Привет, я люблю тебя, стр. 25

Пятнадцать минут спустя я натягиваю леггинсы, надеваю безразмерную майку и босоножки. Волосы я собираю в свободный пучок. Выгляжу я не очень, но для восьмичасового путешествия по корейским дорогам вполне сойдет. Я спускаюсь вниз, в вестибюль, где ребята фотографируются с гостиничным персоналом.

Группе удается элегантно избавиться от поклонников, и мы все садимся в минивэн. Только на этот раз я делю задний ряд с Джейсоном. Когда он устраивается на сиденье рядом со мной, я догадываюсь, что душ успела принять не только я – волосы Джейсона еще мокрые, они лезут ему в глаза, и он то и дело отбрасывает их назад.

Я снова достаю его айпод, отключаю его наушники, вставляю свои «затычки» и затыкаю ими уши. Перебрав тысячи песен, названий которых я не могу прочесть, я нахожу плейлист с названием «Музыка Грейс». Прокручивая список в поисках любимых мелодий, я отвлекаю себя от мыслей о том, что теперь мое имя появилось на его айподе и что я полная дура, если придаю этому такое огромное значение.

Я кошусь на Джейсона, но он смотрит в окно, его плечи неподвижны, губы плотно сжаты. Софи и двое ребят впереди ведут оживленный разговор, но Джейсона в него не вовлекают. Через какое-то время он, думая, что его никто не видит, избавляется от своей настороженности, и в бледном свете уличных фонарей я вижу, как на его лице появляется выражение глубокой меланхолии. И я сразу вспоминаю своего брата.

Я понимаю, что у него тоже есть нечто, что он хочет скрыть от всех. Меня охватывает ужас при мысли, что он скрывает такой же мрачный секрет, что и Нейтан. Я еще плохо знаю Джейсона, чтобы делать какие- то выводы, но могу предположить, что все его попытки отгородиться от остальных и скрыть свои чувства не помогают.

Отбросив подальше воспоминания о сегодняшних колкостях Джейсона, я вытаскиваю из уха одну «затычку» и протягиваю ему. Он смотрит на нее, потом берет и вставляет себе в ухо. Провод натягивается, и Джейсон придвигается поближе ко мне. Наши плечи соприкасаются. Я улыбаюсь и закрываю глаза, откидываю голову на спинку сиденья и забываюсь во власти мягких, тягучих звуков гитары «Бон Ивер» [26].

Машина убаюкивающе покачивается, и я не могу бороться с усталостью после долгого дня. На меня наваливается дрема. Я периодически выныриваю из сна и в один из таких моментов чувствую легкое прикосновение к своей руке.

– Грейс, – шепчет Джейсон.

Я не отвечаю, глаза закрыты.

Еще одно прикосновение к моей руке. Твердое, теплое пожатие. Джейсон сплетает свои пальцы с моими, и мое сознание тут же просыпается. Я сглатываю, мое дыхание учащается.

Я осмеливаюсь бросить быстрый взгляд на Джейсона. Он смотрит в окно, его тело расслаблено, на губах играет мягкая улыбка.

Он думает, что я сплю? Сказать ему, что я проснулась? Я перебираю причины, которые могли побудить его взять меня за руку, и представляю, каковы могут быть последствия, если я признаюсь, что не сплю. Он наверняка ляпнет какую-нибудь гадость, и мы до конца путешествия не скажем друг другу ни слова. Так что лучше мне молчать и позволять ему держать мою руку.

И сполна наслаждаться этим.

Глава двенадцатая

«Братишка,

помнишь наш разговор два года назад, перед твоим отъездом на «Грэмми»? Я набросилась на тебя за то, что ты слишком много пьешь, а ты сказал мне, что я должна «оставить все как есть». Ну, я и оставила. Я даже игнорировала у тебя «признаки» депрессии, что описаны в тех маленьких брошюрах, которые нам раздавали в кабинете у школьного консультанта. Ты, наверное, даже не догадывался, что я уделяю тебе так много внимания.

Но когда ты вернулся из Лос-Анджелеса, я думала, что теперь мы поговорим обо всем. Я знала, что папа не поможет; он все отрицал, как всегда отрицал все семейные проблемы (или считал, что мне нельзя знать правду). Когда я увидела тебя, мне показалось, что ты выглядишь лучше. Счастливее. Ты написал несколько новых песен.

Сейчас я понимаю, что ты притворялся. Тогда притворство стало нормой твоей жизни – не отрицай этого! Теперь мне все ясно. И я жалею, что не поняла этого раньше.

Иногда я думаю, что именно мне суждено было спасти тебя. Мама видит то, что хочет видеть, папа отстранился от нас десять лет назад, а Джейн слишком занята своими делами, чтобы замечать что-то, кроме самой себя. Так что оставалась я, и – буду честна с тобой – я потерпела полную неудачу. Я знаю, что именно поэтому мама отказывалась смотреть мне в глаза после того, как обнаружила, что я знала о твоей депрессии и ничего не сделала. Может поэтому и папа делает вид, будто ничего не случилось, – он просто не в силах смириться с тем, что старшая дочь сломала жизнь его семье.

Вероятно, поэтому я чувствую себя здесь, в Корее, значительно лучше. Никто не знает моего прошлого. Никто не знает о моей семье. Я могу делать вид, будто мама не ненавидит меня, что господь не пытается наказать меня за глупость. И я могу быть самой собой. Ты же понимаешь меня, да?

Я все еще скучаю по тебе, и я была бы безумно рада получить от тебя весточку. Я хочу, чтобы ты сказал, что не считаешь меня причиной всего случившегося. Я хочу, чтобы ты сказал, что это не моя вина.

Из Кореи, с любовью, Грейс».

Октябрь пролетает в подготовке к промежуточным семестровым контрольным, которые, кажется, свалились на нас все одновременно. Мы с Софи больше не ходим с ребятами на всякие тусовки. Мы не вылезаем из своей комнаты и скрываем тот факт, что уже немножко сошли с ума от этих домашних заданий и контрольных.

Я думала, что в старшем классе учиться легко. Вранье. В этой школе требования по литературе отличаются от американских, поэтому мне не нужно читать Теннисона [27], или Уолта Уитмена [28], или Фицджеральда [29], но вместо этого я вынуждена изучать эссе по буддизму, классическую корейскую поэзию и литературу по японской оккупации Кореи. Жесть.

Софи, как и множество других учеников, после уроков ходит на консультации, поэтому я подолгу остаюсь одна. Чтобы отвлечься, я часто хожу гулять с Йон Джэ, однако моя тревога, которую я привезла из дома, из Теннесси, продолжает донимать меня.

Усугубляют ситуацию и звонки репортеров, желающих взять у меня интервью. Тот, самый первый, заваливает мою голосовую почту сообщениями, заманивая меня «редакционной статьей на первой полосе и, может, даже фотосессией». Он хочет услышать «вашу историю, рассказанную вашими словами».

Ну-ну.

Скорее, он хочет нарыть что-нибудь пикантное. Я написала об этом папе в электронном письме в надежде, что он подергает за нужные ниточки, и начальство отзовет этого репортера, но папа, в типичной для себя манере, не удосужился ответить.

Хотя я и начинаю осознавать, что учиться в корейской школе труднее, чем в американской, я все равно рада, что я не в Теннесси. Не дома. Что мне не приходится сталкиваться со снующей вокруг прессой, с неловкостью в отношениях с мамой, с полным игнором со стороны папы. Пусть тот репортер и раздобыл где-то номер моего мобильного, но зато он не знает, в какой корейской школе я учусь.

Первые недели ноября пролетают так же быстро, как октябрь. Мы с Джейсоном заканчиваем песню для телефильма, но он до сих пор отказывается дать мне послушать окончательный вариант.

– Подожди – и услышишь ее по телевизору, – сказал он, когда я как-то раз пристала к нему на уроке.

Я уже неделю не спрашиваю его о песне, однако мое любопытство от этого не уменьшается. Если честно, я скучаю по тем временам, когда мы сидели в репетиционной и яростно спорили. Мы изредка встречаемся с Джейсоном в библиотеке, чтобы учить китайский, но там у нас мало возможности говорить о чем-то, кроме учебы. Я в шаге от «неуда», и он задался целью подтянуть меня до проходного балла.