Олег Рязанский, стр. 45

– Куда? Назад! Разве не понять, что в кустах не волк, а волкодлав! Человек-оборотень! Нет от него спасения, у волкодлава свой счет к людям! Это черт знает что, из рук-ног вон выходящее…

Брэньк в волнении от возможного провала операции, заговорил неправильными оборотами речи. Видимо, гены проснулись либо голос пра-предка Вильгельма прорезался, выехавшего из люксембургской земли по уже забытым причинам на службу к Александру Невскому. С тех пор люксембургские гены верно служат князьям московским. Преданно. Ответственно. Самоотверженно. По долгу, вере, совести. И Брэньк распорядился:

– Ну-ка, костровой, подбрось-ка в огнище дровище, а то, кабы того-чего из леса не выскочило… О трех ногах. Слух про волкодлава не зря ходит…

Брэньк неоднократно прибегал к такого рода ухищрениям – не допускать же раскрытия государевой тайны о купцах, присутствующих в обозе, в качестве средств массовой информации наряду с нищими, дервишами, каликами перехожими и прочими проходимцами, перемещающимися с места на место… Идея появилась на свет из уст князя московского и потребовала воплощения в жизнь. В первую очередь, чтобы едущие в обозе были в целости и сохранности. Именно им, очевидцам-свидетелям предстояло разнести по белу свету весть о победе войска русского над ратью мамаевой. Поразительно, но князь московский в этом был уверен загодя! Мистика? Или трезвый расчет?..

О победе русичей над татарами ближняя Европа узнала от нескольких, независимых друг от друга, ходячих источников. От монаха-хрониста Дитмара из Любека. От гражданина Позильге из Померании. От богослова кранца из Гамбурга.

В азиатский Ургенч и Хорезм весть дошла со скоростью верблюда и закрепилась посредством персидского историка Низамаддин-Шами. А в Каир на реке Нил известие приплыло на купеческом судне, преодолев путь синим Азовским морем, Черным сурожским, Средиземным с заходом во все прибрежные города. В труде арабского истерика Ибн-Халдуна “Книге назидательных примеров по истории арабов, персов, берберов и народов, живших с ними на земле” нашлось место и для записи о разгроме русичами войска мамаева…

Но все это произойдет после боя на Куликовом поле, а сейчас Брэньк во все глаза глядел, как стойко бился полк пешцев под управлением московского воеводы Тимофея Вельяминова, родного брата казненного год назад в Москве на Кучковом поле за службу тверскому князю в пользу Мамаю. Во все времена не жаловали предателей-переметчиков! И, вдруг, Брэньк увидел, как врезалась в строй пешцев свежая сотня мамаевых конников и как от удара кривой и острой татарской сабли упал на землю Куликова поля Тимофей Вельяминов, искупив смертью своей страшную вину брата-изменника… Выпал из жизни Тимофей Вельяминов, но не выпал из памяти времени.

Коннице Мамая удалось пробить брешь в рядах русичей и прорваться к взгорку, где трепетало на ветру алое полотнище стяга войска московского. Один из конников приметил у древка стяга человека в княжьем облачении и сам у себя поинтересовался:

– Не урусский ли князь это? В красном плаще и золотом теме? Однако, почему он сидит на коне недвижимо, даже без признаков моргания, будто он не жив, будто он уже “мурд”, мертвяк, то есть? Конь под ним боевой, беглый, а не из ярма бычьего. Обряжен по княжески. Грудь и шея в кольчуге пупырчатой. Узда с чеканом. Седло в серебре, под седлом – сафьян. Если кольчуга на урус-князе равна стоимости десяти добрых коней, то какова цена этих коней, ибо брони на них в два раза больше, поскольку грудь конская пошире человечьей да и шея длиннее! Знатная добыча…

Изготовился лучник, растянул тетиву от уха до уха, чтоб наверняка, сказал самому себе: “хорошая мишень для попадания…”

С начала битвы, Щур дважды подбегал к Брэньку.

– Стоишь? – спрашивал.

– Стою! – отвечало начальство.

А когда на третий раз подбежал и увидел, как упал Брэньк на землю со стрелой в груди, выполнив до конца приказ князя московского – стоять насмерть, то в отчаянья завыл волком. Жалостливо, сострадательно, пронзительно. На самой высокой ноте! И в тесноте боя, свои и чужие лошади стали топтать Щура копытами! Как волка!..

– На миру и смерть красна! – кричали пешцы на поле боя, отражая врага тесной толпою и бились, бились, не отступая, пока не остались лежать на земле живыми мертвыми… И когда пал последний копейщик, в это, крайне опасное для русского войска время, положение выправил Боброк-Волынский. По его сигналу выскочил из летописной Зеленой дубравы летописный конный засадный полк во главе с Серпуховским князем Владимиром Андреичем и переломил исход сражения!

С этой атаки и пошел отсчет победного дня войска русского! Мамаевы рати дрогнули и, бросая раненых, обозы, отстающих, обратились в беспорядочное бегство!

Закончилась беспощадная битва и каждый воин остался сам с собою наедине. Отрешенный от всего, опустошенный, обессиленный… Восемь дней “стояли на костях” оставшиеся в живых русские воины. Ходили полями, оврагами, облесками и кричали:

– Есть кто живой? Отзовись… Подай знак рукой… ногой… Вздохом…

Потом стали наклоняться к лежащим, шевелить их, переворачивать..

Потом хоронили… Смерть у каждого была своя. У кого в конце полета стрелы, кому-то отсекла голову сабля шустрая, кто-то повис на острие копья, иной лежит, конями истоптанный, и голубыми глазами смотрит в синее небо. А живой воин сидит под деревом и плачет. О павшей лошади:

– Конь был, что ветер! Как молния! Обгонял стрелу, пущенную на всем скаку! Перед битвой поил коня из серебряного шлема воеводы московского… Хвост в тугой узел завязывал… [12]

Хоть и говорят, что в одну и ту же воду нельзя дважды войти, но воины входили. Живыми и мертвыми. Один, даже, успел крикнуть: за что смерть-то, я и мечом не успел взмахнуть?

За него это сделали другие, что выжили на Поле брани! Мои предки, твои предки, наши предки: Коляничи, Вятяничи, Кривиничи, Залесичи, Славиничи, Громыничи, Яриличи, Мишаничи… Под стягом княжеским, под щитом справедливости с верой в свою Победу!

Многих павших воинов приютил Дон. На дне великой реки им хорошо. Тихо. Спокойно. Качаются диковинные растения, плавают золотые рыбки, благодать… Вытесненных смертью из земной жизни, приветливо встречали в раю пресветлом…

На Щура, не до конца затоптанного конями, наткнулся Федор Шиловец с разорванным ухом. Оба обрадовались. И победе, и друг другу.

Победа! Счастье-то какое! Но никто из живых не получил ни ордена, ни медали, ибо в то время таких наград еще не было.

Первый орден на Руси – медный крест с тисненой надписью: “… в лето 1393 года сей крест получил раб Божий…” и далее пустое место для имени – прозвища, найден археологами в древнем городе Звенигороде. Судя по находке, награда не нашла своего героя… По какому же поводу ее отчеканили? Одно известно пока, что чеканен тот крест при Юрии Дмитриевиче, князе звенигородском – вторым сыном Дмитрия Донского.

С испокон веков самой престижной добычей победителей было не злато-серебро, не пленные, а захват знамен. Вспомним, как после победы советских войск над гитлеровской Германией в мае 1945 года, спустя месяц в Москве, на параде солдат-победителей, склонились на брусчатке перед Кремлем двести захваченных в боях вражеских знамен со свастикой вместе с личным штандартом Гитлера!

Эпизод 17

Напасть Тохтамышева

О столь важном событии – перемене власти в Золотой Орде, князья русские узнали от ханских посланников. В ответ, соблюдая этикет, отправили поздравления, щедро приправленные подарочными наборами семи видов, что в совокупности означало признание власти Тохтамыш-хана. Но подношения, видимо, не соответствовали запросам новоиспеченного восточного правителя. Возомнив себя властелином половины обозримой земли, он возжаждал признания со вселенским размахом: с балдахинами-паланкинами, павлинами-пингвинами, слонами-крокодилами… Однако, львы с кентаврами отсутствовали и Тохтамыш-хан потребовал от князей личного приезда в Орду в сопровождении дани-подати, как было заведено со времен хана Батыя.