9. Волчата, стр. 53

– У твоего отца есть ещё сыновья? Они старше или младше? У него много жён? Твоя мать жива? Она часто делит с ним ложе?

Вот так выясняется ценность человека. Если есть старшие братья — ты дешевле. И привходящие обстоятельства: кто греет постель старшему в роде, в каких родственных отношениях с тобой эта женщина. Поток вопросов не ослабевал: какое имущество, сколько коней, сколько воинов выставляет… В какой-то момент возникла пауза, в которую я ввернул свой вопрос. Понятно, что вопросы о статусе моего нового господина будут восприняты как наглость: «ждите, вам сообщат в нужное время», вот разве что кое-что наглядное…

– Если благородный бай дозволит ничтожному рабу спросить, то не просветит ли светоч мудрости — а что за железки так внимательно перебирает источник благодеяний и родник милости?

Во время нашего разговора мальчик перебирал кучку каких-то мелких металлических предметов, насыпанных горкой возле него на кошме. Сначала я подумал, что это какая-то игра, но он подносил каждую штучку к глазам, часто тщательно тёр их, и раздражённо кидал в кучу в углу.

Нукер обидно хмыкнул, поднялся и ушёл. Малыш вскипел, чуть не кинул в спину то, что было в руках. Почти сразу в избу вошёл и уселся другой воин — малыша не оставляют одного. Этого промежутка времени оказалось достаточным для моего микро-бая, чтобы взять себя в руки:

– Сто лет назад здесь была битва русских с половцами. Мой отец, хан Боняк Бонякович из рода Серого Волка, велел мне найти вещи, оставшиеся от того боя. Но здесь ничего нет. И в других местах нет. Под снегом ничего не видно, а времени очень мало. Отец… расстроится.

Парень был явно удручён. Я осторожно, со всей положенной вежливостью, доведённой до полного маразма восточной витиеватости, поинтересовался — а как именно выглядит искомое? Типа:

– Не укажет ли свет моего сердца, мускус моей поджелудочной и блистательнейший из камней моих почек, нечто похожее, на то, что составляет нынешнюю заботу, глубокую как горные ущелья, тёмную как пучины морские и волнующие как все тайны гарема самого багдадского калифа.

Большая часть стилистических завитушек была не понята и, скорее, даже испугала моего микро-бая. Кстати, его порадовало, что я стал употреблять тюркское «бай»-господин. Типа: даже эти тупые русские в состоянии запомнить наше слово. Если оно достаточно короткое.

Надо как-то… заинтересовать своего… бая. А то «на общих основаниях» — можно и до выкупа не дожить. Молотим непрерывно:

– О величайший из повелителей и прекраснейший из властителей! Свет мудрости, проистекающий из очей твоих, подобен свету волоса из хвоста новорождённого белого жеребёнка! Позволь же ничтожнейшему обеспокоить высокий слух твой глупыми словами. Древние мудрецы говорят, что большинству существ в подлунном мире свойственно собирать то, что им представляется полезным. Но есть три разновидности живущих, которые руководствуются не пользой, но блеском. Это — женщины, мальчишки и вороны. Они тянут к себе всё, что блестит. Нет ли вблизи селения каких-либо вороньих гнёзд?

Кажется, я несколько перебираю с эпитетами. Да не знаю я как у степных язычников с этим делом! Сравнение с волосом из хвоста новорождённого белого жеребёнка — это как? Позитивно или негативно?

Мальчишка загорелся. Поднял воинов. Я понаблюдал со стороны, с петлёй на шее, как три вороньих гнезда на ветлах недалеко от селения были снесены. Там было много чего, включая даже пару серебряных кун. Помёта и крика было ещё больше. Все намёрзлись, устали, измазались и вернулись в селение. Пока мой бай менял одежду, меня послали на поварню за чаем.

Кыпчаки избегают становиться на ночлег в русских избах. Какие-то навесы, высокие сараи с открытыми дверями… Похоже на массовую клаустрофобию. Но в поварне было много народу. Лавки и столы были выброшены на улицу, в печке булькало какое-то варево, которое периодически помешивала толстая заплаканная женщина в грязной одежде. В углу, забившись и сжавшись в комочек, сидел парнишка лет 10–12 со связанными ногами и руками. И широко распахнутыми глазами смотрел в середину помещения. Несколько половцев сидели вокруг центра на корточках или стояли у стен. В центре — происходило. Там шевелился комок тел.

На брошенной на земляной пол мешковине животом вниз лежал мальчик, чуть старше сидевшего в углу. Его голова была замотана какой-то тряпкой, видимо — рубахой. Из этого комка торчали связанные кисти рук, равномерно дёргающиеся. С боков были видны мосластые колени, тощие голени и какие-то… полуваленки. Всё остальное было закрыто распахнутым серым длинным халатом моего знакомого нукера. Тело владельца находилось внутри халата, и ритмично поднималось и опускалось, издавая удовлетворённые возгласы типа «ух! Ух!». Парень под ним синфазно сообщал миру: «ой! Ой!». Женщина у печи непрерывно тянула: «и-и-и». Кыпчаки вокруг рассуждали о новых персидских жеребцах какого-то Кобы и о возможной конкуренции им со стороны наблюдаемого нукера.

Я тихонько шагнул в сторону, пробираясь за спинами зрителей в сторону пленника в углу. Присел с ним рядом. Он, почувствовав движение, ошалело скользнул по мне взглядом и снова уставился на происходящее. Весь там. В зрелище этого процесса. Оторваться не может. В такт этому «ой-ой» у него дрожат губы, и дёргается лицо.

А я… я — нет. Я не институтская барышня. За этот год я столько всякого нахлебался, что просто иллюстрация к этнографическим запискам какого-то француза: «степные джигиты используют полонённых мальчиков для их наслаждений» — даже с озвучкой на три голоса… Да, обращает внимание. Но от дела не отвлекает. Скорее наоборот:

Нравиться?

– А…? Чего? Что?!!! Господи, пресвятая богородица, язычники окаянные…

– Ты будешь следующим.

– Эта… почему? Нет! Не надо! Я не хочу!!!

– Половцы ищут свои старые вещи. После битвы, что была сто лет назад. Какие-нибудь удила, стремена, бляхи, заклёпки. Не встречал?

Парень смотрел на меня совершенно ошалелым взглядом. Явно не понимая: о чём это я. Когда тут вот, прямо на глазах, на родном подворье, в поварне, где они всегда, всей семьёй, каждый день…

– Если это старьё им отдать — они уйдут. Вот этого больше не будет.

Вообще-то — да. Начнётся марш, а вне длительных стоянок у воинов и других дел хватает. Но собеседник ошалело отрицательно трясёт головой.

– Жаль. Хан бы обрадовался. Ну, извини. Что отвлёк.

– Стой! Я знаю! Я покажу! Тут рядом! Мы с братом закопали. Ну, вроде клад. Понарошку. Ну, играли. Ещё летом закопали. Тут, во дворе, под углом овина. Правда! Я покажу!

Я приложил палец к губам и тихонько отправился к своему микро-баю. Скулёж и уханье за моей спиной учащаются и усиливаются. Мда… Мальчишка молодой, может не выжить. Хотя… выжить для чего? Для нескольких лет в неволе в Степи? Или для греческих галер и каменоломен когда вырастет? Не жалей, Ваня, «аллах акбар», «на всё воля божья». «Suum cuique» — «каждому — своё»… Так было написано над воротами Бухенвальда.

– Часть 36. «Бессмертный волк серебряный как снег…»

– Глава 192

Я уже почти добрался до выхода, когда сзади раздался повелительный возглас:

– Дур! (Стой)

Что это меня — стало ясно сразу: один из молодых парней, стоявших у входа, цапнул меня за шиворот и развернул к центру помещения. Нукер, отжавшись на одной руке, упёртой в холку подростка под ним, второй — приглашающе помахал мне. Его широкая морда расплылась в многообещающей довольной улыбке. Редкие жёлтые зубы хорошо гармонировали с реденькими усиками. Что-то мне это лицо очень напоминает Париж — так и хочется съездить.

Меня подтащили к нему и поставили рядом на колени. Теперь мне было хорошо видны подробности происходившего под халатом. На спине полонянина, лежавшем на животе без штанов, с задранной на голову рубахе, уверенно, по-хозяйски устроился этот редкозубый хозяин жизни. Жизни разложенного мальчика — наверняка.