Борька, я и невидимка, стр. 12
Про лыжи
В воскресенье мне здорово хотелось спать. У меня всегда так: если не нужно, просыпаюсь хоть в пять часов, а если нужно, никак не встать.
Зинаида разбудила меня в семь часов. Я сказал «сейчас», на минуточку закрыл глаза и сразу открыл. Но за это время прошло пятнадцать минут. Потом я еще немного поспал сидя, когда надевал ботинки. Потом – в ванной. Я открыл кран, чтобы Зинаида думала, что я умываюсь, и поспал еще минут десять.
– Какой ты счастливый! – сказала Зинаида. – Поедешь на лыжах. А мне нужно зубрить эту проклятую математику.
– Это ты счастливая, – сказал я. – Можешь спать сколько угодно.
– Не хочешь, не езди, тебя никто не заставляет.
– А ты не зубри, – ответил я. – Если она уж такая проклятая, тебя тоже никто не заставляет. А вообще зубрить вредно. Нужно понимать. Ясно?
С Зинаидой мы поговорили еще минут десять. Мы с ней по утрам всегда ругаемся.
Мама говорит, что это вместо утренней гимнастики. И правда, мне спать расхотелось.
Когда я зашел к Борьке, они все сидели за столом и пили чай. Я сказал «здравствуйте». А Борькин отец посмотрел на меня и заулыбался.
– А за тобой милиция приходила, – сказал он.
– Откуда вы знаете?
– Да уж знаю. Чего же это ты безобразничаешь?
– Как – безобразничаю?
– Да вот сосед жаловался. Смеешься.
– А что, смеяться нельзя?
– А ты как думал! Сегодня ты смеешься, а завтра, может быть, еще петь будешь?
– Может быть, и петь буду.
– А потом тебе танцевать захочется?
– Захочется, – сказал я, – и буду танцевать. Хоть «Лебединое озеро» или там еще танго какое-нибудь.
Они все засмеялись. Борька даже чаем подавился. А Борькина мать сказала:
– Костя, откуда у тебя язык такой? Ты даже когда правду говоришь, всегда как-то поперек получается.
Я отвечаю.
– Тетя Вера, я всегда правду говорю. Вот им и не нравится.
– Кому это им?
– Всем людям.
– Здорово, – сказал Борькин отец. – Молодец. Вот за это, Костя, ты мне и нравишься. За правду. Для тебя нужно построить башню – высоченную. А ты будешь стоять наверху и говорить правду. Всем людям. Им, конечно, не понравится. Но ведь до тебя не достать. Поневоле придется слушать. И постепенно все станут очень хорошими.
– А что же, врать нужно? – спросил я.
– Зачем врать? Только одних разговоров мало. Делать надо чего-нибудь.
– Чего делать?
– Руками делать. Головой. А не просто разговаривать. Тебе нравится, когда грязь на улице?
– Какая грязь?
– Ну, окурки, бумажки… Хлам всякий.
– Почему это мне окурки нравятся?
– Ясно – не нравятся. Но все же их бросают. Ходят и бросают. А ты, наверное, будешь ходить позади таких людей и говорить им правду: нехорошие вы, такие-сякие, зачем мусорите. А они мусорят. Но к утру улица все же чистая.
– Подумаешь, – говорю я, – дворник подмел – и все.
– Верно. Так от чего же пользы больше – от метлы или от твоей правды?
– Вы это не сравнивайте. И вообще мы на поезд опоздаем. Идем, Борька.
На Финляндский вокзал мы пришли за десять минут до отхода. У четвертого вагона стояли Владимир Иванович и Лина Львовна.
– Давайте скорее полезайте, – сказал Владимир Иванович. – Сидячие места есть. Уже все наши собрались.
Я посмотрел табличку на вагоне. А там крупными буквами написано: «Детский». Я говорю:
– Я в детском не поеду. В другом поеду.
– Затолкают. Смотри, народу сколько.
– Пусть толкают.
– Ой, Костя, – сказала Лина Львовна, – там же все ребята едут. Не можешь ты без выдумки.
Я говорю:
– Лина Львовна, я с ребятами хоть до Владивостока поеду. Только не в детском.
– Ну и хорошо, – сказал Владимир Иванович. – Пусть потолкается. Ему полезно.
Вдруг Борька говорит:
– Я тоже с Костей поеду.
Владимир Иванович посмотрел на него и улыбнулся.
– Молодец, Таланов.
Мы залезли в соседний вагон. Мы стояли на площадке, и я уже думал, что больше никто поместиться не может. Но потом снаружи нажали, и влезли человек двадцать, все с лыжами. По том еще нажали, и опять влезли человек двадцать. У меня в кармане было два бутерброда с колбасой. Я прямо чувствовал, что они сплющились и стали тонкими, как блин. Я и сам, на верное, стал как блин, только мне не видно было. Но тут снова нажали, и снова влезли двадцать человек. Так до самого отхода все нажимали и влезали, и я никак не мог понять, куда они помещаются.
Мы с Борькой всю дорогу молчали. Попробуйте разговаривать, если у вас все кишки выдавливают. И я все думал, почему это Борьку Владимир Иванович назвал «молодец», а меня нет. Мы же ехали в одном вагоне.
В Кавголове мы все вылезли.
Владимир Иванович привел нас на большую гору. Эта гора, сказал Владимир Иванович, называется «Семейная». Тут могут кататься даже бабушки и дедушки. Я заглянул вниз. Ничего себе бабушки! Гора крутая, народу много. И все едут как попало.
Первым съехал Владимир Иванович. У него лыжи тяжелые и толстые. Крепления железные. На каблуках большие пружины. На таких лыжах и я бы съехал. Владимир Иванович сказал, что они специально для гор – слаломные. А ехал он ничего, даже красиво – змейкой. Он остановился внизу и помахал палкой.
– Теперь вы давайте, ребята, – сказала Лина Львовна.
Я опять посмотрел вниз. Владимир Иванович был маленький, как букашка.
– Лина Львовна, – сказал я, – вы нам покажите пример. Потому что вы старшая пионервожатая. Вы, наверное, здорово катаетесь.
– Я? – Лина Львовна засмеялась. – Я? Здорово!
Лина Львовна оттолкнулась палками и поехала. Она проехала немножко и почему-то начала садиться. Она ехала все быстрее и все-таки садилась. Потом – трах! Будто бомба взорвалась. Снег полетел в разные стороны, а Лины Львовны нет. Мы думали, что она провалилась. Но она сразу встала. Оказывается, ее снегом засыпало.
Тут же она поехала дальше и опять начала садиться. Мне даже смешно стало. Чего она садится? Стояла бы прямо. Наконец Лина Львовна спустилась к Владимиру Ивановичу.
Тогда поехал я.
Я здорово разогнался – даже шапка слетела. Но я стоял крепко и только на бугорках приседал. Не то что Лина Львовна! Вдруг сбоку кто-то как заорет:
– Дорогу! Дорогу!
Я посмотрел и вижу: прямо на меня летит какой-то дядька. Летит как реактивный: ноги расставил, а на коленях у него шаровары трепыхаются от ветра. Кажется, будто у него ноги дрожат со страху.
Я кричу:
– Сворачивай! Сворачивай!
А он:
– Не могу!
А я вижу – прямо на меня летит. Сейчас пырнет лыжами в бок. И вдруг у меня колени начали подгибаться. Я их выпрямить хочу, а они подгибаются. Сам не знаю почему. И я стал садиться – не нарочно, так само получилось. Садился, садился и – трах об снег! А он своими лыжами на мои наехал. Закачался, замахал руками, но устоял. Только ногу одну задрал вместе с лыжей. Помчался дальше, вылетел на бугор, опять задрал ногу и пропал.
Куда уж он с бугра делся, не знаю. Может, прямо в Москву помчался.
Подошли ко мне Владимир Иванович и Лина Львовна. А я лежу.
– Костя, что с тобой?
– Ничего, – отвечаю. – Тут сумасшедшие ездят. Видели, как я его чуть не сбил?
Лина Львовна сразу повеселела.
– По-моему, наоборот было.
Владимир Иванович помахал ребятам и закричал:
– Стойте, не спускайтесь.
Поднялись мы наверх. А ребята прямо стоять не могут от смеха, будто им страшно приятно, что меня чуть не убили.
– Пойдем на другую гору, – сказал Владимир Иванович. – А то здесь таких удальцов много: на лыжах – как корова на льду, а на самую крутую гору лезет. Сам разобьется и других покалечит.
Владимир Иванович привел нас на другую горку. Она была поменьше, и мы стали кататься кто как может. Владимир Иванович натыкал на склоне ветки и стал ездить между ними.
Мы с Борькой полезли на самый верх. И Вика полезла с нами. Она вообще всегда за Борькой бегает. А он к ней ходит уроки делать. Ко мне он редко ходит. А в классе все думают, что мы друзья. Мне, может, и на Борьку чихать. Только мне не нравится, что он к ней ходит.