Ночь чудес, стр. 19

Глава 8

«ВОД ГЛУБИНУ ПОКИДАЕТ МОРСКОЙ ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЙ СТАРЕЦ…» [10]

Набрав номер, который дал мне Шпрангер, я долго ждал — седьмой гудок, восьмой… и хотел уже повесить трубку, как вдруг на том конце раздался крик, безумный пронзительный вопль. Мужчина вопил, будто его режут.

— Алло! — крикнул я. — Алло! Что с вами?

Тишина. Гулкая тишина, будто в большом помещении, потом послышалось отдаленное слабое постанывание и треск, какой может издать, наверное, большой и тяжелый неподвижный предмет. Вздох. А вот вытащили пробку из бутылки. Тишина. Теперь — шепот, женский, слов, как я ни старался, было не разобрать, странный какой-то шепот, не то лепет… Мужской голос: «Ну да, повернись», и глубокий, глубокий-преглубокий вздох, и опять слабые стоны. «О Господи, — подумал я, — ну куда, куда от них деваться, от этих беспардонных похотливых стонов? Вчера соседушки за стенкой, сегодня — невесть кто, мой звонок нарушил их идиллию, так они попросту положили трубку на пол возле кровати. Если сами не на полу резвятся». Внезапно настала тишина. Качество звука изменилось — словно трубка очутилась в другом помещении, меньшего размера, и тут же раздался женский голос: «Алло, не вешайте трубку, вы набрали номер…» Что-то щелкнуло, и тот же голос заговорил, и опять в новом помещении: «Алло!» Я от растерянности молчал и думал, не положить ли трубку, — наверное, надо извиниться, я, конечно, ошибся номером… Но тут снова раздался тот же голос, и женщина сухо спросила:

— Алло, с кем я разговариваю, кто это?

Я не назвался своим настоящим именем — вдруг, по какому-то наитию назвал чужую фамилию, чего вообще-то никогда себе не позволяю:

— Блок, профессор Блок. — Сказал, что собираю материал для статьи, и, вдруг спохватившись, что после только что прозвучавшего акустического триллера могут возникнуть кривотолки насчет содержания статьи, добавил: — Дело, видите ли, в картофеле, а телефон мне дал доктор Шпрангер, и он же сказал, что вы тоже занимались этой темой. — Еще не договорив, я подумал, до чего же по-идиотски это звучит: «Дело, видите ли, в картофеле». Тишина. Женщина на том конце провода молчала, потом кашлянула. — Вы ведь фрау Ангербах? — на всякий случай спросил я. Тишина. Там явно возникла акустическая яма, в трубке не раздавалось ни звука. Я крикнул: — Алло! Вы меня слышите?

Голос не сразу откликнулся:

— Да. Я целый год на это угрохала. Тема картофеля в художественной литературе Германии после сорок пятого года. Кто вам дал мой телефон?

— Шпрангер. Я пишу статью о картофеле. Поэтому интересуюсь. Мотив картофеля в литературе — это любопытно.

Она опять помолчала, потом спросила, и я сразу смекнул, что вопрос этот — ловушка:

— А что, в комнате Шпрангера еще стоит та громадина?

— Вы хотите сказать, концертный рояль? Да, там стоит этот блестящий черный стол для ненужных вещей.

— Хорошо. Можем встретиться в греческом ресторане Лефкоса Пиргоса. Это в Нойкельне, улица Эмзерштрассе. Проще всего доехать на метро, седьмая линия.

Перед входом в ресторан я увидел четыре столика с грязно-белыми пластмассовыми стульями. Два были заняты. За одним сидела девушка, за другим ярко накрашенная женщина с карамельно-розовыми волосами, жесткими и всклокоченными, на земле рядом с ней сидела собака, голенастая довольно крупная дворняга, время от времени она, наклонив морду, ловко смахивала длинным языком кусочки мяса с тарелки хозяйки. Терпеть не могу невоспитанных собак, поэтому в Берлине мне всегда бросается в глаза, что собак здесь невероятное количество, гораздо больше, чем в Мюнхене. Берлинские псы очень навязчивы, они не агрессивны, наоборот доверчивы, но кажется, будто кто-то специально их выдрессировал бросаться к людям и обнюхивать в самых неудобоназываемых местах. Дама с розовым войлоком вместо волос и кобель, хватавший куски прямо со стола, — о да, это в стиле той безумной записи на автоответчике. Я решил уйти, не раскрывая своего инкогнито, но тут мне помахала девушка, сидевшая за другим столиком. На первый взгляд я дал бы ей лет двадцать, нет, меньше, гораздо меньше, да она, пожалуй, еще в школу ходит, личико нежное, как у ребенка, тонкий носик, белокурые волосы коротко подстрижены, похожи на перышки, когда я вижу такие волосы, всегда хочется провести по ним ладонью.

— Это вы мне звонили? — спросила она.

— Я. А как вы меня узнали?

— По ищущему взгляду.

Я сел. Перед ней стоял бокал вина, она курила сигарету, небрежно, будто так и надо.

— Что вы пьете, рецину? — спросил я.

— Да, в жару самое милое дело. — Она положила ногу на ногу — ноги загорелые, голые, выше — кожаная куртка. Видимо, юбка такая короткая, что не высовывается даже краешек. Она заметила мой взгляд. И будто случайно, но все-таки явно с расчетом на меня расстегнула молнию куртки. Под футболкой слегка выступали маленькие соски. На футболке рисунок — красная пятиконечная звезда, советский символ, а внутри звезды буква Т.

— Тупакамары? [11] Партизаны-террористы?

— Вы — человек из старого доброго времени. — Она засмеялась. — Ничего подобного. «Т» значит «Тексако». Людям вашего поколения везде видится политическая символика, даже в простом кране на бочке с пивом. Знаю по своему папочке. — Она покрутила ногой в белой полотняной теннисной туфле, потом откинулась на спинку стула и застегнула куртку. Хорошая куртка — точная копия куртки американских летчиков, за очень большие деньги можно купить на Бродвее. Накладные карманы, маленький ярлычок из бордовой кожи, на нем — номер эскадрильи. Круглая кожаная нашивка с тисненым серебряным орлом; орел, распустив когти, летит к земле и вот-вот кого-то схватит. Юбочка оказалась узкой полосой черной материи.

— Это настоящая кожаная куртка?

— Да, а что?

— Нет, ничего, просто…

Подошел грек.

— Один пастушеский салат, — она обернулась ко мне: — Рекомендую. И рецину тоже.

— Хорошо, только салат, пожалуйста, обыкновенный! — Я подосадовал в душе, ну почему согласился на рецину? Я же терпеть не могу это пойло с привкусом сосновой смолы. Все ради этой девицы, лишь бы ее расположить. Кстати, если приглядеться получше, сразу ясно — никакая она не девица, а молодая женщина.

— Наконец-то можно окна открыть, проветрить, — сказал грек. Окна по внешнему краю были обведены полосами с белым меандром, греческим орнаментом. Грек подошел к столику, за которым сидела карамельно-розовая дама, и спросил, понравилось ли жаркое из ягненка. Пес облизнулся, хозяйка кивнула.

— Значит, вы собираете материал о картофеле?

— Да-да. Шпрангер упомянул о вашей дипломной работе. Наверное, вы пользовались архивом Роглера?

— Да. Он тогда еще был жив.

— А что он был за человек, этот Роглер?

— Милый, очень даже милый человек. Приветливый, отзывчивый и очень, очень остроумный. Шутки у него были сюрреалистические. Он рассказывал, например, про колорадских жуков, которых американцы якобы сбросили с самолета над территорией ГДР, кажется, в пятидесятых, и изображал в лицах, как партийный секретарь Бранденбурга, вооружившись полевым биноклем, наблюдал за полетом жуков, которые взяли курс прямиком на Берлин, следил, чтобы своевременно доложить начальству о вторжении. Здорово показывал, особенно как тот стоит, будто аршин проглотил. У Роглера был актерский талант. Я чуть со смеху не умирала, когда он, молча, без единого звука, изображал кого-нибудь. Потрясающий был человек. В моем вкусе.

— Сколько лет ему было, когда вы познакомились?

— Да что-нибудь около пятидесяти. В папаши мне годился. А у меня слабость к мужчинам, которые значительно старше. Они просто интереснее. — Она посмотрела на меня, и я поспешно отвел взгляд от ее ног.

— И Роглер разрешил вам воспользоваться его работами?

— Ну да, сразу. Я сказала, что пишу диплом на магистра, а тема — картофель в немецкой литературе послевоенных лет. Ему тут же вспомнились многие примеры, все по моей теме. Он же годами собирал любую информацию, связанную с картошкой. Художественную литературу тоже переворошил, все упоминания о картошке брал на карандаш. Система у него была, четыре рубрики: разведение, кулинария, художественный образ, пословицы и поговорки. «Чем крестьянин глупей, тем картошка круглей». Картофель в романах. У Германа Канта, у Штритматтера, Иоганнеса Бобровского, Кристы Вольф. К сожалению, в картотеке Роглера был сильный крен в сторону литературы ГДР. А впрочем, оно и понятно — у писателей ГДР картошка играла роль гораздо более заметную, чем, скажем, в творчестве швейцарцев, того же Макса Фриша или Дюрренматта. Они о ней почти не упоминают.