Генерал-фельдмаршал Голицын, стр. 1

Станислав Десятсков

Генерал-фельдмаршал Голицын

Михаил Михайлович Голицын

1675–1730

Большая советская энциклопедия

Москва, 1972. Том 7.

Голицын Михаил Михайлович (1.11.1675–10.12.1730, Москва), князь, государственный деятель, генерал-фельдмаршал (1725), брат Д. М. Голицына.

Военную службу начал в 1687 году барабанщиком в Семеновском полку, в 1694 году произведен в прапорщики. Участвовал в Азовских походах (1695–1696), подавлении стрелецкого восстания (1698), Северной войне (1700–1721). В 1702 году руководил штурмом Нотебурга, в 1708 году одержал победу над шведами при с. Добром и отличился в бою при Лесной. В Полтавском сражении 1709 года командовал гвардией, затем вместе с А. Д. Меншиковым руководил преследованием отступавших шведских войск до их капитуляции у Переволочни. В 1710 году участвовал в осаде Выборга, в 1711 году — в Прутском походе, с 1714 года командовал войсками в Южной Финляндии, где нанес шведам поражение при Наппо. Участвовал в Гангутском морском сражении. В 1720 году, командуя отрядом гребных судов, одержал победу в Гренгамском морском бою.

С 1721 года командовал войсками в Петербурге, с 1723 года — на Украине. С сентября 1728 года — президент Военной коллегии, сенатор, член Верховного тайного совета. Участвовал в составлении «Кондиций» императрице Анне Ивановне. В 1730 году был уволен в отставку и вскоре умер.

Станислав Десятсков

Генерал-фельдмаршал Голицын

Вечный мир с Речью Посполитой

Не успел декабрьский день рассветиться, как тут же зачах в сумерках: над черепичными крышами Львова пошел мерзлый дождь вперемежку с ледяной снежной крупой.

— В такую непогоду хороший хозяин и собаку из дома не выпускает, а мы вот тащись в путь по государевой службе! — ворчал седобородый дьяк Чемоданов, зябко кутаясь в теплую доху. Восседавший напротив него в полумраке кареты рослый румянощекий молодец из тех, о которых молвят: кровь с молоком! — только снисходительно улыбнулся на воркотню старого дьяка. Ему и в непогоду было жарко: собачья шуба полурасстегнута, высокая боярская шапка сдвинута на затылок — и из-под нее выглядывал новомодный французский парик с завитыми буклями.

— Ты лучше скажи, Василий Лукич, подпишет сегодня король Ян подтвердительную грамоту о вечном мире или нет? — Голос у молодого боярина был раскатистый, звучный, но дрожал в нем благородный металл, выдавая прямодушие и открытость нрава его обладателя.

— Как не подтвердить крулю договор с нами, коли крымский хан по весне со всей ордой может подо Львов заявиться? Сами видели, батюшка, как круль Ян сей град укрепит и по сему случаю со всем польским двором сюда из Варшавы перебрался? — желчно заметил дьяк. И добавил не без лукавства: — Да и мы, чай, боярин, недаром тут третий месяц сидим. Я канцлеру и коронным гетманам одних соболей на многие тысячи передарил! И дело ведомое: паны и особливо паненки по тем собольим мехам с ума сходят! — И нежданно старик сверкнул глазами: — Впрочем, тебе, Борис Петрович, насчет паненок поболе моего известно!

Молодой Шереметев улыбнулся в ответ и не без самодовольства погладил Длинные русые усы, заведенные по польскому обычаю.

«И в самом деле, как горяча была в постели придворная фрейлина королевы Кристиночка! Куда моей Авдотье! И дернул меня черт жениться в семнадцать годков. А все батюшкина злая воля».

Впрочем, на своего покойного батюшку Петра Васильевича Шереметева Большого сынок зла не таил. Отец дал ему не только славное имя Шереметевых, но и глядел далеко вперед: еще когда сидел воеводой в Киеве, послал своего Бориску учиться латыни в Киево-Могилянскую коллегию, а латынь в те годы была международным языком — языком ученых и дипломатов. И когда весной 1686 года явилось в Москву польское посольство для переговоров о вечном мире и союзе супротив неверных — турок и крымских татар, — наверху сразу вспомнили о молодом ученом боярине и приказали Борису Петровичу быть на сих переговорах «в ответе» вместе с «царственныя и малые государевы печати сберегателем» фаворитом правительницы Софьи [1] князем Василием Голицыным [2].

Переговоры шли нелегкие, поскольку польские послы хотя всей душой готовы были заключить с Москвой союз супротив неверных, но долго упрямились с передачей Киева в вечное владение московских государей. Ведь после битв из-за Украины между Москвой и Речью Посполитой в 1667 году в сельце Андрусове был заключен не мир, а токмо перемирие — так поляки упрямо не хотели отдавать Киев, хотя он и был занят московским войском. И вот теперь, в 1686 году, им в Москве сказали твердо: или вечный мир, по которому Киев оставался за Россией, или никакого союза против турецкого султана и его вассала крымского хана.

Польские послы, изрядно пошумев, в конце концов гордыню сломили, здраво рассудив, что в Киеве все одно давным-давно уже стоит русский гарнизон, а турки и татары грозят меж тем сиюминутно коронным владениям, и на вечный мир я признание Киева за московитами согласились, лишь бы получить помощь России против крымцев.

Но стоило послам уехать из Москвы, как по всей Речи Посполитой поднялся великий шум против подтверждения договора о вечном мире с Москвой. Подтвердительную грамоту должен был еще подписать король Ян Собесский, но то ли из-за шума, поднятого магнатами и шляхтой, то ли из других расчетов король Ян подтвердить грамоту о вечном мире не спешил. Потому в ставку короля-воина из Москвы и было отправлено посольство во главе с Борисом Петровичем Шереметевым.

— Батюшка Шереметев Большой сидел многие годы воеводой в Киеве, и польское панство Шереметевых давно знает, сам Борис воспитывался в киевском коллегиуме и ведает не только латынь, но и по-польски хорошо болтает! Словом, по всем статьям наш посол! — твердо сказала правительница Софья своему фавориту Голицыну.

— Опять же, — добавила она доверительно, улыбаясь в свои заметные черные усики, — при дворе старого круля Яна всем вертит его молодая женка Марыся и ее фрейлины, ну а Борис Петрович-молодец видный! — И, притянув к себе горячей рукой лапушку Васеньку, прошептала жарко: — С тобой-то Бориску никак не сравнить, вот тебя я никакой Марыське не отдам!

Так на кремлевских верхах Бориса Петровича и определили срочным послом в Речь Посполитую. В Посольском же приказе ему наказали: «…а как подпишет король Ян грамоту о вечном мире, ехать тебе, боярин, с тем известием еще доле, к императору Леопольду в Вену. И сказать цезарю, что по следующей весне мы всем войском идем на Крым».

Так Борис Петрович с посольским дьяком Чемодановым осенью 1686 года и оказался в славном городе Львове, по-польски именующемся Львувом, по-немецки — Лембергом, а по-казацки Львывом.

Город стоял на перекрестке торговых путей с Черного моря на Балтику, с Восточной Европы в Западную, из владений турецкого султана в земли императора Священной Римской империи германской нации и делена запад во владения христианнейшего короля Франции, Венецианской республики и Римского Палы.

И уже оттого население Львова было самое смешанное: рядом с важными дородными панами в расшитых жупанах вскидывали свои чубы запорожские казаки в широченных шароварах, юркие армянские купцы торговали рядом со смирными евреями, а бежавшие от преследований «короля-солнца» Людовика XIV [3] французские гугеноты зазывали в свои модные лавки, где можно было купить товары последней парижской моды.

К этим-то модным лавкам и льнули прекрасные паненки, и самая прелестная из них, по мнению молодого Шереметева, любимая фрейлина королевы Марии Казимиры Кристиночка. Для нее у Бориса Петровича ни в чем не было отказа — амур! Впрочем, Он знал, что Королева обожала свою фрейлину за ее чисто французский задор, веселый нрав и безупречный политес. И, главное, Кристиночка была парижанкой по крови, волей судьбы занесенной семьей гугенотов в Польшу. Ведь и сама королева Марыся по происхождению была дочерью французского дворянина и приехала когда-то в Польшу из Парижа в свите Марии Гонзаго, будущей жены короля Владислава. В Варшаве молоденькая француженка быстро расправила крылышки: сперва поймала в свои сети богатейшего магната Польши гетмана Замойского и стала гетманшей Марией Казимирой Замойской, а после кончины старого мужа обратила внимание на давно воздыхавшего по ней мелкопоместного шляхтича, но удачливого воина Яна Собесского. После женитьбы Мария Казимира на всю жизнь для знаменитого полководца стала милой Марысенькой. И честолюбие пани Марыси на сей раз было удовлетворено сполна — ее Ян Собесский стал королем Речи Посполитой, а она королевой.