Последний ворон, стр. 1

Крэйг Томас

Последний ворон

На плечах Одина сидят два Ворона,

Они доносят до его ушей все, что видят и слышат.

Зовут их Думающий и Помнящий.

Каждое утро на рассвете он посылает их летать

над миром,

Чтобы знать обо всем, что в свете происходит.

Всегда его страшит, что ворон по имени Думающий

может не вернуться.

И не проходит дня, чтобы он не тревожился о Помнящем.

Снорри Стурлусон «Обман Гилфи» (с исландского)

Эдди и Джун, – для развлечения

Вступление

Начало ноября

Увидеть ворона – то к счастью, это верно;

Но так же верно, что увидеть двух – к беде,

А встретишь трех – тебя ждут муки ада.

Мэтью Льюис «Баллада о Билле Джонсе»

Когда ему помогали снять пальто, произошла неловкая заминка – руку, все еще на перевязи, пронзила напомнившая о себе боль; зонт упал на ковер, не попав в подставку, сделанную из слоновьей ноги. Он раздраженно подумал о толстокожести Лонгмида, оставившего торчать здесь эту уродливую реликвию Империи. Потом его провели в служебное помещение секретаря кабинета министров, выходящее зашторенными окнами на Даунинг-стрит, где собрались все, расточая улыбки и поздравления – как-никак, а он вернулся, да еще с повышением, и ему доверили дело, настоящее дело!

Он пригладил остатки волос, сдерживая самодовольную улыбку. В голове роились приятные мысли. На лицах всех присутствующих – Джеффри Лонгмида, Клайва Оррелла, личного парламентского секретаря премьер-министра, Питера Шелли – удовольствие видеть его, вроде бы прошлое начисто забыто. Его встречали как председателя Объединенного комитета по разведке, а не как изгоя и парию, каким он был до того. Должно быть, его колокольчик прокаженного остался в слоновьей ноге вместе с зонтиком.

– Кеннет, мой дорогой Кеннет! – протянув руки, сияя от удовольствия и блистая очками в массивной оправе, Лонгмид направился ему навстречу. Жилет туго обтягивал круглый животик. Обри пожал протянутую руку и внутренне усмехнулся, удивляясь, как это он ее не укусил. Он вправду был рад возвращению!

Глянув поверх плеча секретаря кабинета, он, подумать только, не увидел ни одного праведника, негодующего по поводу возвращения блудного сына и заклания жирного тельца. Все они превосходные актеры... за исключением, может быть, Питера Шелли, чья радость, казалось, была чем-то омрачена. Бросаемые Питером взгляды нарушали царившую в помещении атмосферу притворного радушия. Обри только теперь понял, что отмена аудиенции у премьер-министра и новый пост, который предложил ему секретарь по иностранным делам, принявший его вместо премьера, – не единственное облачко в этот в общем-то солнечный день...

...Конечно же, Патрик. Обри вновь охватило жгучее чувство вины, не отпускавшее его по пути сюда с Эрлскорта – из головы не выходили визгливые выкрики и грубая брань Роз Вуд, раздававшиеся из динамика у запертой двери ее дома в Филбич-гарденс, где он мок под дождем. Она обвиняла его ни больше ни меньше как в убийстве Патрика Хайда, по крайней мере в равнодушии, которое привело к его гибели. Такого просто не могло быть!..

Но выражение лица Питера Шелли подтверждало, что могло. Патрик, которому Обри был обязан жизнью и честью, погиб в забытом богом афганском захолустье... из-за него, с горечью признал он. Он одалживал его кому угодно, как уже прочитанную книгу, которую рекомендуешь другим.

Он заехал домой к Хайду по пути из аэропорта просто из вежливости, желая убедиться, что теперь, когда он вернулся из Непала, у Патрика все в порядке. Обвинения Роз обрушились на него, как взрыв неосторожно открытой посылки. Патрик Хайд... погиб.

– Благодарю, Джеффри, – пробормотал он, пожимая руку Лонгмиду, улыбаясь ему и остальным.

Вдоль Даунинг-стрит зажглись первые вечерние огни. Засветилось и на Уайтхолле. Да, Уайтхолл – это для него. Кто-то втискивал ему в руку стакан с искрящимся от содовой виски. За исключением секретаря кабинета, Обри как председатель Объединенного комитета по разведке был самым могущественным лицом и этой компании. Даже Оррелл понял это и поспешил пойти на мировую. И все же Хайд... он поднял стакан, как бы приветствуя присутствующих, и пригубил виски. И снова в памяти возник скрипучий австралийский говор Роз. Виски неприятно обожгло рот и вызвало спазмы в желудке. К тому же заныла рука, напомнив о других вещах, пережитых недавно опасностях, придавая происходящему иную окраску. Хайда... нет в живых. Взгляд Шелли не оставлял никаких сомнений.

– Все в порядке, Кеннет? – проговорил Лонгмид, вцепившись в локоть и увлекая на середину комнаты в центр внимания.

– Что? – отрывисто переспросил Обри. Словно назойливая пластинка в голове, отвлекая внимание, звучали злые упреки Роз. – Ах да, Джеффри, я немного растерялся от всего этого, – очнувшись, произнес он с обезоруживающей улыбкой и последовал за Лонгмидом.

Он обменялся рукопожатием с Орреллом, державшимся почтительно, но не теряя важного вида. Потом последовал короткий разговор с личным парламентским секретарем премьер-министра, на юном высокомерном лице которого было написано, что новое назначение Обри носит всего лишь испытательный характер и, возможно, представляет печальную необходимость. Несомненно, по этой причине премьер-министр не приняла его лично. В последний момент она возложила это дело на плечи секретаря по иностранным делам. Очевидно, ее пуританские привычки, незыблемые моральные устои позволили сохранить но отношению к нему каплю недоверия.

– Джайлз! – горячо приветствовал он Джайлза Пайотта.

– Здорово, старина! – отозвался Пайотт с увлажнившимися от неподдельной радости глазами. Обри, отвечая на бесчисленные рукопожатия, оглядел высокую прямую фигуру. Настоящий друг... упрямый, не слишком одаренный воображением, но он всегда питал к нему огромное чувство благодарности.

Да, окончательно решил он, по-прежнему обмениваясь любезностями с Джайлзом, Лонгмидом, Орреллом и даже с личным парламентским секретарем, премьер-министр считает его чем-то вроде карточного шулера или фокусника. Умен, но не доверяй ему десятифунтовую купюру и не позволяй разорвать или спрятать ее! Слишком уж умен. Самое смешное, что сам он полностью ему верил!

Казалось, Шелли не испытывал желания присоединиться к группе, стоящей посередине выцветшего, с замысловатым рисунком, персидского ковра. В чертах его лица было что-то от суровой нетерпимости, написанной на лицах глядевших со стен премьер-министров викторианской эпохи. Обри улыбался, кивал, шутил, возражал, все время ощущая рядом с этим кругом улыбающихся людей присутствие Шелли. Потом, вскоре после того как ему вручили второй стакан виски с содовой, а Джайлз Пайотт, занятый разговором с Лонгмидом, отошел в сторону, Шелли оказался рядом.

– Питер... – Обри был не в состоянии скрыть виноватые нотки в голосе. Стакан с виски скрывал беспомощно опущенные губы.

– Сэр Кеннет... – Он понял, что Шелли, как и ему, было трудно начать, словно впереди был не обычный разговор, а опасное путешествие. – Я... знаете, рад, что вы председатель...

Оба они разделяли чувство вины, подумал Обри. Но Шелли, узнавший обо всем раньше, чем он, уже пережил нечто похожее на утрату, даже горе, просто смирился с тем, что Патрика больше не будет среди них.

– Это правда? – дрогнувшим голосом прервал его Обри.

Шелли, помрачнев, кивнул.

– Боюсь, что да. Элисон очень расстроена. Не думал, что она так его любила. Вы... конечно, хотите знать...

Теперь окружающие старательно делали вид, что не замечают их, создавали видимость веселья, разгоряченно обсуждали последние изменения в кабинете министров, ассигнования, новости из других стран. Обри вернулся к мрачным подробностям гибели Хайда.