить его. Чтобы спасти сенатора, я лично вижу один лишь выход: обратиться к американцам.

— Что? — изумился Оливье.

— А вы прикиньте все сами, Легарно! Они столь явно замешаны в событиях, что им необходимо как-то себя обелить. Хунта ни в чем не может им отказать, а они, я почти убежден, уцепятся за такую возможность.

— Но вы опасаетесь, — вкрадчиво заметил Оливье, — что заинтересованное лицо откажется от помощи тех, кто оставил его в дураках, и собираетесь просить нас его уломать.

— От вас ничего нельзя скрыть…

Зазвонил телефон. Господин Мерсье снял трубку.

— Да, — сказал он, — Легарно у меня, даю его вам… Оливье, вас ищет телефонистка, кажется, что-то срочное.

И, выпуская дым через нос, господин Мерсье стал с любопытством наблюдать за своим советником, который, прижав к уху трубку, вдруг застыл, как соляной столп.

И было от чего. На другом конце провода — какая чудовищная неосторожность! — прозвучал знакомый голос:

— Алло, мосье Легарно? Это Мария — та девушка, которую вы наняли для помощи по хозяйству. Простите, но я считала необходимым предупредить вас о том, что произошло с вашей служанкой Фиделией.

— Секундочку! Мне звонят по другому телефону, — прервал ее Оливье, начиная понимать, в чем дело. — Возьмите отводную трубку, — прошептал он, прикрыв рукой мембрану. — Скорее! Это Мария, она пошла на уловку, чтобы обмануть службу подслушивания. — И, сняв руку с мембраны, спросил — Так что вы говорили, мадемуазель?

Склонив голову и выпятив нижнюю губу, господин Мерсье одобрил Сельму, которая, быстро нажав на кнопку, включила магнитофон.

— Так вот, мосье, это говорит Мария, — вновь зазвучал голос, — девушка, которую вы наняли для помощи по хозяйству. Как мы с вами условились, я пришла к двенадцати и видела, как от вас выходили трое мужчин; один — седоватый, маленький, наверное врач, и двое других, довольно высоких; они вынесли молодую женщину без сознания и положили ее на заднее сиденье машины. Я решила, что это, должно быть, мадам Фиделия.

— А вы не знаете, в какую больницу ее повезли? — спросил Оливье, включаясь в игру.

— Нет, мосье, я не успела подбежать к машине — они очень быстро уехали. Вообще-то, ее увезли не на «скорой помощи», а в машине с радиоантенной. Я только слышала, как доктор крикнул в телефон: «Это Прелато, все в порядке, едем».

— Прелато? Вы уверены? Вы должны были тут же сообщить мне об этом, — сказал Оливье.

— Извините, мосье, но я не знала, как поступить. Я вошла в дом с черного хода, который отперла тем ключом, что вы мне дали. Убралась и начала стирать замоченное белье. Мадам Легарно мне говорила, что постарается зайти около часа, в обеденный перерыв. Вот я и ждала ее…

— Извините ее, она вынуждена была задержаться, — произнес Оливье. — И не волнуйтесь: я приму необходимые меры.

Господин Мерсье уже положил отводную трубку, выключил магнитофон, выбросил окурок в напольную пепельницу на высокой ножке, нажав на кнопку, которая поворачивает крышку; лоб его перерезала глубокая складка.

— Что они имеют против этой вашей служанки? — спросил он.

— Ее муж, как я недавно узнала, был секретарем ячейки, — ответила Сельма.