Калигула или После нас хоть потоп, стр. 48

Луций стоял, прислонившись к трибуне. Он думал о пресмыкательстве Патеркулла и гордости отца. Потом вдруг вспомнил свое выступление в сенате. Вот здесь стоят льстец Патеркулл и мой отец. Один – за. другой – против. У каждого своя точка зрения. Но на что решиться ему, Луцию, барахтающемуся где-то между ними?

Патеркулл продолжал восхвалять власть Тиберия. Толпа на глазах таяла, даже некоторые сенаторы рискнули удалиться. Луций видел, как его отец повернулся спиной к оратору.

– Да здравствует император Тиберий! – раздался чей-то возглас.

Несколько угрюмых глаз устремились на голос, несколько человек без энтузиазма вяло повторили восклицание.

В этот момент открылись ворота Мамертинской тюрьмы и палачи, спотыкаясь, вытащили железными крюками два трупа. Два римских гражданина были по доносу осуждены, задушены палачом, и теперь тюремные рабы тащили их трупы в Тибр.

Увидев это, Квирина вскочила, вскочил и Фабий. Толпа расступилась, и сквозь строй угрюмых зрителей рабы протащили тела. Патеркулл, с ростр заметив происходящее, несколько раз нервно глотнул слюну и с трудом продолжил прерванную речь. Голос его уже не был таким чистым и звучным.

– Священное спокойствие воцарилось в восточных и западных провинциях и во всех землях, лежащих к северу и к югу. Все уголки нашей империи освободились от страха перед грабителями. Ущерб, нанесенный гражданам и целым городам, возмещает щедрость императора. Города Азии снова строятся, провинции охраняются от вымогателей-прокураторов. Честные люди всегда могут восстановить справедливость, недостойных не минует возмездие, может быть и запоздалое, но заслуженное.

– Эти двое убитых действительно были плохими людьми, Фабий? Что они сделали? – шептала Квирина. Фабий пожал плечами.

Тем временем толпа под рострами поредела. Осталось десятка два трусов, которые не рисковали уйти. Они смотрели в землю, им было стыдно за Патеркулла, им было стыдно за себя. Остался и Луций.

Патеркулл хрипел, то и дело прерывая свою речь:

– Наш великий император учит нас… хорошо поступать. Когда-нибудь в мире было столько веселья, как во времена его правления? Когда-нибудь была такая низкая цена на зерно?

Толпа заволновалась. Возмущенные крики летели к трибуне:

– Негодяй!

– Льстец!

– Будьте осторожны, граждане!

– Плевал я на тебя, гадина, лжец! Долой его!

Патеркулл исчез с трибуны. Толпа пришла в движение. Фабий кивнул Квирине. Они пошли за трупами казненных к реке, Тибр вспух от грязной воды, принесенной потоками с гор.

Казненных сбросили в воду, и река не вспенилась, не застонала – она молча проглотила жертвы.

Красное небо темнело, мраморные колонны храмов светились, напоминая побелевшие, выжженные солнцем человеческие кости. С острова Эскулапа, где в подземелье доживали последние дни неизлечимо больные рабы, доносились отчаянные крики умирающих.

Квирина с глазами, расширившимися от ужаса, судорожно вцепилась в руку Фабия.

Глава 23

Тессеры на представление в театре Бальба были розданы в одну минуту; из-за них были драки. На десять тысяч мест было двести тысяч желающих. И те, что потерпели неудачу, понося эдиловых ликторов и обзывая их дармоедами и свиньями, шумно потянулись в ближайшие трактиры, чтобы утешиться хотя бы кружкой вина.

На верхние, отведенные для плебеев ряды, народ валом валил задолго до начала, чтобы захватить лучшие места. Размещенная в театре когорта преторианцев следила за порядком. Центурион презрительно наблюдал за происходящим: вон какой-то вонючий сапожник лезет через толпу и думает, что он важная особа только потому, что раздобыл тессеру. А вон там какой-то невежа с пристани, с утра мешки таскал, а теперь развалился на сиденье, арбуз жрет и семечки на нижних сплевывает. "Вам бы только поротозейничать, рвань несчастная", – резюмировал центурион, уверенный, что он тут и есть самый главный.

Будет потеха. Вот и на афише стоит:

БЕЗДОННУЮ БОЧКУ

Представлять будет труппа Фабия Скавра.

Потом труппа Элия Барба разыграет фарс

ОДУРАЧЕННАЯ МЯСНИЧИХА.

Оба представления из современной римской жизни.

ЛОПНЕШЬ СО СМЕХУ!

Будет потеха. Фабий Скавр – продувной парень. Выпивоха. Весельчак. С ним живот надорвешь. А как он умеет за нос водить императорских наушников!

Ха-ха. По этому поводу надо выпить. Интересно, что он сегодня придумает, насмешник наш? Наш насмешник – в этих словах слышалась любовь. Булькает, льется в глотку разбавленное вино. Пусть у тебя все идет как по маслу сегодня, Фабий!

За занавесом во взмокшей тунике метался Фабий, вокруг него актеры и помощники:

– Печь поставьте назад. Бочку в правый угол. Подальше. Так. Где мешалки? Четвертая где? Грязь в бочку наложили? Только не очень много, а то эдил утонет! Буханки суньте в печку…

Потом он побежал в уборную проверять костюмы актеров. Для себя у него было еще достаточно времени. Возвращаясь обратно, он встретил выходящего из женской уборной ученика пекаря. На рыжем парике сдвинутый набок белый колпак. Лицо обсыпано мукой, глаза сияют.

– Ну как я?

Он поцеловал засыпанные мукой губы.

– Ты не пекарь, а прелесть, Квирина.

Они влюбленно поглядели друг на друга.

– Фабий! – послышалось со сцены.

– Фабий, где ты?

– Иду!

Она схватила его за руку:

– Фабий, я боюсь…

– Чего, детка?

– Так. Не знаю. Вдруг испугалась… как будто что-то должно случиться… за тебя боюсь…

– Глупенькая моя. Не бойся ничего. – И уже на бегу рассмеялся:

– И пеки хорошенько!

Гладиаторские бои во времена Тиберия были преданы забвению. Старец с Капри не желал этой крови. И теперь любые представления стали редкостью.

Вот почему такая толчея. Заполнены и места сенаторов, претор уселся в ложе напротив ложи весталок [43]. Ликтор поднял пучок прутьев и провозгласил:

"Внимание! Божественная Друзилла!" Приветствуемая рукоплесканиями, бледная, красивая девушка, сестра и любовница Калигулы, уселась между Эннией и Валерией в ложе весталок.

Претор подал знак платком. Зрители утихли. Кларнетисты, непременная принадлежность подобных представлений, затянули протяжную мелодию. Занавес раздвинулся. На сцене была ночь. Пекарня. Мерцали светильники. Пять белых фигур потянулось к середине сцены.

"Открываю заседание коллегии римских пекарей и приветствую великого пекаря и главу коллегии", – прозвучал густой голос актера Лукрина. Имена приветствуемых потонули в рукоплесканиях, но тем не менее зрители успели заметить, что имена эти что-то слишком длинны для пекарей, слишком благородны. И туники что-то длинноваты.

Нововведения Фабия на этом не кончились: он не признавал старого правила, что только кларнеты сопровождают театральное представление. Ведь есть и другие инструменты. Запищали флейты, зарокотали гитары.

Загудели голоса великих пекарей:

– Какие новости, друзья-товарищи?

– Какие ж новости? Все при старом…

Зрители разразились хохотом и аплодисментами. Римский народ был благодарен за самый пустяковый намек. Ха-ха. Все при старом Тибе – подавись! Думай там что хочешь, а глотай!

– Я строю новую пекарню. У меня будет больше сотни подмастерьев и учеников, – распинался великий пекарь Лукрин.

– Ну и ну. Это будет стоить денег…

– Ну а как доходы, друзья мои?

– Еле-еле. Худовато. Надрываешься с утра до вечера, орешь на этих бездельников-учеников. А прибыль? Дерьма кусок…

– Я строю пекарню…

– Да это уж мы слыхали. А с каких доходов? Где денег-то набрал?

Богатый пекарь понизил голос. Все головы наклонились к нему.

– Я тут кое-что придумал. Усовершенствование производства, господа.

Секрет ремесла. В тесто замешивается половина хорошей муки, а другая половина – ни то ни се…

– Черная? Прогорклая? Так это мы уж все давно делаем!

– Да нет! Ни то ни се – вовсе не мука. Молотые бобы, солома…