Калигула или После нас хоть потоп, стр. 113

Авиола вздохнул:

– О боги, ну и дела!

Луций прошептал:

– Ты поступил бы очень умно, подарив императору десять миллионов на постройку конюшни для Инцитата.

Калигула вернулся. На лице его играла странная, загадочная улыбка, скорее ухмылка, чем улыбка.

– Садитесь, мои дорогие.

Подо львом, раздирающим внутренности ревущего коня. уселись: повелитель народа римского, по правую руку от него – как кто-то остроумно шепнул в кулуарах сената – его громогласная труба Луций Курион, по левую – новоиспеченный финансовый советник Авиола. Да, советник, который всегда будет оставаться в тени. но силой золота заставит этих двоих плясать под свою дудку.

– Задачи, которые ставит перед нами великая эпоха и наша дорогая любимая родина, – говорил император, – на которую посягают варвары на Дунае и Рейне…

– Все для Рима! – выкрикнул Авиола.

– …И жизненные интересы римского народа вынуждают нас пресечь налеты врагов на границы империи.

– Мы не должны все свои силы тратить на решение внутригосударственных вопросов, слава наших легионов должна пересечь границы империи… – воодушевленно произнес Луций.

Император перебил его:

– Ибо чем империя больше, тем она могущественнее, и мы, руководимые богами, должны расширить пространства, на которых живут наши народы.

Тут Калигула легонько усмехнулся, у Авиолы дернулись губы. "К чему тут фразы? – подумал он. – Ведь мы одни здесь и знаем, чего хотим".

Слово повисло в воздухе. Тяжелое слово. Его трудно было произнести, страшны были его последствия. И никто не хотел произносить его первым. У Авиолы это слово уже несколько лет вертелось в уме, он томился им и наконец проговорил:

– Война! Да, война неизбежна.

Они знали, что значит это слово. Оно пугает и миролюбцев и захватчиков.

Оно каждого задевает за живое, каждому приходится чем-то рисковать, чем-то жертвовать, даже если это всего лишь спокойный сон.

Калигула принял вид мудрого и дальновидного правителя:

– Нарушить мир, установленный Августом и Тиберием? Какая ответственность, мои дорогие!

– Но увеличить могущество Рима! – вступил Луций.

– И твою славу, цезарь! – патетически добавил ростовщик. – В мировой истории… ты будешь славен вовеки…

Император подчинился нажиму и выразил это так: он признает их доводы.

Иначе нельзя. Великая Беллона, Марс Мститель, примете ли вы нашу жертву, принесете ли победу нашему оружию?!

– Из-за навязанного Тиберием мира, – заметил Луций, – наши легионы напоминают затянутую ряской стоячую воду. Главные добродетели римлян – мужество и отвага – уходят в небытие. Римляне, прославившие Рим, не были только земледельцами, они прежде всего были солдатами. И если ты, цезарь, не дашь нашим солдатам возможность сражаться, они превратятся в дармоедов.

Войско превосходно, и если ты поставишь во главе его…

– Куриона? – подозрительно бросил Калигула.

– Себя, мой дорогой Гай, себя, любимца всех солдат, тогда мир будет ошеломлен чудесами мужества…

– Посмотрим. А как снаряжение армий?

Луций перехватил настойчивый взгляд Авиолы. Он хорошо его понял.

Magister societatis [54] всех оружейников, Авиола тоже не хочет упустить своего. Он имеет на это право. Авиола вовлечен в игру, которую сам затеял.

Мы связаны теперь не на жизнь, а на смерть, отступать некуда…

Луций начал:

– Снаряжение некоторых легионов и как раз тех, что находятся теперь на Рейне и на Дунае, устарело. С ним мы не победим. Это примерно четыре легиона, то есть больше тридцати тысяч человек.

– За какое время оружейные мастерские, Авиола, смогут поставить новое, совершенное снаряжение?

– Времени понадобится немного, благороднейший. Три-четыре месяца…

– Хорошо. Зима с этим варварским снегом, туманом и морозами для нас не выгодна. Весна – самое лучшее. А что делать со старым оружием?

Опять Авиола уставился на Луция.

– Старое оружие мы продадим дружественным народам: армянам, парфянам, иберийцам. И хорошо продадим, им оно покажется прекрасным.

– Для того чтобы начать войну, нужно много денег, милый Авиола.

– Я и мои друзья к твоим услугам, мой цезарь! – воскликнул Авиола.

– Спасибо! Теперь же я хочу сообщить вам, что должность Макрона я разделю на две. Преторианцев и свою личную охрану я отдам под начало Кассию Херее, старому, преданному мне, честному человеку. Другую часть его обязанностей я возлагаю на тебя, Луций. Это означает, что ты будешь главным после меня военачальником римских легионов и моим заместителем. Не благодари! Я знаю, что делаю. А ты, Авиола. – прими это как доказательство моей дружбы – займешь место в императорском совете, и повсюду тебя будут сопровождать двенадцать ликторов.

Авиола кланялся и рассыпался в преувеличенных благодарностях. Он предложил императору – это всего лишь небольшой знак внимания – десять миллионов сестерциев на постройку и убранство конюшни для дорогого Инцитата.

Император подарок принял и отпустил обоих.

Луций вышел как одурманенный. Он был опьянен счастьем. Ему хотелось кричать, чтобы весь мир узнал о его радости. Ему хотелось разделить ее с кем-то дорогим и близким, удвоить ее чужой радостью. Скорее домой, к матери! Луций заколебался. Нет, к матери нельзя. В ее выцветших глазах он увидел бы гордую тень отца. Ливилла будет радоваться со мной! Он побежал по коридору в ее покои. Ливилла бросится ему на шею и скажет… Ливилла будет смеяться надо мной… Луций остановился, нервно засмеялся и направился к выходу. К кому бежать со своим счастьем? К Сенеке. Он будет радоваться вместе со мной, он знает, что Гай – просвещенный правитель и с полным правом вознес меня так высоко.

Луций спускался к форуму, ему вдруг вспомнилось письмо Сенеки, буквы прыгали и складывались в суровые слова: "неслыханные почести", "вероломство", "корыстолюбие"… Нет, к Сенеке он не пойдет. Друзья Прим и Юлий? Они думают то же самое.

Друзья? Есть ли они у него? Луций отчаянно рылся в памяти, пытаясь сообразить, с кем он мог бы поделиться своей радостью. Но такого человека не было. Глаза застилала противная влага, Луций сжимал кулаки и упорно пытался вспомнить. Он протискивался сквозь толпу на форуме, и его головокружительное счастье рассыпалось в прах.

Огромный Рим казался ему безлюдным.

Глава 46

На третий день после совета четверки могущественных, которую Калигула свел до тройки, отстранив Макрона, сенаторская лектика направилась по холму Победы на Палатин. Рабы Авиолы привыкли к большому весу своего господина. И если он иногда брал с собой Торквату, даже не чувствовали этого. Однако сегодня они с трудом поднимались в гору. В лектику к Авиоле втиснулся какой-то толстяк немногим легче их хозяина.

Сердце Авиолы вздрагивало от радости. Выше! Теперь только выше! Еще выше!

– У меня большие планы, дорогой Марк.

– Ого, это новость, – усмехнулся тучный сорокалетний мужчина с энергичными чертами лица и резко выступавшими скулами. – Уж не хочешь ли ты попасть в императорский совет? – иронизировал Марк Эвтропий Бален, один из известнейших римских правоведов.

Авиола посмотрел на него с презрением:

– У кого есть золото и кое-что в голове, тот так же легко управляет людьми, как ты словами перед судебной комиссией. Знаешь, мой дорогой, почему я везу тебя к императору?

– Наконец-то! Мне было очень интересно, долго ли ты будешь держать меня в неведении. Очевидно, для того, чтобы рекомендовать своего родственника императору.

– Может быть. может быть, – усмехался Авиола, – мудрый Бален, известный глотатель параграфов, приветствует тебя, мой император. Назначь его претором, он давно об этом мечтает. Так или нет?

– У тебя великолепное настроение, мой милый. Но ты мог бы выражаться и откровеннее.

Лектика поднималась выше и выше. Яркое солнце пригревало, однако день был холодный.

Авиола наклонился к Балену.