Флавиан, стр. 33

— Здравствуйте! Я хочу видеть Миронову.

— Здравствуйте. Она вас тоже. Вы, ведь, Алексей? — женщина перекрестилась.

— Алексей. Простите. Я вас не понял. Она хочет меня видеть? Это такой врачебный юмор? Он несколько не к месту. Подождите! Откуда вы знаете, что меня зовут Алексей?

— Присядьте! Я тоже присяду — женщина снова перекрестилась — Или я сошла с ума, или есть Бог!

— Бог есть, я это знаю, что произошло?

— Молодой человек, я двадцать восемь лет работаю в этом морге! И, только что, я в первый раз увидела ожившего покойника. Не успел Михаил Иванович сделать надрез, как ваша Миронова глубоко вздохнула, открыла глаза и говорит — Доктор! Не надо меня резать! Позовите Алёшу, он идёт сюда! И укройте меня, пожалуйста, мне холодно и стыдно быть голой. Вот так! Господи, помилуй! — она опять перекрестилась.

Я вошёл, точнее — вскочил в морг, лишь на полминуты опередив, ворвавшуюся вслед за мной бригаду врачей. Было ощущение, что сюда сбежалось полбольницы, так рябило от белых халатов. На моих глазах, завёрнутую в какие-то простыни, слабо улыбающуюся Ирину перекладывали со стола на носилки, прилаживали ей под локоть какую-то капельницу, подсовывали что-то ей под голову, и всё говорили, говорили, возбуждённо и словно на иностранном языке. Когда её проносили мимо меня по коридору, я умудрился воткнуться между белохалатниками и дотронуться до Ирининой, чуть тёплой, слабо вздрагивающей ладошки. Мы встретились глазами.

— Ира! Я люблю тебя! Бог услышал меня!

Она тихо улыбнулась. По её глазам я понял что она знает это. И, наверное, многое другое, чего не знаю пока я. И, ещё я понял, что она тоже любит меня.

Меня оттолкнули.

Глава 15. ЧУДО

Около центрального входа в больницу я увидел вылезающего из фиолетовой «девятки» Флавиана. Он был в епитрахили и поручах, на груди у него висела расшитая бисером парчовая сумочка, размером с ладонь.

— Ну, ты и ездок, брат Алексий! Мы с Игорем выехали всего через двадцать минут после тебя, да на «девятке», да и сам Игорь — тот ещё «Шумахер», лётчик — он ведь и в машине — лётчик. Думали — догоним тебя за К-ом, а ты вон как выдал! За машину свою не беспокойся, её сейчас Миша, младшенький Семёнов в одну из своих мастерских на эвакуаторе везёт, у Миши три авторемонтные мастерские в Москве, со всякими там мойками, шиномонтажками и «Запчастями». Сделает твою машинку в лучшем виде.

Про Ирину я уже всё знаю, всю дорогу с Николаем Сергеевичем, главным хирургом больницы по мобильнику связь держал. Он сейчас тоже около неё должен быть. Велел ждать нам с тобой в вестибюле. Как только можно будет, пойдём к ней, причастим, я, вот — он показал на сумочку на груди — Святые Дары с собой взял.

Он, с радостными искорками в глазах посмотрел на меня, по детски счастливо улыбнулся, потряс своими мощными ручищами за плечи — Лёшка, Лёшка! До чего ж дивны дела Господни! Ты, представляешь себе, как у врачей сейчас головы трещат? Как из них «научный атеизм» с «диалектическим материализмом» вылетают? Это ведь не для тебя одного Господь чудо Иришкиного воскресения сотворил, а для всех, кто с ним сейчас столкнулся! Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение! Слава Господу за всё!

— Батюшка! Отпусти плечико! — скорчившись от боли, простонал я.

— Ой! Прости, Лёшенька, Христа ради, прости! Я и не углядел, что у тебя плечо разбито! Давай-ка попросим врачей тебя обработать! — лицо Флавиана исказилось искренним состраданием.

— Подожди, батюшка, попозже, давай присядем. Что-то я приустал маленько…

Флавиан, поддерживая под локти, ввёл меня в прохладный вестибюль. Мы опустились на широченный дермантиновый диван, я откинулся на спинку. Немногие посетители пугливо оглядывались на нас.

— Батюшка! Это ведь — правда — чудо? Ира, ведь, вправду была мертва?

— Чудо, Лёша! Истинное чудо! Ты сам видел, как врачи взолновались — значит — было от чего!

— А, ты раньше с таким сталкивался?

— Лично — нет, хотя читал про такие случаи много, да с одним близким приятелем, отцом Игнатием из Демьянкино подобное было.

— А, что с ним было?

— Ну, с ним вообще необычный случай приключился. Ещё до настоятельства в Демьянкино, служил он на окраине К-а в Погорельцеве, в церкви Вознесения Господня, как раз, между больницей и кладбищем. Там даже местная шутка есть: «способ излеченья в Погорелье прост — из больницы в церкву, оттуда на погост». Жил отец Игнатий в церковном домике, внутри ограды, в соседних комнатках со сторожем. И, вот, как-то ночью, стук в дверь. Обычно сторож идёт смотреть — кто там, если срочность до батюшки, тогда зовёт его. Слышит отец Игнатий — бранит кого-то сторож, подумал — может нужно помочь? Вышел, видит — на крыльце стоит босой мужчина, лет сорока, в синеньком казённом халатике, в трениках драных с обвисшими коленями, небритый, словом — самого бомжового вида. Однако, спиртным от него не пахнет. А, уж конец октября на дворе, холодно.

— Батюшка! Скажите ему, чтоб завтра приходил! — сторож возмущённо ворчал — ишь! Исповедаться ему посреди ночи приспичило!

— Ты откуда, брат? — спросил отец Игнатий.

— Из морга, вон оттуда — странный мужчина показал рукой на больничный забор — меня Матерь Божья всего на два часа отпустила, я седьмое мытарство не прошёл.

Сторож смотрит на него, а сам потихоньку отцу Игнатию пальцем у виска крутит, мол — чокнутый он!

Но, отец Игнатий, батюшка был всегда не боязливый, посмотрел на ночного гостя — заходи — говорит. Исповедал его как следует, отпустил грехи, даже причастил запасными Дарами, проводил за дверь. Тот ушёл в сторону больницы. А, на следующий день пошёл отец Игнатий в морг, посмотреть, правду ли ночной гость сказал. Смотрит — и вправду, лежит его исповедник на столе в том же наряде, а бабушка-уборщица ругается почём зря — всё студенты, практиканты проклятущие развлекаются! Покойника в мой рабочий халат обрядили! И в штаны, которыми я пол мыла! Издеваются над бабкой беззащитной!

Я встрепенулся — отец Флавиан! Это, что же, моя Ирина сейчас опять умереть может?!

— Ирина ваша… здравствуйте батюшка… теперь сто лет проживёт! — подошедший высокий пузатый доктор с красным лицом и седыми висками из под зелёной хирургической шапочки, поправил на картошкообразном носу крохотные золотые очки.

— Кроме, понятной слабости, у неё все показатели — от давления до энцефалограммы — хоть в космос посылай. Сердце — как у спортсмена! Это, отец Флавиан, уже — ваша компетенция, я этот случай комментировать никак не возьмусь, иначе надо в попы уходить из главных хирургов. Мой диагноз, только это не официально, конечно, однозначно — чудо! Вы бы видели её швы после вчерашней операции — в две недели так не срастается! Можете зайти к ней, она вполне способна к общению, только не переутомляйте сразу, хотя… Делайте, что знаете! Бог с вами! До свидания! — и он, уверенной «генеральской» походкой, понёс своё пузо с расходящимся на нём накрахмаленным белоснежным халатом в сторону служебного входа.

— До свиданья, Николай Сергеевич! Пойдём, Алёша!

— Скорее, батюшка!

Около палаты толпилось десятка полтора медработников, стоял тихий, но оживлённый гомон. Увидев Флавиана, все расступились, некоторые осеняли себя крестным знамением — сюда, батюшка! Проходите!

Мы вошли в одноместную палату. Справа у стены, на широкой, с колёсиками, кровати, укрытая под самый подбородок одеялом и пледом, лежала, так же тихо и счастливо улыбающаяся Ирина. Увидев меня, она выпростала из под одеял чуть бледноватую руку и протянула её ко мне тем же жестом, что тогда, ночью на Семёновом чердаке. Я рухнул на колени у кровати, зарылся головой в одеяла на её груди и, не в силах больше сдерживаться, зарыдал как ребёнок. Флавиан деликатно отошёл в угол, и отвернувшись от нас, присел у стола.

А, я плакал, плакал, обнимая самое дорогое для меня в этой земной жизни существо, плакал о потерянных в греховном болоте годах жизни, о украденной у Ирины и у самого себя любви, о наших загубленных не рождённых детях, обо всём том, что могло бы быть таким прекрасным в нашей с Ириной совместной жизни и чего теперь уже никак не вернуть. Я плакал, а Ира гладила меня по голове, по слипшимся всклокоченным волосам, по ободранному вздрагивающему плечу, и тихо шептала: — Лёшенька… родной… Лёшенька… милый…