Эссе, очерки, статьи, стр. 13

Расследование не окончено до сих пор. Кое-что до сих пор неясно: так, всего в нескольких милях от гибнущего «Титаника» тонущие видели огни другого, «загадочного» корабля, который постоял-постоял да и скрылся; что это было, – неизвестно. То ли это было браконьерское шведское судно, испугавшееся морской инспекции и быстро скрывшееся в ночи, то ли «Калифорниец», застрявший во льдах, чей капитан и команда вроде бы видели и ракеты, и странность накренившихся мачтовых огней, позевали-позевали, решили: «должон быть „Титаник“, больше некому», – и легли спать; не наше дело; то ли – для вечно суеверных – Летучий Голландец, что всегда проплывает мимо обреченных, предвещая гибель? Кое-что, конечно, прояснилось, например, то, что корпус роскошного и непотоплямого был сделан из низкокачественной стали с большим содержанием серы: такая сталь становится хрупкой при низких температурах. Ошибкой признаны и действия команды: если бы корабль ударился об айсберг носом, то затоплены были бы от силы два передних отсека, и корабль остался бы на плаву, но кто мог знать? И кто мог сообразить, что водонепроницаемые двери лучше было оставить открытыми, – тогда вода ровно распределилась бы по днищу, и корабль лег бы «на ровный киль», а не черпал носом воду, при том что вода, под напором, перехлестывала через невысокие переборки и переливалась из отсека в отсек. Выжившие члены команды жаловались на несчастливое стечение обстоятельств: ни рябинки на воде, ни ветерка; а ведь при малейшем дуновении очертания айсберга, говорили они, очерчены сияющей линией. И повернулся он к ним не белой стороной, а черной, а черное в черноте ночи не видать. Конечно, не надо было гнать с такой скоростью, нельзя было пренебрегать радиограммами (здесь преступная небрежность становится необъяснимой), надо было дать вахтенным бинокли, надо было провести тренировку плавсостава и пассажиров с утра 14 апреля, как было предусмотрено, чтобы каждый знал, что делать, если… Надо было иметь достаточно шлюпок. (Еще в 1909 году, когда корабль был только задуман, на обсуждение декора, по показаниям очевидца, было потрачено четыре часа, на обсуждение числа мест в шлюпках – 5-10 минут). Не надо было отпускать их в море полупустыми, не надо было запирать третий класс как скот, не давая людям ни шанса выжить… но это уже не техническая, а моральная проблема.

И если с тех пор на кораблях броня крепка, а посадочных мест в шлюпках вволю, если радиосвязь не отвлекается на праздные пустяки, если береговая служба обязана своим рождением «Титанику», если все техническое становится все лучше и лучше, – можно ли извлечь какой-нибудь нравственный урок из гибели «Титаника»? Жена председателя оплакивала халатик под крики тонущих. Что же про это думать: богатая гадина, все они такие? А миллионерша Ида Страус отказалась сесть в лодку без своего мужа: всю жизнь жили вместе, вместе и погибнем; сжалившись над стариками, офицер предложил сесть в лодку и Исидору Страусу, обоим вместе, но старик отказался: не хочу привилегий; обнявшись, миллионеры пошли на дно. За оставшимися в каюте вещичками побежали богатый и бедный: оба не вернулись назад. Капитан Смит своими действиями погубил себя и других; последнее, что о нем вспоминают – это то, что он подплыл к перегруженной лодке с младенцем в руках, передал младенца матросам, отказался забраться в шлюпку, махнул рукой и уплыл во тьму, и больше его не видели. Спасшиеся предъявили счет пароходной компании. Миссис Кардеза заполнила 14 страниц требований на сумму 177 тысяч долларов (помножьте на шесть с половиной, чтобы получить сегодняшние цены). Эдвина Траут – на 8 шиллингов 5 пенсов: вместе с кораблем и полутора тысячами живых душ утонула ее машинка для изготовления мармелада. Мистер Дэниел потребовал вернуть деньги за призового бульдога, а Элла Уайт – за четырех кур. И чье же горе горше? И какой из этого сделать вывод? Кто лучше: женщины или мужчины? Богатые или бедные? Пьяные или трезвые?

После «Титаника» была первая мировая война (ведь великий журналист Стэд так и не доехал на мирную конференцию), а потом европейская и русская история, а потом вторая мировая война, а потом (и во время) еще много чего было, и у них, и особенно у нас, и кто решится сказать, что вот сейчас, в эту минуту, не тонет очередной, невидимый «Титаник» с плачущими мальчиками и мармеладными, дорогими чьему-то сердцу машинками? И никакой, ну никакой морали мне из этого не извлечь.

ДОЛБАНЕМ КРУТУЮ ПОПСУ!

Кроме шуток и без всяких кавычек: о великий и могучий русский язык! Ты один мне надежда и опора. Во дни скитаний… и т. д.

Ибо когда скитаешься по высокоразвитым странам, где коренное население не понимает твоего языка, впитанного тобою с молочной смесью «Малютка» и овощным пюре, и не только не понимает, но и, погрязнув в эгоистическом изоляционизме, вслух мечтает, чтобы ты бросил валять дурака, бормотать абракадабру и писать кириллическими закорючками и признал превосходство англо-саксонской лебединой речи (прекрасной речи, несмотря на отсутствие падежей и уменьшительных суффиксов, милых нашему степному сердцу!) – при всех этих обстоятельствах, господа, тянет, право, тянет прильнуть к Кастальскому источнику, осененному Бархударовым, Крючковым (другим, не тем) и Галкиной-Федорук.

Прильнешь и глотаешь: «обратитесь к вашему региональному дилеру», «прогрессивный дизайн, ориентированный на офис-применение». «Экспресс-опрос», «пресс-релиз», «ток-шоу», а теперь еще и это «офис-применение» свидетельствуют о том, что не только английская лексика (или дубовая техническая латынь, процеженная сквозь английское сито) вдруг поманили нашу прессу своим западным звучанием, но и английский синтаксис, как василиск, заворожил и сковал мягкие мозги бывших комсомольцев, а ныне биржевых деятелей. Какого рода «шоу»? В английском контексте вопрос бессмысленный, так как в английском рода нет, или почти нет (корабль почему-то женского рода, Израиль, между прочим, тоже). В русском же, по-видимому, среднего, просто потому, что кончается на «у». И вообще говоря, переводится как «представление». А «ток» значит «разговор», «беседа». В английском одно существительное, поставленное перед другим существительным, выполняет функцию прилагательного. А в русском – не так. «Разговорное представление» (хотя, конечно, звучит тяжеловато): вот вам прилагательное, а вот вам и существительное. Оба склоняются за милую душу. Чем плохо-то? Может, англичане тоже склоняли бы свои слова, да не с руки. Замечу, кстати, что на языке оригинала все эти термины («talk show») пишутся без дефиса, так как это именно два слова, поставленные вот в такой, специфической, в высшей степени свойственной английскому языку, позиции. А у нас норовят поставить дефис, слив два слова в одно, и не потому ли, что в русском языковом сознании, подобно следу от выпавшего гвоздя, все же остается воспоминание о нехватке чего-то: может быть, соединительной гласной? ВодОпад, темнОсиний, и т. д.

Чего мне надо-то?… Чего я лезу-то?… А вот чего. Сдается мне, что английскими заплатами, криво вырезанными из исходного благородного материала, тщетно пытается прикрыть зияющие прорехи бескультурья все то же люмпенское сознание строителя коммунизма. «Комчванство», «женсовет», «вещдок», «предзак», «Минводы», «спецназ», «санчасть» и прочие монстры большевисткого «новояза», малые и большие перлы хамского менталитета – родные дедушки «ток-шоу» и «пресс-релиза». Попробуйте эдак надломить и приспособить «игорный дом», «серные ванны» или «особое мнение» золотого века нашей литературы или же «томительно-небрежные» и «дымнолиловые» мечтания века серебряного! Попробуйте окоротить «персидскую миниатюру» того же Гумилева: «пермин», что ли?

А то вот читаю в «Неделе» интервью Е. Додолева с «гендиректором» [2] (а как же!) Российского телевидения Анатолием Лысенко. «Вроде она уже проходит по рангу крутой передачи», «вроде бы они все крутые», «создается аура крутой передачи», «смотрю по видушнику фильмы. Какие-то крутые там фильмы». Или: «…наберет силы и долбанет так, что…», «многие хотят, чтобы мы не очень долбали коммунистов», «Старик, ну что ж вы столько долбаете коммунистов…», «я могу долбать передачу», «а он долбал и ругал». О «Независимой газете»: «что, она очень лихая? Нет. И по верстке она достаточно „кирпичевая“… Она долбает и тех, и тех…» Хочется, набравшись христианского смирения и положив дружескую руку на плечо «гендиректора» – нет, не круто долбануть, а тихо, проникновенно прошептать с нехорошей консервативной улыбкой: «Толя! Зайчик! Товарищ! Верь: есть в нашем языке синонимы. Си-но-ни-мы! Да уж лучше матом, Толя, чем так-то!…»