Борька, я и невидимка, стр. 9
– Нихт.
– Нина хэз э дог! – крикнул Мишка.
– Нихт, – ответил Костя. – Можете меня расстрелять, – добавил он на чистом русском языке.
Повеселевшая Люська с восторгом слушала этот волшебный разговор.
Она ничего не понимала с самого начала, и от этого все казалось ей еще интереснее. Она даже попробовала вставить: «Со многими… неизвестная». Но на нее прикрикнули.
Легко-раненный лейтенант тоже принял участие в допросе. Допрашивал он почему-то на французском языке.
– Сэ си бон? – спросил лейтенант.
– Нихт, – ответил Костя.
– А где сэ си бон? – нахмурился лейтенант.
– Нихт. Не скажу, – ответил Костя.
Допрос длился не очень долго – пока хватило иностранных слов. Теперь шпион должен был скрыться. Его следовало упустить – так говорила книга. Алик и Мишка отошли в сторону, и Костя скрылся «в неизвестном направлении». Снова начались поиски. Ребята обшарили сарайчики, заглядывали под доски, залезали под поленницы. Шпиона не была Откуда-то из угла двора донесся торжествующий смех и крик Люськи:
– Вот он! Вижу, вижу, спрятался.
Алик и Мишка побежали на крик. Но только лишь затем, что бы стукнуть Люську по шее.
Генерал не должен был принимать участия в операции. Это было не по книге.
Между тем Костя разыскивал резидента. Он должен был передать срочное донесение, а тот словно сквозь землю провалился.
– Эй, ребята! – крикнул Костя.
– Ага, – отозвались Мишка и Алик.
– А где Борька?
– Не знаем.
Костя объявил перемирие, и все трое принялись искать резидента.
– А он домой ушел, я видела, – объявила вездесущая Люська после десятиминутных поисков.
– Чего ж ты раньше не сказала?
– Я боялась.
– Чего боялась?
– Бить будете, – честно призналась Люська.
Ребята захохотали. Кажется, Люська всерьез вообразила себя человеком. Бить такую пигалицу! Смешно. Можно, конечно, мимоходом шлепнуть по затылку. А бить… найдется кто-нибудь и постарше.
Люська не знала, почему смеются ребята. Но ей было приятно, так приятно, как никогда в жизни. Ведь все-таки ее не гнали, с ней разговаривали.
– Можно, я за него буду? – храбро спросила Люська.
Костя снисходительно усмехнулся:
– Тоже мне резидент. Может, тебя еще президентом?.. Эйзенхауэром можешь?
– Эйзенхауром… могу. – Люська мотнула головой. Она была готова на все.
Ребята снова захохотали. Засмеялась и Люська. Она повизгивала, запрокинув голову, и даже слегка приплясывала. Она была счастлива. Вдруг Люськино лицо вытянулось. Она застыла, глядя в сторону дома.
– Что же это такое? – закричала дворничиха еще издали. – Суп на стол поставила! За хлебом послала…
Люська с надеждой взглянула на ребят: может, заступятся? Но ребята даже отодвинулись немного в сторону. Люська стояла одна – беспомощная и виноватая.
– Да ты, никак, и не ходила! Где ж ты была? – спросила дворничиха, выхватывая из Люськиных рук сумку,
– Я была… перерыв… – прошептала Люська.
– Да перерыв-то час назад кончился! Иди домой сейчас же, уродина! – Дворничиха грозно оглядела ребят: – Господи! Вот она, метла-то где! А я ее целый час искала. Вы зачем метлу взяли?
– Мы двор подмести хотели, – льстиво сказал Алик. Но дворничиха хорошо знала своих жильцов.
– У-у, чучелы! – Метла взметнулась в воздух и опустилась на спину майора.
Шпион и лейтенант не стали дожидаться своей очереди. Все трое разбежались в разные стороны.
Их легко можно было найти по следам на снегу. Но дворни чиха, очевидно, не читала зеленых книг. Она вздохнула и пошла к дому, волоча за собой Люську. Люська не плакала.
Даже дома, получив свою порцию подзатыльников, Люська молча села есть суп без хлеба. Плакать ей не хотелось. Она вспоминала, как была генералом и как чуть было не стала президентом. Это был лучший день в ее жизни.
«Вы меня губите!»
К физкультуре можно было не готовиться.
С географией Костя справился. С арифметикой тоже. И только на литературу не хватило времени: проиграл в шпионы. Конечно, если подумать, то именно задание по литературе нужно было подготовить в первую очередь. Тогда можно было бы спокойно ждать Владимира Ивановича.
С Владимиром Ивановичем шутки плохи. Нет, не так… С ним шутки хороши. Или нет… Короче говоря, разговаривать он умеет не хуже Кости. Даже лучше. И разозлить его невозможно. Ни когда не кричит, а все слушаются – даже странно.
Косте, например, самому было удивительно, что он слушается Владимира Ивановича. Как-то все само собой получается – не хочешь даже, а слушаешься. Так было с самого начала.
К доске Владимир Иванович вызывал редко, и только ленивых. Обычно он расхаживал по классу и разговаривал, просто разговаривал. И все время задавал вопросы. Ему отвечали с места. И всегда получалось так, что неверный ответ поправляли сами ребята. А когда разгорался спор, Владимир Иванович садился за стол и слушал. Ему нравилось слушать, как ребята спорят. А в конце урока человек пять или шесть получали отметки. Обычно уроки литературы проходили шумно. Поэтому всегда можно было узнать, кто не подготовился. Они сидели тихо.
Сегодня Костя должен был сидеть тихо. Это получалось даже обидно. Не выучил, например, географию и сиди себе тихо. Повезет – не спросят, и – все в порядке. А здесь не спросят – все равно видно, что не выучил. В общем, чем тише сидишь, тем хуже.
Перед уроком Костя полистал хрестоматию. Он читал, перескакивая со страницы на страницу. В голове у него ничего не осталось. Почему-то запомнилась только одна фраза: «Вы меня губите! – закричал Дубровский». Но зато эту фразу просто не возможно было выбить из головы. Костя помнил даже страницу – 183. И чем больше старался Костя вспомнить что-либо другое, тем назойливее лезла в голову эта фраза. Костя да же видел ее – черным по белому: «Вы меня губите!» Страница 183.
Когда Владимир Иванович вошел в класс, Костя вскочил и громче всех хлопнул крышкой. Владимир Иванович отметил, кого нет на уроке. Костя громко подсказывал дежурному, хотя его не спрашивали. Вообще Костя начал суетиться с самого начала – он боялся сидеть тихо.
– Ну вот. Мы теперь уже прочли всего «Дубровского», – сказал Владимир Иванович. – Так?
– Так! – согласились ребята.
– Так! – крикнул Костя.
– Давайте поговорим об основных героях. Только, пожалуйста, сами. Кто хочет?
Лена Никифорова подняла руку.
– Я хочу про Дубровского. Он был смелый. И сильный. И никого не боялся. И… и вообще он был хороший.
– Почему ты думаешь, что он был хороший?
– Потому что он был смелый. И еще – он любил Марью Кирилловну… – Лена замолчала.
– Что ты еще знаешь о Дубровском?
– Вообще он мне понравился.
– Мне он тоже нравится, – сказал Владимир Иванович. – Только понимаешь, когда ты говоришь о человеке, что он хороший или плохой, то этого мало. Нужно еще объяснить, почему ты так думаешь. Чтоб и другим было ясно, что он хороший. А то ведь тебе могут просто не поверить.
– Он ненавидел Троекурова, – сказал кто-то.
– За что?
– За то, что Троекуров отнял у них дом.
– Правильно, – сказал Владимир Иванович. – За это, конечно, не полюбишь. Но человека прежде всего узнают по его по ступкам. Какие же поступки Дубровского говорят о том, что он смелый, сильный и, как сказала Лена, хороший?
– Он не побоялся и убил медведя, – сказала Лена.
– Верно, Владимир Иванович, он же не побоялся, – вставил Костя.
Владимир Иванович мельком взглянул на Костю. Затем он встал, прошелся по классу. Так он ходил с минуту. Пользуясь передышкой, ребята зашелестели страницами: они выискивали поступки Дубровского.
– Ну, вот что, – сказал Владимир Иванович. – Слушайте: в Кистеневку пришли фашисты. Что делает Дубровский?
Шелест страниц прекратился. Все с удивлением смотрели на Владимира Ивановича. Он сел за стол и веселыми глазами оглядел класс.