Прыщ, стр. 43

— Я тебя из огня спас, от мышей сохранил, из полымя вынес. Теперь мы проковыряем тут дырку в сугробе, выберемся на двор. Ты бегом прыгаешь в сани, вместе со мной. И мы быстренько уезжаем к моей усадьбе.

Тяжёлый вздох со всхлипом, отрицательно мотает головой. Ну что опять не так?!

— Ты… У тебя ничего не выйдет. Княжон умыкать… брат пришлёт гридней… вас всех перережут. И меня… убьют или в монастырь… навечно.

А ведь и правда! Сказки о похищении принцесс — есть, а про княжон — нет. Похищали княгинь-вдов. Ту же Анну Ярославну — королеву Франции. Гориславич держал у себя вдову одного из сыновей Мономаха. Но воровать девиц из рода Рюрика… не слыхал.

— Ты, никак, решила, что я воспылал к тебе сумасшедшей страстью?! Зачем? Страсть я — уже. Там, у стеночки. Пылает тут не я — терем тысяцкого горит. А к моей усадьбе довезёшь по пути — мне по холоду мёрзнуть неохота. А то вишь — одежонка не по погоде.

Она ошарашенно смотрела на меня в темноте, пока я кружился перед ней, демонстрируя ограниченность своего гардероба, и напевал:

   «Хороша я, хороша. Да плохо я одета.
   Никто замуж не берёт девушку за это».

— Ты… Ты больной?! Сумасшедший?!!

— Есть маленько.

А я псих, я дурной.

Поиграй хоть ты со мной.

— Но ты не боись, красная бесшапочка — я тебя не съем.

У неё заклинило мозг, и я смог заняться насущным. Проковырял кочергой снег с той стороны ворот, воротина подалась достаточно, чтобы пролезть. Княжна вылезла вслед за мной. Дальше полоса сугробов из серии «вам по пояс будет». Тыльная сторона терема. Слева пожар и общий крик, справа — торец здания. Во все стороны — снег.

— Ты чего трясёшься? Выбрались же.

— Х-холодно…

Факеншит! Босая, простоволосая, полуодетая… «самая великая княжна всея Руси» стоит на снегу и приплясывает от мороза. Сапожки… один, помнится, видел у той стеночки. Где я её коленку, как фуражку на локоть, задирал. Второй… наверное, когда на плече тащил, попой кверху. Моя вина. Э-эх, деваться некуда — вспомним молодость!

Подхватываю девушку под коленки, вскидываю на руки. Движение отработано ещё в первой жизни, ошибок не делаю.

— Держись крепче за шею, принцесса.

Она сперва ойкнула, дёрнулась оттолкнуть, потом несмело обняла. Потом… так это, крепенько уцепилась и прижалась.

Ну вот, обе стадии обработки «отмычки» пройдены. Теперь остаётся надеяться на её срабатывание.

Пробиваться через глубокий снег с юной, но уже не детской аристократкой на руках… Проваливаясь до… Ой-ёй! Что ж они у меня от холода подскакивают аж до горла…! Оставляя в снегу собственные сапоги. «И голой пяткой снег почуя…». Но я пёр напролом. Как атомный ледокол «Ваня». Вы когда-нибудь в гололёд бутылку водки роняли? — Вот и я никогда. И девушек — тоже. Только — на мягкое и тёплое.

Пёр-пёр и выпер. За углом была видна толпа народа, которая дружно, весело, с прибаутками и песнями, тушила пылающий терем. Не меньшая толпа народа не менее дружно наблюдала и обсуждала. А также выпивала и закусывала — столы-то на дворе стоят.

Как известно, пофигень-трава растёт на Руси повсеместно и изначально:

   «И соседи тож не плачут,
   На завалинке судачат:
   «Хорошо горит! Примета!
   Значит, жарким будет лето».

Я не стал «судачить», а, прислушиваясь к хрустальному звону разных… частей своего маленького, но столь дорого мне тела, резвенькой рысцой устремился к саням, которые привезли гостей с Княжьего Городища.

Несколько возчиков, со вкусом комментировавших и солидно закусывавших действия добровольной пожарной дружины, вылупили глаза. Но княжна произвела мановение пальчиком. На её плечи мгновенно упала шуба, на мои — овчина, откуда-то образовались сапоги сорок последнего размера, и сани со мной и княжной выметнулись из ворот.

Следом что-то кричали и кто-то бежали. Сани резво проскочили одну улочку, другую, крутанулись на перекрёстке, вылетели к воротам моей усадьбы. Я только сжал ей напоследок совсем ледяную ладошку, подмигнул и выкатился из санок. Они сразу рванули.

Пугливо оглядываясь — а ну как кравчий и здесь засаду на меня устроил — заколотил в ворота. Бли-и-н… Да что они там?! Повымерли?!

Отворившееся окошко с бородатой мордой и обычным здешним приветствием:

— А вот мы тя ужо… Дурной головой да об дубовы воротa… - было озадачено уже привычной двенадцатиэтажной рифмованной конструкцией в моём исполнении.

На морде синхронно открылись глаза и рот. Постояли, радуя совершенством округлости своих очертаний. Задержка, вполне в рамках принятого в интернете, составила не более 3 секунд. Затем окошечко закрылось, а рот, судя по выражениям, доносившимся с той стороны — нет. Но немедленно раздался скрип снимаемого засова. Ну вот я и дома.

Дома — хорошо, дома — тепло, дома — безопасно. Дома был замученный Аким (в нижнем белье), взвинченный Яков с мечом на плече (в нижнем белье), зареванная красная Марьяша (тоже — в нижнем белье) и ещё куча обрадованного моим появлением народа (все — в нижнем белье). Баня была ещё теплая, туда мы все и переместились. Потому как:

   «Хрустальный звон, хрустальный звон…
   Как много дум наводит он».

А уж какие даёт осложнения…!

Марьяшу, слава богу, в баню не пустили, поэтому я успел всего часа за два выслушать краткие отчёты своих домашних, обильно наполненные обычными «эта… ну… итить-ять… вот те крест святой…», и отдать необходимые распоряжения.

Повествования о собственных подвигах пришлось отложить до выхода на пенсию и написания мемуаров. Одна моя фраза:

— Свечку святому Глебу поставил. Особо вонькую. — вызвала такой поток вопросов, такую готовность немедленно экспериментально проверить… И со Святым Глебом, и со Святым Борисом, и, почему-то, со Святым Пантелеймоном. Кажется, D4 зашкаливает не только у меня. Или я инстинктивно таких подбираю?

Глава 300

Теперь — в свои покои. Переходим к… к следующей фигуре марлезонского балета. Па-де-де с подпрыгом на остреньком с горяченьким. Бумага — в стопочке, перо — очинено, чернила — налиты. Начали:

«+

Господину светлому князю Смоленскому Роману Ростиславовичу от боярского сына Ивана Рябины нижайший поклон.

Сим доношу до сведения твоей светлости, что…».

Как меня заколебал местный полуустав! Но скорописью… не поймут-с. Два часа, четыре варианта. Лишние — в печку, окончательный — переписать набело. Приличную одежду, чистую косынку на плешку, целые (наконец-то!) сапоги. Доспехи, оружие…? Если мне нужно железо, то можно и не ехать. Зеркало. Хорош? — Хорош. Экипаж к подъезду!

Ну, Ванюша, «Аве цезарь! Идущие на смерть…». Фигня! Не мой случай. «Идущие на жизнь…». Будем жить! Поехали.

Как всегда на Руси в этот сезон — было ещё темно, но уже поздно. Как всегда после таких праздников — уже поздно, но народ ещё не проснулся. Двенадцать дней — «от звезды до воды», от Рождества до Крещения — жизнь на «Святой Руси» идёт шиворот-навыворот — как костюм у ряженного. Но стража у ворот Княжьего Городища службу свою знает:

— Ты хто? «Прыщ»? Рябина? Не, не знаем такого. Не велено.

Так бы я со своим «гладиаторским» замахом и завис бы у ворот, но из сторожки, что-то жуя на ходу, вылез Добробуд:

— О! Иване! С Рождеством Христовым!

Не уверен, что православный канон предписывает троекратное лобызание на Рождество, но уклониться не успел. Теперь знаю: Добробуд с утра ел пироги с брусникой и запивал простоквашей. Желудок у Добробуда крепкий — может, и не пронесёт.

В сенях у кравчего сидел незнакомый парень. Поэтому пришлось втолковывать: