Собрание сочинений в десяти томах. Том 1, стр. 66
И попадья Марья долго бранила Сашку, потом всех людей, зевнула, наконец, перекрестив рот, и окончила:
— Что за жизнь — тоска, хоть бы поколеть скорей.
— Живите, маменька, — подмигнул Сашка, хлебая лапшу, — я вас развеселю.
И он рассказал свой план. Попадья сначала не слушала, потом положила толстые локти на стол и усмехнулась.
— Так ей, потаскушке, и надо, — сказала она, — подстрой, пожалуйста, Сашка, это, — мы поржем…
— Не беспокойтесь, мамаша, я ее перед всеми оголю, я мастер…
И оба они, наклоняясь друг к другу, принялись хихикать, показывая гнилые зубы, поводя маслеными глазами, — схожие, как два блина.
5
Тем временем Коля Шавердов, подойдя к дьякову дому, поглядел через окно и удивился: на полу около лампы сидел Матвей Паисыч, в одних кальсонах, и рылся в карточках, кидая их в стоящую около шкатулку. В комнате валялись кошмы с сундуков, и вся мебель была перевернута.
Коля стукнул пальцем в окно, дьяк, вскочив, подбежал, вгляделся и закричал:
— Убирайся, разбойник; рано еще салазки загибать, не приехала.
— Какие салазки? — спросил Коля. — Поди-ка сюда, Матвей Паисыч, дело есть.
Дьяк поднял оконце и, высунув голову так, что живот его уперся в подоконник, схватил Колю за плечо и притянул к лицу своему, шепча в остервенении:
— Приятель твой, гад навозный, карточку самую прекрасную подтибрил… И ты за этим пришел?.. Я вас обоих в храме опозорю, я донесу…
Дьяк ощерился, показав единственный нижний зуб, а Коля в испуге взял дьяка за обе руки:
— Матвей Паисыч, милый мой, не вините меня, это он все подстраивает, а я за Анну Матвеевну жизнь готов положить. Вы знаете, зачем он карточку украл? Он давно мне хвалился, что может у какой угодно карточки голову отрезать и к голой девке, — снята у него такая, — приставить и всем показать.
— Что ты? — испугался дьяк, и оба они, замолчав, глядели друг на друга. Наконец Матвей Паисыч жалобно воскликнул: — Что же это, в самом деле, за беда такая с людьми… Ведь жить нельзя…
— Нельзя, — подтвердил Коля.
— К отцу родному приедет, а тут мальчишки голыми карточками осрамят. Этак и затравят, а?
— Не затравят, — решительно сказал Коля и вдруг, потянувшись, поцеловал дьяка в губы.
— Прощайте, Матвей Паисыч. Я все устрою, а если что выйдет — моя вина… Анне Матвеевне скажите, что есть один человек на свете, который… ну, да что там…
И он быстро зашагал на длинных ногах, освещенный луною, словно догонял свою же тень…
— Юнкер, юнкер, вернись, — звал перепуганный дьяк.
Коля торопился, потому что было уже половина десятого. Вступив на мост, он остановился перевести дух. Направо речка разливалась в большой пруд, заслоненный за темными ветлами. Налево два раза из-за изб выбегала ясная, чуть дымная, та же река.
— Аннушка, Аннушка, — проговорил Коля, — помнишь ли?..
И, вздохнув от защемившего сердца, он побежал быстрее в конец села, к мазанке без крыши и ворот, где жил Митрофан.
6
Митрофан стоял посреди избы, держась за низкую перекладину полатей, и говорил троим своим рыжим, бородатым сыновьям, сидевшим у стола на одной лавке:
— Я вас родил, я вас женил, я вас вином пою, чтите?
— Чтим, — сказали сыновья и отпили из чайной чашки.
— А теперь я скажу, что есть крестьянин? значит, ваш отец? корень видели, корень я и есть. Чтите?..
В это время в избу зашел Коля, всем поклонился, сел на лавку и сказал:
— Я к вам, мужички, с поклоном…
— Это ты правильно, — сказал Митрофан…
— Ведром кланяюсь, — продолжал Коля взволнованно, — уважьте, мужички…
— Можно, — отвечали все сразу, — мы всегда, сам знаешь…
— Сашку, попадьи сына, знаете? — Как не знать…
— Поучить нужно-Рыжие парни быстро переглянулись, а Митрофан сказал уклончиво:
— Мы хлебопашеством занимаемся…
— Я знаю, — вскочив, заговорил Коля и прошелся по избе. — Ведь не до смерти… а только, если его не поучить, житья нам не будет…
— К девкам очень пристает, — сказали рыжие парни, — мы и сами по себе насчет этого думали.
— Отчего не поучить, — прохрипел Митрофан, — от этого человек завсегда в разум входит.
Так они и порешили. Коля пообещал накинуть еще полведра и, уговорившись о времени, ушел.
Не доходя моста, он повернул к пруду. Темный и тихий лежал пруд в окаймлявших его густых ветлах, с того края до этого прорезала его ясная полоса лунной зыби, двигаясь к белой купальне в кустах.
Коля зашел на березовый полуостровок и сел в корнях у воды… Все еще думая о том, как будут бить Сашку, он понемногу отходил, и сердце его наполнилось воспоминаниями этих мест.
Когда полоса света дошла до купальни, он вспомнил Аннушку, еще девочкой, стоящую по колено в воде, брызгая на него, друга своего, ладошками. Над прудом тогда горело солнце, и в каплях воды, когда они взлетали, изгибалась радуга.
Коля тогда, смеясь, длинной камышиной, с метелкой на конце, щекотал Аннушке щеки и плечи, а она, прижав острые локти, закинув голову, подставляла шею, хохоча на весь пруд.
«Неужели в самом деле это было?» — думал Коля, глубоко затягиваясь папироской, и вздрогнул, когда над водой низко, со свистом, пролетели утки, садясь в камыш…
Это повернуло его мысли; он закурил новую папироску и лег на спину.
Аннушка представилась ему взрослой. То воспоминание о ней — купающейся — связалось с новым представлением, и от этого Коля почти чувствовал шелест ее платья и тот запах, какой издают девушки, когда разгорятся на солнце-Коля не смел, но думал все дальше, пока не повернулся ниц и закрыл горящее лицо руками…
— Господи, да она дня здесь не останется, — сказал он, — не будет же она у меня в лавке подсолнухи грызть, с попадьей пить чай. А я слова ей не сумею сказать. Поживет денек и уедет навсегда. А я что буду делать? Опять вино продавать. Сашку слушать? У мамаши есть хлеб с горчицей?.. Да ведь я не могу больше всего этого делать… Поймите.
В отчаянии Коля застыл. Понемногу голова его, подвернутая в руки, заболела, и, приподняв ее, он стал вглядываться в то место около купальни, где был яр; клочок прозрачного тумана заколебался над яром. Был ли то туман, Коля не знал хорошо, но сердце его задрожало радостью, как никогда. Это белое отделилось и, тихо летя по лунной зыби, приближалось к березовому полуостровку, и из неясной тени отделились две легкие руки…
«Русалка», — подумал Коля, и сладкая любовь разлилась по всему его телу. Захотелось положить голову в руки той, кто была и русалкой и Аннушкой вместе.
«Подойди поближе, — думал Коля, — я тебя люблю». А лягушки квакали, и звук их летел сквозь тело призрака…
Высокая луна побледнела в утренней заре. Колина одежда и волосы были мокры от росы, и голову ломило; он несколько раз вздохнул, помотал головой и, не оглядываясь на пруд, пошел в село, где уже мычали на дворах коровы и просыпались воробьи.
Подойдя к дьячкову дому, Коля увидел, что на крыше сидит верхом Матвей Паисыч, в новом подряснике и шляпе.
Коля прижался к забору; светало быстро, дьяк наверху вытягивал шею, силясь высмотреть что-то вдали. Когда же солнце поднялось алым бугром над полями, увидел Коля пыль на дороге, уходящей черной лентой в росистую степь.
Матвей Паисыч заслонился от света ладонью, и скоро утренний ветер донес ясный звон колокольца… Тогда дьячок привстал, поднял обе руки, и преобразилось радостное, красное лицо его, все в слезах.