День (сборник рассказов, эссе и фельетонов), стр. 27

Собственно, чувство облегчения смутно мучило меня еще в метро, а также на прочих отрезках пути. Разъяснение пришло дома, когда развернув дважды упакованную, я обнаружила вместо трех килограммов – два, вместо свинины – говядину, вместо молодой – старую, вместо розовой – черную. В руках у меня лежала пожилая корова, плотная, как Тутанхамон, а неразменную свининку бригада интернациональных жуликов вернула на место.

Но я не жалуюсь и даже не ропщу. Вот к чему приводит отрыв от народных масс и добровольное затворничество в башне из слоновой кости.

Не написать мне эпопеи. Перехожу на рис. Прощай, читатель!

1999

Ползет!

На этой неделе я ничего не собиралась покупать. Но пришлось. Выданная накануне вечером зарплата за ночь сама по себе усохла на одну четверть, а озеленение своего финансового садика я провести не успела. Пункты выдачи зелени закрылись, и постный Франклин поджимал губы в кошельках других счастливцев. «Чего бы такого купить? – лениво думала я утром в четверг. – Куплю-ка я себе новые занавески». И не спеша, нога за ногу, отправилась в магазин «Русский лен» на Комсомольском проспекте. От людей я слыхала, что в магазине «Русский лен» продают русский лен – решение нетривиальное, надо сказать: ведь название в наши дни совершенно ни о чем не говорит. Так, скажем, в моем районе есть магазин «Кураре», торгующий не стрихнином или ипритом, но вполне доброкачественными и недорогими продуктами; магазин «Партия», где никогда не встретишь дедушку Зю с красными флагами, а также «Лавка жизни», где можно приобрести ошейники для собак и искусственных мышей для котов (вот так и всегда: собаке – кнут, коту – пряники).

Но «Лен» действительно оказался магазином тканей. Конечно, 80 процентов тряпочек были турецко-сирийским ширпотребом, более пригодным для сельских гаремов; 10 процентов – поставки из Белоруссии и Словакии (могли бы не трудиться поставлять), там-сям попадались западноевропейские вкрапления – какой-нибудь королевский багрянец, усеянный бурбонскими лилиями, вполне годный, чтобы подтирать пол, если вокруг джакузи накапано. Но остальное было самым настоящим льном, бесконечно дешевым, вроде 11 рублей за метр. Нужен он мне или все-таки нет? – задумалась я и пошла прогуляться по чуждому мне проспекту, чтобы решение о покупке как-нибудь там само созрело в голове. Жизнь на проспекте шла своим тихим чередом. В одном магазине я не купила лампу (теперь именуемую светильником) за 1750 рублей, в другом – прекрасно обошлась без лампы за 2800 (красный шарик на нитке). «Это вчерашняя цена, – пояснили мне. – Сегодня уже 4600».

Не успела я осознать эту информацию, как вдруг наступила мертвая тишина, как перед приходом торнадо, потом произошло перешептывание и шевеление, выбежали охранники с мобильными телефонами, раздался сдавленный крик: «Закрывай!» и двери заложили на засов. Я и женщина, надумавшая купить чайник в форме зайца, в панике бросились вон из посудного отдела, решив, что магазин приступом берут ваххабиты. «Что случилось?» – «Пополз!» – крикнул кто-то в пятнистой форме, пробегая. «Кто?!» – «Курс!» – «Так сколько же теперь?…» – вскрикнула женщина, потрясая электрозайцем. – «Не знаем!… Ползет!…» Я почувствовала, как деньги в моем кармане ухнули и осели, как мартовские сугробы в романах Тургенева.

Пылесос! Вот что мне нужно! Он дорогой! Я прорвалась через кордон охранников, передергивавших затворы над оранжевыми синтетическими скатерками, и бросилась в соседний магазин – бытовая техника. Там уже скопилась небольшая лужица людей, обдиравших ногти о запертые двери. «Технический перерыв!» – кричал менеджер через пуленепробиваемое стекло. «Знаем ваш перерыв, – перемать, – видак продай!» – кричал нервный мужчина с нашей стороны. Но менеджер и его охранники расплылись за темным стеклом, как рыбы, ушедшие в глубину. Я помчалась к торговой палатке и скупила все восемь пачек «Явы – ответного удара», впрочем, успевшей подорожать. Так! Теперь занавески. Лен? К черту лен! Накуплю самой дорогой шерсти! Это на Ленинском, в «Доме тканей», но бешеной собаке семь верст не крюк. Может, они еще не знают, что он ползет. Я махнула рукой – и три машины с визгом притормозили.

«Плачу двадцатку», – спохватилась я уже на полдороге.

«Да какая разница», – удивительным образом отозвался шофер.

На дороге застрял огромный белый свадебный лимузин; на капоте трепыхался букет цветов, дверцы были распахнуты, внутри пусто – машина явно сломалась. Но ощущение было такое, что жених с невестой, услышав по радио, о том, что «он ползет», бросили машину и рванули – как есть, в фате и лаковых ботинках – в ближайшую торговую точку, – будь то бутик с крокодиловыми пиджаками или ларек «American Sasisk», чтобы скупить товары на корню, пока еще дают.

Через десять минут я уже вбегала, запыхавшись, в вожделенный магазин, но продавцы «Дома тканей» опередили меня: они бежали впереди, зашпиливая бумажными полосами отныне запретные, недоступные импортные полотнища: где-то в незримых финансовых эмпиреях беззвучной волной вздымалась цена на немецкое, турецкое, французское, испанское – как в малярийном бреду. Часть покупателей еще не понимала, что происходит, другие, быстрые разумом Невтоны, всегда в изобилии порождаемые русской землей, уже вовсю партизанили, отшпиливая бумагу от понравившихся тряпок, делая вид, что так всегда и было. Их разоблачали, вспыхивали забытые советского типа свары; у кассы уже стояла длинная и покорная советская очередь. Я купила километр ткани: не то, что хотела, а то, что было. Мы с кассиршей запутались в деньгах: она считала в новых, я, по привычке, в миллионах, одновременно пересчитывая их на у. е. А потом, все еще в неостывшем раже приобретательства и накопительства, я накупила ниток на третье тысячелетие – рублей эдак на восемь – и опять запуталась.

«Я вам должна еще полтинник», – сказала я продавцу.

«Да х… с ним, с полтинником», – по-доброму отвечал продавец.

Процесс пошел.

Август 1998

Ложка для картоф.

Мне захотелось купить чашки, ложки и вилки, и я смело и свободно вошла в магазин.

– Сумочку сдайте, – скорбно сказала пожилая женщина, дежурившая у деревянных ячеек с номерками.

– А что такое? – всполошилась я.

Женщина завела глаза под лоб и чуть-чуть сдвинула челюсть вперед – в том смысле, что, знаете, все бывает: делают вид, что покупать пришли, а сами… Впрочем, магазин назывался «Фея домашнего очага» – нечто исключительно языческое и сакральное, возможно, предполагающее даже ритуальное обнажение. Может быть, дабы не осквернять храм, посетители должны оставить за порогом мирские предметы. Делать нечего, я отдала ей сумочку и тут же начала об этой сумочке мучительно думать. Мне начало представляться родное содержимое сумочки. А вдруг ячейная тетка за моей спиной подглядывает в это содержимое? А вдруг она перепутает и отдаст мою сумочку другому? А вдруг она отойдет на минуту, а кто-нибудь подбежит и – хвать?

Поэтому я дергалась и оборачивалась на ячейки и их хранительницу. Как только я начала дергаться и оборачиваться, у меня за спиной вырос мужчина в дорогом, но мешковато сидящем костюме – служитель культа Феи. Он стал внимательно смотреть на мои руки; правда, стоило мне обернуться, как он сейчас же начинал рассматривать пол. На полу же ничего интересного не было.

– Все гармонично, – поняла я. – Пока я думаю, что они будут красть у меня, они думают, что я буду красть у них.

Я растопырила пальцы и расставила руки немножко в стороны, чтобы было видно, что я не сгибаю палец крючком, не подцепляю и не выдергиваю вещи из витрин. Кроме того, я пошла особо медленной походкой, чтобы показать, что я не убегаю стремглав с неправедно награбленным.

Чашек и ложек в магазине было полно. Один кофейный сервиз был даже ничего, и я нагнулась, чтобы рассмотреть его поближе. Мужчина за моей спиной встал поудобнее и тоже нагнулся. Так, должно быть, всегда делают у очага.