Олег Рязанский, стр. 28
Мамай нагнулся купавшей коробочке… Странно, из нее продолжало неистово жужжать, но ни одна летающая гнусь оттуда не вылетела!
Назавтра, другой табунщик приполз к Мамаю на коленях:
– О, горе мне, горе, рваному вонючему бурдюку, набитому ослиным пометом! Убей, но выслушай! Ослеп твой любимый жеребец Айгыр молочной масти и с жемчужными глазами! Всякий знает, что жеребец есть хан своего табуна. Куда скачет он, туда скачет и табун. Следом, без рассуждений. В слепом заблуждении Айгыр поскакал туда, куда смотрели невидяще его жемчужные глаза, достиг обрыва, сорвался, разбился насмерть и вместе с ним табун быстроногих кобылиц! О, горе мне, горе – блевотной отрыжке зловонной гиены…
– Отчего ослеп жеребец, если я велел его беречь пуще своих глаз? Равных ему не сыскать от вод Байкала до Волги!
– О, почтеннейший, Айгыр наелся зверобойной травы, от которой безвозвратно слепнут лошади белой масти.
– Врешь! Ради него я приказал вырвать с корнями весь зверобой с ближних пастбищ!
– О, почтеннейший, я поискал хорошенько и обнаружил…
– Что?
– Торбу с остатками зверобойной травы! Без корней!..
На третий день в ноги Мамаю пал третий табунщик:
– Я – прах у твоих ног! Если оставишь мне жизнь, до самой смерти буду лизать тебе ноги вместо собаки!
– Говори!
– В двух табунах охромела каждая третья лошадь!
– И никого из посторонних на пастбище, разумеется, не было?
– Почему не было? Было. Проходило мимо лицо урусское с хромоногой лошадью в поводу, ну, мы и разговорились…
– И о чем же ты, потомок великого мангытского племени, вел разговор с потомком хромоногого урус-князя Ярослава?
– Сначала о переломной поре меж лета и осени, потом о переломном часе между днем и ночью. Если в этот межевой час звезды сверкают ярко, значит, к хорошей погоде, если тусклые – к плохой; звезды мигающе – к ветру западному, мерцающе – к восточному, пылающие звезды – к радости, падающие – к беде, если не успеть загадать сокровенное желание. Урусский человек не успел, огорчился и решил: чем с плачем жить – лучше умереть с песней! И запел… Долго пел. Громко. На всю степь!
– И о чем пел?
– О молодецком коне урусского богатыря-удальца Ильи Муромца, в росе купаного, зарей обсушеного, что бежал-летел то ясным соколом, то зверем лютым, то змеем огненнокрылым… А потом спел и я. Проникновенно. Громко. Чтоб вся степь слышала!
– О чем?
– О необыкновенном коне Чингизхана. На нем повелитель вселенной отправил к подводным духам Байкала великого шамана Кокачу узнать о тайнах жизни и о бессмертии… После чего урус спел о коне другого урус-батыра Добрыни. Конь его, якобы, за один скок любые реки перемахивал, хоть Дон, хоть Днепр, хоть Волгу… А я в ответ спел еще громче, еще проникновенней о крылатых конях драконовой породы, у которых вместо пота выступала кровь! За одного из них, обитающих в небесных горах Тяныианя, китайский царь предлагал Чингизхану коня, сделанного из чистого золота. В натуральную величину. Механического. Ушами прядет, глазами смотрит, хвостом вертит… Взамен урус спел о златогривом коне Микулы Селяниновича: из-под его копыт летят стрелы семихвостые, семикрылые. Затрепещет конь гривою – листья с деревьев сыпятся, махнет хвостом – лес валится, а как дохнет пламенем из ноздрей… Тогда я во весь голос спел о Байчубаре, чубаром коне батыра Алпамыша! От скока его скакуна – в горах гром гремит, камни сыпятся из-под копыт, ибо, как сказал Чингизхан – настоящий боевой конь лишь тот, что хорошо идет и откормленным, и в полтеле, и натощак, и хромоногим!
– А урус не спел, отчего охромела его лошадь?
– Спел. Будто бы расплодился сверх меры некий зверек, на мыша очень похожий, но с хвостом необычайно чувствительным. Если конь нечаянно заденет его нежный хвост, зверек свирепеет и кусает коня в лодыжку зубами острее хорасанской сабли!
– Запомни, недоношенный потомок мангытского племени, хорь кусает коня не в ногу, а в ухо! И не на пастбище, а в конюшне!
Настоящий боевой конь никогда не позволит укусить себя ни в ногу, ни в ухо! Где этот всезнающий громкопоющий урус? Немедленно приволоки его ко мне на аркане!
– Убей меня, но я не в силах выполнить твое приказание! Как с постороннего лица, обнаруженного на пастбище, я содрал с него шкуру! По инструкции…
Стемнело. Мамай поднял глаза к небу. Одна звезда упала с неба, за ней – вторая, третья… Догадался, что это знаменитый монгольский стрелок Мерген метко сбивает из лука с небес избыточные светила. А, может, звезды падают к беде, по словам излишне болтливого уруса, и пора загадать желание?..
Яснее ясного, что охромели мамаевы лошади не от покусов мифического зверька, а в результате целенаправленных действий шиловских шлемников. Вспомнил кто-то, как однажды люди божии, калики перехожие, сказ сказывали, будто не весенняя распутица остановила продвижение войска монгольского хана Батыя, всего в двух переходах от стен Пскова и Новгорода, а перекрестье дорог среди леса дремучего без конца и окраины. Куда идти войску, в какую сторону двигаться?
Проблуждав в дебрях два дня, остановил Батый свое войско. Послал разведку. Тут-то и нагрянул на батыев стан селигерский народный мститель дед Игнач. Вывернул тулуп наизнанку, вымазался конским навозом, заржал жеребцом и ночкой темною да безлунною без сна и роздыха крест-накрест резал сухожилия на мохнатых щиколотках монгольских коней. Что утром оставалось делать Батыю? Повернуть войско назад…
Поразмыслив, шиловские шлемники решили повторить прием селигерского мстителя. Отвести глаза мамаевым караульщикам вызвался Шабарша, младший из братьев уразинских, балабол, пустобрех, проныра. И ростом не вышел, коротконог и с головой приплюснутой. Такие недомерки не силой, а горлом берут, коль горло ширше кулака.
Оправдал свое прозвище Шабарша, сумел уболтать-перекричать – перепеть мамаева табунщика, дал возможность тихо-спокойно поработать товарищам. Знал свою судьбу наперед – что суждено по выбору, тому и быть и с радостью пошел ей навстречу ради долга воинского, ради духа братского…
Под нарядной рябиной с резными листьями, отыскали литовские шлемники весельчака и балагура Шабаршу уразинского с глазами навек закрытыми. Подняли с земли, невесомого, словно лист рябиновый, повезли к дому родимому – свои своего не бросают…
Эпизод 10
Родственнички. Дальние и ближние. Лицом к лицу
“Слыша о приготовлениях неприятельской армии, полководец должен чаще туда посылать разведчиков из числа честных и верных людей, также позволять и купцам ходить в неприятельскую землю.”
Жарко. Безветренно. Медом пахнет. В липкой паутине залетная муха зря крыльями машет. А бежалого к ней паука схватил не лету хохлатый удод. Но не успел полакомиться, став сам легкой добычей змеюки подколодной.
Как предугадать правителю действия нападателя? Понадеяться на шестое чувство, поверить донесению проверенного посыльного, глазам очевидца, словам провидца или прорицателя?
О набегах гуннов, скифов, кипчаков-половцев, печенегов-огузов, алан, булгар, хазар, авар, татар… народ узнавал не только по гаданиям на курьих потрохах и бараньих лопатках. Днепровская Русь – по волчьему вою предводителя. Заволжская Чудь – по вою ветра. Костромская Мерь – по мокрети соли галичской. Егоньская Весь – по ряби от плавников рыбьих. Новгородская Водь, бродная, бродячая, ильменская – по взбаламучиванию окрестных рек: Меты, Вишеры, Шелони… Косопузая Рязань – по стуку копыт конских. Прижмет уши к земле и слушает, слушает… А муромский люд из мещерских лесов, откуда вышел и пошел гулять по русийским украинам Илья Муромец, уличал вражичей по торговым и боевым гирям-разновесам с державной петелькой.