Император для легиона, стр. 60

Ортайяс опустил голову и склонился перед первым жрецом. Ножницы сверкнули в лучах осеннего солнца. Локон светло-каштановых волос упал на землю у ног Императора, затем еще один и еще, пока на голове Сфранцеза не осталось несколько жалких клочков. После этого настал черед бритвы, и вскоре голова юноши блистала подобно золотим шарам, венчающим храмы Фоса. Второй жрец подошел к Ортайясу, протянул книгу и сказал:

— Повинуйся закону, который отныне станет законом твоей жизни, если ты захочешь последовать ему. Если же в глубине души ты чувствуешь, что не сможешь вести монашескую жизнь, то скажи об этом сейчас.

Но Ортайяс, как и все вокруг, прекрасно знал, что его ожидает, если он откажется, и ответил не колеблясь:

— Я буду вести жизнь монаха.

Сильным голосом герольд повторил его слова. Толпа ответила громким вздохом. Посвящение в монахи было серьезным делом, даже если и вызвали его такие явно политические причины. В Империи политика часто переплеталась с религией. Скаурус вспомнил Земаркоса из Амориона и непроизвольно стиснул зубы. Жрец повторил предложение еще два раза, получив тот же самый положительный ответ. Передав второму жрецу книгу, он одел новичка-монаха в голубую одежду служителя Фоса и произнес:

— Как голубой плащ Фоса защищает твое нагое тело от холода, так пусть его святость защитит твою душу от зла.

И снова герольд громким голосом повторил его слова.

— Да будет так, — ответил Ортайяс, но голос его потонул в тысяче других голосов, повторяющих эхом слова посвящения. Несмотря на свое равнодушие к религии, Марк был невольно тронут этой молитвой и восхищен силой веры видессиан. Иногда ему почти хотелось разделить ее, но, как и Горгидас, он был слишком привязан к материальному миру, чтобы слиться с миром духовным.

Ортайяс Сфранцез прошел через те же ворота, в которые входил в амфитеатр, рука об руку с двумя жрецами, посвятившими его в монахи.

Вполне удовлетворенный увиденным, народ стал расходиться. Лоточники громко расхваливали свой товар:

— Вино! Сладкое вино!

— Булочки с корицей!

— Талисманы защитят ваших близких от дурного глаза!

— И-изюм! Сладкий изюм!

Все еще недовольный, Гай Филипп пробурчал:

— Дешево отделался! Теперь он проведет остаток своей жизни, наслаждаясь прелестями и роскошью столицы, и единственное, что будет отличать его от других, — это лысая голова и голубой плащ.

— Не совсем так, — хмыкнул Марк. Туризин мог быть прост, но он вряд ли был наивен. Геннадиосу будет не так одиноко в монастыре на далекой границе. И несомненно, он найдет о чем поговорить с братом Ортайясом.

10

— То есть как это — нет денег? — спросил Туризин устрашающе спокойным голосом и устремил на логофета суровый взор, как будто чиновник был врагом, которого лучше всего немедленно проткнуть мечом.

Палата Девятнадцати Диванов замерла. Марк слышал, как трещат смолистые факелы и воет снаружи ветер. Если бы он повернул голову, то увидел бы, как медленно падают снежинки за широкими окнами. Зима в столице была не такой суровой, как на плато в западных провинциях, но достаточно холодной. Трибун поплотнее закутался в шерстяной плащ.

Логофет, всхлипнув, втянул в себя воздух. Ему было около тридцати лет, и выглядел он худым и бледным. Адайос Ворцез — Скаурус с трудом вспомнил его имя — был дальним родственником губернатора города Имброса, расположенного на северо-востоке Империи. Ему пришлось собраться с духом, чтобы продолжить доклад перед лицом разгневанного владыки, и начал он запинаясь, но потом постепенно оживился, ободренный тем, что Император слушает его не прерывая.

— Ваше величество слишком многого ожидает от сборщиков налогов. То, что сейчас вообще могут быть собраны хоть какие-то налоги, уже является одним из чудес Фоса. Недавние неприятности… — Ага, подумал трибун, это смягченное бюрократами определение гражданской войны. -…и, что хуже всего, присутствие большого количества незваных пришельцев на наших землях… — Это он, похоже, о войсках каздов. -…Все это вместе взятое сделало сбор налогов практически невозможным на западных территориях.

О чем это он говорит? — раздраженно подумал трибун. Его видессианский язык был уже довольно беглым, но этот бюрократический жаргон совершенно затуманил ему голову.

«Перевод», сделанный Баанесом Ономагулосом, был грубым, но понятным и пришелся очень кстати:

— То есть, ты хочешь сказать, что твои драгоценные сборщики налогов испачкали штаны, завидев кочевников, и удрали, даже не убедившись, враги перед ними или друзья? — И Баанес хрипло рассмеялся.

— Похоже на то. — Барон Дракс внимательно посмотрел На Ворцеза. — Вы, я вижу, пускаете в ход любую уловку, любое оправдание, лишь бы не сдавать налоги в казну. Клянусь Игроком, вам, наверное, кажется, что деньги текут из ваших личных кошельков, а не из крестьянских карманов.

— Хорошо сказано! — воскликнул Туризин. Недоверие Императора к островитянам притуплялось, когда их мнения совпадали с его собственным.

Ворцез развернул длинный пергаментный свиток.

— Цифры, приведенные здесь, подтверждают мою правоту…

Но для солдат цифры ничего не значили, а он разговаривал с солдатами. Туризин смял свиток и отбросил его в сторону, зарычав:

— К дьяволу всю эту чушь! Мне нужно золото, а не ваши оправдания!

— Эти вшивые чернильницы думают, что бумага может залатать все прорехи, — заметил Элизайос Бурафос. — Я уже давно говорил Вашему величеству, что вместо денег и рабочих получал от них одни доклады и устал от этого.

Ворцез в отчаянии произнес:

— Проверив документы, которые я вам принес, вы придете к безусловному выводу, что…

— …бюрократы обирают честных людей, — закончил за Ворцеза Ономагулос. — Это известно еще со времен моего деда. Все, чего вы хотите, — это удержать власть в своих скользких лапах. А когда на троне, несмотря на ваши фокусы, оказался солдат, вы морите его голодом и устраиваете всякие пакости, как вот сейчас.

Марк не испытывал сострадания к несчастному логофету, но в тоне чиновника чувствовалась убежденность в своей правоте, и трибун понял это.

— Мне кажется, в том, что говорит этот человек, есть доля правды.

Туризин и его генералы в изумлении уставились на Марка.

— Это как же надо понимать? Уж не перешел ли ты на сторону этих чернильниц? — грозно нахмурился Император.

В благодарном взгляде, брошенном Адайосом Ворцезом на трибуна, сквозила нерешительность Чиновник, казалось, предчувствовал ловушку, сулящую ему в будущем большие неприятности. Лицо Алипии Гавры, внимательно наблюдавшей за трибуном, было, как обычно, невозмутимо, но в глазах ее Скаурус не прочел неодобрения. В отличие от большинства присутствующих здесь видессиан, трибун обладал опытом ведения не только военных, но и гражданских дел и прекрасно понимал, как легко потратить и как трудно собрать деньги.

Не обращая внимания на полуобвинение Туризина, Скаурус настойчиво продолжал:

— Сборщики налогов и чиновники Ортайяса соскребли все, что могли, с западных провинций, но не получили необходимых денег. Это и не удивительно — когда вокруг рыщут орды каздов, большая часть Империи становится недоступной. Кроме того, земли, сожженные и выпотрошенные каздами, вряд ли смогут помочь Империи деньгами — нельзя получить шерсть с остриженной овцы.

— Наемник, разбирающийся в проблемах финансов, — это просто невероятно, — пробормотал Ворцез. И чуть громче добавил: — Благодарю вас.

Император задумался, а Баанес Ономагулос помрачнел. Увидев, как побагровела лысина генерала, Скаурус пожалел о сорвавшемся с его языка сравнении, в котором упоминалась остриженная овца.

Алипия тоже кольнула генерала.

— Не во всех неудачах виноваты сборщики налогов. Если бы крупные землевладельцы своевременно вносили установленный налог, казна была бы в лучшем состоянии, — заметила Алипия.

— Совершенно справедливо, — поддержал принцессу Ворцез. — Многие финансовые чиновники подвергались нападениям, а кое-кто был убит при попытке собрать просроченные налоги с больших поместий; часть этих усадеб принадлежит знатным семействам, проживающим здесь, в столице.