Берлиоз, стр. 12
Офелия… Он вновь видит, как она, призрачная, опускается на труп Ромео, пережить которого не желает. Ибо по-настоящему любит лишь та, что готова умереть ради своего любимого.
«Где она сейчас, Офелия? — спрашивает он себя. — Поймет ли она? Согласится ли? Впрочем, все равно. Я сломлю ее сопротивление. Она должна стать моей женой!»
В эти минуты раздумий его романтизм пробуждается, и он вновь видит все гениальные произведения, в которых являлась ему Офелия, и он пишет своему другу Феррану: «Приезжайте скорее, прошу вас… Мы будем вместе читать „Гамлета“ и „Фауста“. О Шекспир и Гете — немые наперсники моих страданий, толкователи моей жизни».
VIII
Октябрь.
Деревья, такие ветвистые, теперь без листьев — голые скелеты. Непередаваемой грустью веет в природе. Романтическая пора, столь дорогая сердцам поэтов.
После месяца, проведенного в Дофине, Гектор возвратился в Париж.
Первое, что он сделал, — поспешил, в гостиницу, где живет его кумир. И по дороге его посетило чудесное видение.
Он видит великий день соединения их душ. Он входит, появляется Офелия. Он склоняет перед ней голову, отягченную любовью и гениальностью, и припадает к ее ногам.
«Поднимитесь, Гектор, — говорит она, — вы победили!»
Ее призрачное лицо обращено к нему, глаза тронуты поволокой, губы приоткрыты для поцелуя.
А Гектор? Он в нерешительности у порога высшего блаженства. Он боится потерять сознание. На какой-то миг все перед ним плывет, а потом он «срывает с ее губ цветок поцелуя». Их первый поцелуй, вкус которого не умрет никогда. А теперь — в церковь.
Сколь неземной кажется ему Офелия под белой фатой!
И, наконец, летят в таинственные дали голоса колоколов, и они оба, Гектор и Офелия, отправляются в волшебную сказку, которая будет длиться вечно…
Но вот Гектор с трепещущим сердцем входит в гостиницу. Он спрашивает:
— Мисс Гэрриет Смитсон у себя?
— Ее нет… Она уехала.
— Уехала, жестокая! Но куда?
— В Бордо, в турне.
IX
Как нескончаемо ожидание для сердца, терзаемого любовью!
Ища забвенья, Гектор лихорадочно творит музыку.
Его голову распирают «колоссальные» ритмы. Он набрасывается на работу. Музыка переполняет его. Ему заказывают ораторию. Он мгновенно сочиняет ее. Его просят вести музыкальную хронику в «Корреспондан». Он тотчас соглашается и впрягается в работу. Он соглашается также участвовать в отборе и замещении артистов в театре Жимназ лирик. Но более всего он занят своими «Восемью сценами», набросанными в Коте, которые он пишет с чудесным вдохновением. Он хочет, чтобы эти «Восемь сцен» взволновали мир и более того — покорили Офелию, которая, как он надеялся, от восхищения соскользнет к любви. В стремлении справиться с аккордами он то и дело поднимается со стула и мерит шагами крошечную комнатку, напоминая дикого зверя в клетке. Но почему он неустанно вновь и вновь прижимается лицом к стеклу окна? Чтобы узнать, не вернулась ли, наконец, Офелия. Двадцать, сто раз повторяет он свой маневр. Любовь заряжает его музыкальным вдохновением.
1829
I
Январь.
Забудешь ты ее когда-нибудь, Гектор?
Как-то вечером, когда ты был на своем посту, в комнате, где жила твоя Дульцинея, зажегся свет. И тогда у тебя вырвался крик, долгий крик, пронзивший ночь. Отказываясь верить в чудо, ты громко спросил (кого, безумный? Ты был один):
«Она ли это, неужели она, а не мираж? Она, наконец, вернулась?!»
И ты сходил с ума от радости и не сводил глаз с ее окна до того мгновения, когда огонь угас и тень Офелии исчезла.
Во время бессонной ночи сколько раз ты звал ее! А потом, когда настало утро, ты решил:
«Я слишком долго ждал, слишком долго колебался, но теперь хочу действовать. Действовать немедленно!»
Вышколенные друзья Гектора становятся его послами. Но вполне ли правдивы их отчеты или они приукрашивают истину, щадя его?
Были они хотя бы приняты недоступным кумиром? Будем судить об этом с осторожностью.
Ну, а Гектор, чье воображение блуждает в стране химер, смеет предсказывать:
— Скоро она будет очарована и уступит.
— Очарована кем и чем, Гектор? — отважился спросить строй его верных солдат, желавших ему верить.
— «Восемью сценами из „Фауста“. Вот увидите, они приведут ее в неистовый восторг, восторг от высшей красоты, какую они таят, и от волшебника, их сотворившего.
II
Февраль
Наш влюбленный романтик закончил свои «Восемь сцен» и на последней странице внизу смело поставил свою твердую подпись, в которой чувствовалась вся его непоколебимая вера в высокое назначение этого сочинения.
Надежда на близкую славу придает ему смелость, и вот он пишет Офелии. Но Офелия не отвечает. На очень короткое время Гектора охватывают смущение и грусть, затем возрождается вера.
«Она будет моей женой… вопреки всему», — вновь невозмутимо повторяет он.
Вдруг — тревога: по Парижу прошел слух, что Офелия скоро уедет в Амстердам.
Что же вы медлите, издатель Шлезингер? Спешите, спешите! «Восемь сцен» должны появиться немедленно!
Шли дни… «Тысяча чертей!» — то и дело выкрикивал наш Гектор, сгорая от нетерпения. Но увы! 3 марта, до того, как «Восемь сцен» были отпечатаны, Офелия уехала из Парижа.
Накануне ее отъезда эмиссары Гектора будто бы «потребовали» от знаменитой артистки прямо ответить на единственный вопрос:
— Желаете ли вы выйти замуж за господина Гектора Берлиоза?
«Если им верить, то королева театра, носившая драгоценности, преподнесенные ей от имени Карла X и его двора, ответила полусогласием на матримониальные предложения молодого Гектора. „Если он действительно меня любит, — якобы сказала трагедийная актриса, — то несколько месяцев ожидания не смогут поколебать его постоянства“. Почему бы Гэрриет не сказать этого? Она ничего не обещала. Ей предстояло уехать, и женщина, появляющаяся перед публикой и зависящая от прессы, вполне могла с осторожностью обойтись с пылким молодым человеком, о причудах которого ей рассказывали, еще и приукрашивая их» [32].
Однако многие биографы утверждают, что ее ответ был куда менее обнадеживающим. «Нет ничего более невозможного!» — твердо сказала она, подчеркнув сказанное улыбкой.
Но узнал ли об этом Гектор? Друзья тщательно просеивали правду, прежде чем ее высказать. Они приукрашивали ее, подправляли, досочиняли.
III
Вот, наконец, и завершены «Восемь сцен» — искры, брызнувшие в часы благодати, когда человек больше и лучше, чем он есть, когда возвеличивается его «я». Гектор ликует. Гектор намерен покорить мир, как скромно заявляет он своим поклонникам. И прежде всего он хочет потрясти Офелию.
«Моя любовь к Офелии, — писал он Эмберу Феррану, — удесятерила мои силы… Я собираюсь послать ей в Амстердам мою партитуру. Я подпишу ее лишь инициалами… Мое сердце переполнено» [33].
Затем он написал великому Гете.
«Монсеньер!
Вот уже несколько лет как «Фауст» стал моей настольной книгой. Я постепенно постигал его (хотя и мог видеть его лишь сквозь туман перевода), пока, наконец, это удивительное произведение не околдовало меня; музыкальные образы теснились в моей голове вокруг ваших поэтических образов, и, хотя я твердо решил не пытаться соединять свои слабые аккорды с возвышенными звучаниями вашего творения, понемногу соблазн стал настолько большим, а очарование настолько властным, что музыка нескольких сцен получилась почти помимо моей воли.
Я только что опубликовал партитуру, и как ни недостойна она быть вам представленной, я все же позволю себе вольность преподнести ее вам сегодня. Я уверен, что вы получили уже очень большое число всякого рода сочинений, вдохновленных чудесной поэмой, и потому имею основание опасаться, что, посылая ее после стольких других, буду лишь докучать вам. Но если в той атмосфере славы, где вы живете, вас не сможет тронуть голос безвестной похвалы, то, я надеюсь по крайней мере, что вы простите молодого композитора с сердцем и воображением, разожженным вашим гением, за то, что он не смог сдержать крика восторга.
Имею честь, монсеньер, выразить глубочайшее почтение и быть вашим покорнейшим и преданнейшим слугой.
Гектор Берлиоз
Улица Ришелье, 98, Париж».
32
Адольф Бошо, Гектор Берлиоз.
33
Постскриптум этого письма так верно отражает кипучий темперамент Гектора, что небезынтересно его привести. «Читали ли вы „Восточные мотивы“ Виктора Гюго? В них тысячи взлетов поэтического гения. Я сотворил „Песню пиратов“ с аккомпанементом бури… Пришлю вам ее с „Фаустом“. Это напев морского разбойника, песня корсара, грабителя, флибустьера с хриплым и диким голосом, однако нет нужды объяснять вам, вы понимаете поэзию музыки столь же хорошо, как и я».