Рассказы, стр. 4

Валера смотрел на меня с пьяной радостью.

— Э-э-э, здорова... — он совершенно точно забыл мое имя. — Так ты здесь, да?

— Да, — ответил я, — давай пивка выпьем.

И мы пошли в вокзальные ларьки.

А потом я его посадил на поезд, так как эта явно не последняя «лакировка» привела его в состояние индифферентности к окружению: ему было наплевать, поедет он дальше или полетит, например, в космос.

Вот и все.

Мораль такова — не бросай товарища в беде, даже если он забыл, кто ты такой.

Была, правда, в наших не очень долгих и совсем не обременительных служебных отношениях еще одна вещь.

Когда я, каплей, собрался увольняться, Валерка, уже давно каптри, очень этому обрадовался, натурально и искренне.

— Потому, — сказал он с выражением папы Карло, — что ты уходишь молодым. Сколько тебе? Двадцать семь? Вся жисть впереди. Мне вот — уже некуда дергаться. А тебе самое время. Иди, иди — ты еще сможешь поломаться и починиться. Жизнь, насколько отсюда видно, еще готова принять тебя за чистый лист. Легче не будет, но будет по-другому. В добрый путь, — Валерка был «рогом» и своеобычно презирал всякое замполитство, но когда он говорил искренне, за ним можно было записывать.

Это и был тот самый мост, который поделил поколения офицерства на две простые категории — те, кому уже поздно, и те, которым в самый раз.

И такая штука — Валеркина искренность дала мне возможность увидеть новые горизонты как раз тогда, когда я в этом очень даже нуждался. Кому из офицеров просто дается дембель? Никому. Казаться может все что угодно. Реально — никому. Потому как весь жизненный уклад летит коту под хвост, и совсем непросто в новой жизни использовать старый опыт в качестве оснований для каких-то решений. Очень часто вместе с укладом летит и профессионализм — его негде применить, и семейные отношения — они построены на других постулатах.

Кто-то там занимается социальной адаптацией бывших офицеров. Очень старательно. Да они и сами не против прилежно изучить менеджмент и маркетинг. Только это никак не меняет главного — системы представлений о мире, системы ценностей, совершенно не рыночных, иерархичных, в которых очень многое не продается по определению. Поэтому подполковники-маркетологи очень часто возятся в гаражах со старыми иномарками. Или гоняют их из-за границы. Здесь вот как раз все понятно — техника и организация, и ты сам отвечаешь за то, что ты делаешь, и платят тебе за конкретный справно фырчащий результат.

Я на службе часто спрашивал у замученных ЕБН-демократией командиров, как они себе мыслят жизнь после дембеля? Ответы, даже искренние, были очень разными, эмоциональными. Единственное объединяло — отчетливый душок Свалки. Отработанного и списанного имущества.

Да и чему здесь удивляться — люди доверчиво давали себя полностью высасывать, а теперь вот оказалось — все зря.

У покойного В.В. Конецкого был эпизод, когда один из героев рассказывает о бывших белогвардейских офицерах, которые на чужбине, чтоб не подохнуть с голода, строили дороги. Такие, с которыми обычно сравнивают одну из двух российских бед.

— Офицеры, — говорил персонаж, — как простые работяги.

А они и есть простые работяги. С повышенным чувством ответственности за результаты труда. Это есть у нас у всех — даже у откровенных ублюдков «от эполет» и горьких опустившихся алкашей.

И даже здесь, внутри, в предавшей и продавшей стране, каждый из нас неосознанно пытается строить свою дорогу — с качеством алмазного резца и упорством ползущего по стене плюща. Это никуда уже не денется.

Смотрите по сторонам — люди делают разные вещи, такие разные... У каждого своя дорога. Творческие натуры в состоянии создавать накатанные шоссе для огромных масс. Правда, они часто заканчиваются тупиками.

Отставного офицера, возможно, нет смысла уважать за его служебные заслуги — их может не быть, либо же они могут быть неоднозначными.

Его есть смысл уважать за приверженность собственному выбору. Многие люди, сделав выбор, потом отказываются от ответственности за него. Среди отставников таких людей мало. Идти своей дорогой — не самый, возможно, элегантный и искусный жизненный выбор. Но это такая штука, на которую опираются простые житейские вещи — любовь, верность, ответственность, вера и надежда. Один очень известный человек называл все это проще и понятнее — крест.

Отставное русское офицерство, тяжело и болезненно матерясь, тащит свой крест, отхаркивая кровавую пену на асфальт политико-экономических реалий. Кто еще? Недогнившие остатки научной интеллигенции и глубинной мудростью народа укрытые остатки интеллигенции трудовой. Все.

А молодежь уже совсем другая — и ее за это винить глупо, глупее дела не найти. Другие времена — это объективно. Другие нравы.

В истории случались объединения пассионарности молодых поколений, на которую сегодняшней России наплевать — лишь бы стекла не били, и опыта старших — на них тоже наплевать, пусть себе бухтят. Такие объединения давали открытия континентов и рождения великих религий. Давали и кровавые войны. Зависело от направления. Но что-то мощное — получалось всегда.

Где-то здесь, на тонкой границе единства интересов поколений, и лежат ответы на вопросы.

Отставники, сохранившие в себе людей — а таких все-таки большинство, — не могут помочь с ответом на вопрос «что делать?». Но, полагаю, точно знают, «как».

В купе у Валерика мирно кудахтали две старушки, встретившие нас подозрительными взорами. Я сказал им «добрый вечер, извините, мы вам не помешаем», посадил улыбающегося и счастливого Валерку к окошку и вышел на перрон. Поезд тронулся, Валера махал мне плохо управлявшейся рукой.

Счастливо, приятель. Спасибо за разбитые розовые очки.

Для тебя и таких как ты — честь имею.