Танец любви, стр. 19

Рональд неспешно разглядывал все вокруг. Милли вдруг с ужасом подумала о том, что он, возможно, представляет окружающую их природу как возможную площадку для киносъемок. Пальцы ее сжались в кулаки. Только бы он этого не сказал, взмолилась она.

Она испытала огромное облегчение и была приятно удивлена его словами.

— А ты когда-нибудь берешь сюда флейту?

— Иногда. А что? — Милли совсем расслабилась.

— Представляю, как ты играешь здесь — для диких животных и горных вершин.

— Здесь не так уж много диких животных — разве что какая-нибудь белка. А горы слишком далеко, чтобы слышать меня.

Он тихо засмеялся, укоризненно качая головой.

— Любому, кто услышал бы эти слова, показалось бы, что ты не романтик.

Это, сразу же отметила про себя Милли, была опасная тема. Встав на колени, она принялась деловито распаковывать припасенные для пикника продукты.

— И был бы прав, — сказала она, не поднимая головы.

— Это несправедливо, — заметил Рональд, опускаясь на траву рядом с ней. Его голос звучал, словно растопленный мед, и в нем слышался намек на смех, который она никогда, теперь уже никогда, не сможет забыть. — Одинокая леди, играющая на флейте, с внешностью, о какой можно только мечтать, и при этом не верит в романтику. Такое сочетание должно быть просто запрещено законом!

Милли так и застыла с ножом в руках. Рональд, приподняв бровь, вопросительно посмотрел на нее. Через мгновение она справилась с собой и снова принялась нарезать сыр. Только когда он принялся за еду, она сказала, тщательно подбирая слова:

— Просто я рано столкнулась с обратной стороной романтики.

— Каким образом?

— Моя мать была очень романтична и потому не слишком счастлива. Как и мой отец. И отчим.

— Да-да. — Он подождал, пока она устроится поудобнее и возьмет в руки бутерброд. — Что-то вроде этого я и предполагал, — продолжил он с легким оттенком превосходства. — Но что же все-таки случилось с твоей матерью? Одна большая и пагубная страсть? Или множество мелких связей?

— Много больших и пагубных связей, — ответила Милли. — У нее был действительно необыкновенный голос, такой, что люди сразу влюблялись в него, даже не зная ее саму. Внешне она тоже выглядела великолепно: пышная красавица с тяжелыми каштановыми волосами и огромными прекрасными глазами.

Склонив голову набок, Рональд разглядывал ее мальчишескую фигурку.

— Да, она была совсем другой, — согласилась Милли с его не высказанным вслух комментарием. — Я больше похожа на отца, еще одного тощего воробышка.

Он фыркнул от смеха.

— Так кем же был твой худощавый отец? Одним из поклонников матери, и только?

— Вовсе нет. Он органист, и в своей области знаменит не меньше, чем она. Но моя мать именно блистала, — пояснила Милли, не сознавая, что в ее словах звучит легкий оттенок грусти. — Ты бы понравился ей.

— Спасибо, — с иронией ответил Рональд. — Пожалуйста, передай мне оливки. — Он взял из ее рук баночку и продолжил расспросы:

— А потом появился столь же блистательный отчим? У него определенно живое воображение. По крайней мере, если судить по отделке комнаты.

Милли вспомнила, как Рональд разглядывал херувимов на фоне бледно-голубого райского неба, изображенных на потолке спальни Пита, и рассмеялась. От этого она вдруг почувствовала себя лучше.

— Он был значительно старше мамы и тоже знаменит. Она была просто ослеплена… на какое-то время.

— А затем? — подсказал Рональд.

— А затем ей захотелось развлечься — ходить на танцевальные вечера, видеть молодых мужчин у своих ног, забыть, что у нее есть дочь-подросток…

— Мне это знакомо, — сказал Рональд. — Так что же все-таки случилось с ней? Она сбежала от Пита?

Милли криво улыбнулась.

— В конце концов — да.

— Ты переживала?

— Не совсем так. Ведь это было облегчением, потому что мы все наконец-то определились. Я никогда не держала на нее зла. Она умерла от какой-то разновидности гриппа, даже не позволив своему другу вызвать врача.

Рональд сделал движение, как будто хотел накрыть ее руку своей, но затем остановился. Его густые, хорошо очерченные брови сдвинулись. Он посмотрел себе на руку, словно она была ему чужой, и что-то пробормотал себе под нос. Милли не разобрала, что именно, но ей показалось, что он сердится.

— Расскажи мне что-нибудь еще про своего отца, — попросил Рональд после минутного молчания. — Ему тоже хотелось танцевать ночи напролет, забыв о том, что у него есть дочь?

— Боже мой, конечно же нет! Он никогда не позволяет своим подругам вставать между ним и его музыкой, а порой вообще не замечает их присутствия. По крайней мере, до тех пор, пока они не уходят, а он не остается без чистых рубашек.

Рональд покачал головой.

— А я-то считал тебя избалованной принцессой. Как же можно так ошибаться! Похоже, тебя окружает сборище каких-то чудовищ.

Милли повела плечами.

— Нет, они не чудовища, а просто очень талантливы, поэтому нужно даже потакать их слабостям. Такие люди очень много отдают окружающим, и от этого порой опустошаются сами.

— Ты, должно быть, шутишь… — Их глаза встретились, и Рональд с облегчением вздохнул. — Тебе почти удалось обмануть меня — я подумал, что ты действительно так считаешь.

— Таковы принципы, руководствуясь которыми меня воспитали, — просто сказала Милли.

Он пристально смотрел на нее, и его глаза сузились.

— Ты ведь не веришь в это, — тихим голосом поставил он свой диагноз.

— Во всяком случае, не хочу верить. Я не желаю быть рабыней какого-нибудь эгоиста только потому, что он божественно поет, и никогда не стала бы сама терроризировать других.

Хотя ее голос звучал вполне спокойно, Рональд явно понял всю глубину ее переживаний.

— Понятно, — прищурив глаза, произнес он. — Еще одна разгаданная загадка.

— Какая загадка? — резко спросила она. Он ответил лениво, но с едва слышными стальными нотками в голосе:

— Ты боишься даже подумать о том, что, возможно, у тебя тоже есть талант.

Милли была потрясена до глубины души.

— Никто никогда не говорил мне ничего подобного, — наконец проговорила она.

Рональд, казалось, не заметил ее потрясения.

— И даже твой гуру?

Глава 7

Милли вспомнила последние замечания Шона в ее адрес, на ее лице появилась мрачная усмешка.

— Конечно же, нет. — И она добавила, старательно подбирая слова:

— Он абсолютно уверен в том, что если у меня и были какие-то способности, то все это уже в прошлом. По его мнению, я деградирую.

— Да? — Рональд взял ломтик хлеба и аккуратно положил на него кружок приправленной чесноком колбасы. Его карие глаза проницательно смотрели на нее. — А ты сама как считаешь?

Милли закусила губу.

— Довольно трудно объективно оценить собственные способности. Всегда надеешься, что…

Она замолчала, поняв, что ее слова звучат так, словно она оправдывается.

— Значит, ты считаешь себя талантливее, чем он думает, — как бы размышляя вслух, сказал Рональд.

— Я этого не говорила!

— Тебе и не надо было. — Он улыбнулся. — Думаю, ты еще не призналась в этом даже самой себе. Но если бы ты была согласна с мнением маэстро О'Флаэрти, то не стала бы говорить, что человеку трудно объективно оценить свою работу. Не так ли?

Милли задумчиво провела рукой по волосам. Она видела, каким взглядом Рональд проследил этот ее жест. В выражении его лица было что-то напряженное. Ей стало неловко, и ее руки тяжело упали на колени. Она ждала, что и как он скажет, но, когда он заговорил, голос его звучал достаточно обыденно.

— А что говорят другие?

— А что они могут сказать? — Она вздохнула. — Все они друзья семьи. Мой отчим состоит в правлении директоров колледжа, преподаватель жил вместе с ним в Кембридже, ведущий музыкальный критик — один из приятелей моей покойной матери… Так что сторонних наблюдателей просто нет. Кроме… — Она сглотнула. — Кроме Шона О'Флаэрти.