Маска Локи, стр. 29

– Еще загадки, Томас! Я могу поклясться у тебя есть по одной на каждый день недели.

– Мой Господин оказывает мне слишком большую честь.

– Достаточно большую, чтобы не спорить с тобой. Мы здесь простые люди. Доблестные воины. Благочестивые монахи. Честные купцы. Отнюдь не люди быстрых мечей и случайных союзов, как вы, тамплиеры.

– Но, мой Господин…

– Нет, Томас. Мы поссорились с королем Ги открыто и это его решения не имеет отношения к ссоре. Мы не можем похоронить это из-за нескольких полей пшеницы и жемчуговых приисков.

– Я не имел ввиду купить ваше решение, Мастер.

– Конечно нет, оно не продается. Если король Ги плохо кончит в этой священной войне – мы не будем праздновать. Мы не благословляем сарацинскую армию. Но мы не протянем руки для того, чтобы вытащить короля Ги из той ямы, которую гордость Рейнальда вырыла для них обоих… да и для тебя тоже, если ты заодно с ними.

– Я понял.

– Так как ты верный рыцарь и хорошо служил своему ордену, я не буду наказывать тебя за то, что ты явился сюда. Ты можешь возвращаться в Иерусалим – если сарацины позволят тебе сделать это.

– Благодарю вас, Мастер Роджер.

– Поспеши, Томас. Война на пороге.

ФАЙЛ 04.

ХОЛОДНОЕ И ГИБЛОЕ МЕСТО

На третью ночь Том Гарден начал улавливать ритм бассейна. Ему пришлось понять главное: та женщина, которая не могла здесь подыскать себе отзывчивого мужчину, помимо пианиста, была либо слишком застенчива, либо слишком пьяна, чтобы причинить ему много хлопот. Улыбка или легкое отстраняющее движение бедром или бровью отгоняли ее прочь. Пока он играл, все было в порядке.

Напротив, Тиффани и вторая официантка, Белинда, все время подвергались домогательствам – как со стороны мужчин, так и со стороны женщин. Порой это были ласковые и добродушные атаки, порой грубые. Заняв позицию наблюдателя, Гарден подсчитывал число шлепков, обжиманий и всевозможных запрещенных приемов, которые Тиффани приходилось терпеть на протяжении часа. Но ни одна из девушек ни разу не вскрикнула. Не грозила им, по всей видимости, и опасность захлебнуться – вполне хватало способности задерживать дыхание на тридцать секунд. После единственной яростной попытки защитить Тиффани в ту первую ночь, попытки, которая была встречена взрывом хохота, Гарден сказал себе, что это не его дело. Но иногда он удивлялся тому, что в воде не видно крови.

Он быстро понял, что в бассейне предпочитают ритмы девяностых годов, медленный рок и иногда соул – и то и другое он мог играть часами. Однако, посетители желали, чтобы мелодии были озвучены голосами саксофона и гитары, но ни того ни другого Клавоника воспроизвести не могла.

Во всяком случае, на первых порах.

Клавоника была полу-классическим инструментом, с помощью несложного программирования удавалось прерывать звучание трубок органа. Он заметил, что труба и виолончель больше всего соответствуют желаемому эффекту. Когда он впервые опробовал это прерывистое звучание, оно было все же весьма далеко, на его слух, от настоящего саксофона и гитары. Но чем больше Гарден играл, приспосабливаясь к клавишам, проигрывая некоторые фразы более уверенно и требовательно, чем обычно, сосредотачиваясь на извлечении звуков, тем больше голоса трубы и виолончели начинали походить на то, что он хотел услышать.

Впервые заметив, что Клавоника воспроизводит настоящий сакс и гитару, он решил, что это искажение звука из подводных динамиков. Но подводные динамики работали и раньше, однако ничего похожего не выдавали.

Потом он подумал, что слух подводит его, и выдает желаемое за действительное. Но за годы практики его уши были слишком натренированы, чтобы улавливать только то, что делали пальцы.

Наконец, он подумал, что электроника шалит от влаги и химикатов, проникших в схему. Но на следующее утро он пришел в бассейн пораньше, перетащил бар с пианино на кафельный борт и вскрыл клавонику. Все платы были в первозданном виде. Он проверил схему своим мультиметром – никаких изменений, за исключением того, что блок трубы явно воспроизводил резкие перепады саксофона, а виолончель генерировала звучание современных струнных.

В итоге он вынужден был признать тот факт, что инструмент отзывался на его усилия так, как не способно было ни одно пианино со своими деревянными панелями, стальными струнами и молоточками. Каким-то образом Том Гарден воздействовал на изменения в электронной схеме клавоники.

Вокруг не было никого, кому можно было бы рассказать об этом чуде. Тому не приходило в голову пригласить Сэнди в бассейн, а она об этом не просила. Что касается Тиффани и Белинды, то им было не до музыки, выбраться бы живыми из ночного праздника вседозволенности.

В бассейне происходили и другие необъяснимые события.

На вторую ночь Гарден обнаружил в донышке своего стакана оранжевое пятно в толще стекла. Был ли это тот самый стакан, что Сэнди дала ему в гостинице? Трудно было сказать наверняка. Могло быть и так, даже скорее всего. Струйка окрашенного стекла была той же самой формы и оттенка.

Кто приносил ему содовую в ту ночь – Тиффани или Белинда? Кажется, Тиффани… Но они с Сэнди определенно не знакомы.

Мог ли кто-то подсунуть стакан в бар на пианино, в надежде, что он попадет к Гардену? Вряд ли, ведь не меньше сотни таких стаканов в течение ночи ходило здесь по рукам, не считая тех, что вылавливали потом в глубоком конце бассейна. Кроме того, как пианист, Том оказывался первым или вторым клиентом бара. И старался не расставаться потом со своим стаканом, наполнял его, не отходя от рабочего места.

Не прерывая игры, Гарден высвободил одну руку и взял стакан. Повторилось уже знакомое ощущение, словно какой-то разряд или покалывание прошло через все тело. Впечатление было ослаблено водой, движением тел вокруг и отсутствием эффекта неожиданности. Но покалывание все же дошло до самых кончиков пальцев ног.

Он отхлебнул содовой со льдом и поставил стакан обратно на пюпитр. Рука нащупала клавиши и подключилась к ритму.

Хорошо, когда тебя любят.

Или по крайней мере присматривают за тобой.

Элиза: Доброе утро. Это Элиза…

Гарден: Здравствуй, куколка. Двести двенадцать, пожалуйста. Это Том Гарден.

Элиза: Привет, Том. Где ты находишься?

Гарден: Все еще в Атлантик Сити.

Элиза: Судя по голосу, ты немного успокоился.

Гарден: Может быть. Не знаю.

Элиза: Как работа, привык?

Гарден: Ко всему можно привыкнуть.

Элиза: По-прежнему видишь сны?

Гарден: Да.

Элиза: Расскажи мне о своих снах, Том.

Гарден: Последний был дурной. Не то чтобы какой-нибудь ужастик, а по-настоящему пугающий. Кошмар.

Элиза: Опиши, пожалуйста.

Гарден: Это всего-навсего сон. Я думал вы, киберпсихиатры, не занимаетесь фрейдистским анализом. Так почему…

Элиза: Ты сам сказал, что люди пытались проникнуть в твой разум. Это могут быть не совсем сны, особенно если они возникают и во время бодрствования.

Гарден: Но они повторяются и ночью тоже.

Элиза: Разумеется, остаточный опыт. У тебя когда-нибудь бывало deja vu?

Гарден: Конечно, у каждого бывает.

Элиза: Это чувство узнаваемости на самом деле – химическая ошибка мозга. Разум моментально интерпретирует новый опыт так, будто он уже хранится в памяти. Ведь через мозг волнами проходят триллионы синапсов, и вполне вероятно, что некоторые из них, определенный процент, окажутся ошибочными.

Гарден: Какое отношение это имеет к моим снам?

Элиза: Сны, deja vu, галлюцинации, ясновидение – все это узорная пелена, которой рассеянный ум пытается смягчить непредвиденность опыта. То, что ты на самом деле однажды видел, скорее вспомнится тебе наяву, чем приснится.