Мир Стругацких. Полдень и Полночь (сборник), стр. 62
Это старорежимное «сударь» покоробило Аркашу. Он насупился и крепче сжал «мосинку», направленную незнакомцу в живот, уточнил:
– Удостоверение… И пропуск в прифронтовую зону.
– Прости… не сообразил, – проговорил улыбчивый. – У вас военно-историческая игра в Интернате… Верно!
«Что он несет? – подумал Аркаша. – Какая военная игра? С луны, что ли, свалился…»
– Предъявите документы, – на всякий случай повторил он.
– Извини, дружок, – развел руками незнакомец. – У меня только проектная документация… Вез, понимаешь ли, на полигон… Мы с ребятами всю ночь искали ошибку в расчетах и, кажется, нашли. И вот на тебе… Эта старая кляча… – Он непочтительно пнул диковинную машину по колесу… – вздумала взбрыкнуть…
Полигон… Расчеты…
У Аркаши отлегло от сердца. Конечно, это свой. Наверное, какая-то секретная научная разработка для нужд фронта. Странно, что нет с собой удостоверения личности… А с другой стороны, с какой стати сотрудник серьезного ведомства станет предъявлять документы какому-то сопляку с дореволюционной винтовкой и молочными бидонами?
Аркаше стало неловко держать приветливого здоровяка на мушке, и он опустил «мосинку» прикладом к ноге.
– А что случилось? – спросил он, кивая на «взбрыкнувшую клячу».
Незнакомец смущенно почесал в затылке.
– Да понимаешь… Стыдно, конечно, но я ни бельмеса не смыслю в этих квазибиомеханизмах… Моя специальность – сверхтяжелые системы. А моих крошек через дигесталку не прокормишь…
Он удрученно заглянул под капот. Аркаша, не в силах справиться с любопытством, царапая прикладом винтовки по бетону, приблизился к машине и тоже заглянул. Он ожидал увидеть темный от масляного нагара корпус двигателя внутреннего сгорания, трубчатую решетку радиатора и туго натянутую ременную передачу, но вместо этого под капотом бугрилось что-то неприятно розовое, напоминающее скорее освежеванную тушу, нежели механизм.
– Что это? – спросил Аркаша, брезгливо морщась.
– Неужели никогда не видел? – изумился незнакомец. – Искусственная мускулатура, метаболический реактор, питающие биоэлементы…
– Вот здорово! – восхитился Аркаша, хотя, сказать по совести, ничего не понял. – Такую машину нужно в распоряжение командующего или даже самого товарища Сталина! Хотя… у него есть, наверное…
– Сталина? – переспросил улыбчивый, хмуря высокий лоб. – Это, кажется, политический деятель был такой… Времен Второй мировой…
Сталин! Деятель!
Аркаша мгновенно подобрался, отступил назад, снова поднимая вороненый ствол винтовки. Сомнения исчезли. Так говорить о великом вожде и учителе мог только откровенный враг. Ловкий шпион это, а не секретный конструктор… Сдать его в особый отдел. А автомобиль – фронту.
– Руки вверх! – скомандовал Аркаша, щелкая затвором.
– Да что это с тобой, любезный? – сочувственно осведомился незнакомец. – Ты уж меня извини, но некогда мне играть в ваши игры… Ребята ждут. У нас график испытаний летит к черту…
– Подождут, – процедил Аркаша. – Сейчас я отведу вас куда следует, гражданин… Там разберутся, кто вас ждет и какие испытания вы тут проводите.
Аркаша говорил тоном бдительного комсомольца из довоенного фильма про разоблачение врагов народа, и ему очень нравилось произносить эти сдержанно-мужественные слова.
– Ого, я вижу, тут у вас все серьезно… – пробормотал улыбчивый, на всякий случай поднимая руки. – Ну, хорошо… Отведи меня в штаб, или как это вы называете… Все равно самостоятельно мне с этой колымагой не справиться… А у вас там, надеюсь, найдется какой-нибудь завалящий птерокар… я только чертежи прихвачу, ладно?
Аркаша решил, что неплохо будет вместе со шпионом сдать и его бумаги.
– Берите! – разрешил он.
Незнакомец опустил руки и полез в кабину. Аркаша не спускал с него глаз, опасаясь, что шпион выхватит наган и пристрелит незадачливого «бдительного комсомольца». Улыбчивый взял с сиденья пачку бумаг, вылез из кабины, захлопнул дверцу. Бумаги он держал в одной руке – пачка оказалась довольно толстой. Большой, глянцевито поблескивающий журнал выскользнул из нее и спланировал к ногам Аркаши. Развернулся. Аркаша невольно посмотрел вниз. Журнал был цветной, напечатанный на великолепной бумаге. На развороте красовался поясной портрет молодого военного. Военный улыбался открытой, почти детской улыбкой – очень похожей на улыбку незнакомца. Судя по форме и наградам – военный был советским летчиком. Причем – Героем Советского Союза! Вот только на плечах у него почему-то красовались белогвардейские погоны.
«Вражеская фальшивка», – подумал Аркаша и уже хотел отшвырнуть журнал ногой, но вдруг взгляд его упал на текст рядом с фотографией: «…исполняется 200 лет со дня первого полета в космическое пространство, совершенного русским советским летчиком-космонавтом Юрием Алексеевичем Гагариным 12 апреля 1961 года…» Аркаша забыл о «шпионе», обо всем на свете. Присел на корточки, принялся лихорадочно листать журнал. Невероятный, фантастический. И это была не «Техника – молодежи» с футуристическими фантазиями художников. Нет, журнал был сугубо серьезный, и иллюстрации в нем отражали эту серьезность и обстоятельность. Люди будущего – да, да, именно – будущего! – деловито, без излишнего пафоса осваивали космос. На фотографиях – цветных и необыкновенно четких – стартовали громадные ракеты, на Луне воздвигали какую-то «Большую антенну», гусеничные танкетки прокладывали трассы в рыжих пустынях Марса, люди в скафандрах любовались серебристой дугой кольца Сатурна над близким горизонтом крохотной планеты.
– Ах да… – проговорил улыбчивый, подбирая журнал. – Васятка просил привезти свежий номер «Спейс Хьюмена»… Хорошо, что не забыл… Васятка, человек полезный в нашем деле, – добавил с лаской в голосе, – но весьма злопамятный…
Аркаша поднялся, во все глаза глядя на этого странного человека – обитателя далекого будущего, неведомым образом оказавшегося здесь, в нескольких километрах от фронта в июле тысяча девятьсот сорок первого года. Миллионы вопросов теснились в голове «бдительного комсомольца». Когда закончится война? В каком году свершится мировая революция? Есть ли на Марсе жизнь? Аркаша открыл было рот, чтобы выпалить все эти вопросы одновременно, как вдруг за спиной улыбчивого незнакомца из будущего омерзительно клацнул затвор и лающий голос выкрикнул:
– Halt!
Аркаша рванулся вперед, стараясь заслонить ничего не понимающего пришельца из двадцать второго века собой.
Немец – худощавый, белобрысый, немногим старше самого Аркаши – вскинул винтовку, но бдительный ленинградский комсомолец, образца сорок первого года, успел первым. Эхо выстрела раскатилось в древесном тоннеле. Фашист выронил оружие и опрокинулся на спину. Аркаша, еще не успевший осознать, что впервые в жизни убил человека, повернулся к улыбчивому, чтобы приказать ему драпать, покуда не подоспели другие фашисты, но… позади никого не было.
Машина, незнакомец, вековые деревья, да и сама растрескавшаяся бетонка исчезли.
Пыльный проселок тянулся через распадок, прерываясь серебряной змейкой ручья. Подкованные сапоги убитого немца выглядывали из сухой, ломкой травы. Знойное июльское солнце стояло в зените, где все еще висела, словно приклеенная, фашистская «рама».
Гром артиллерийской канонады перекатывался от горизонта до горизонта.
Григорий Панченко
Горячий щебень
Мы с ним познакомились на старой насыпи. То еще знакомство, скажу прямо: он навел на меня автомат.
Зато не забудется.
Автомат у него, как потом выяснилось, был допотопный, под слабенький боеприпас, так что даже на ближней дистанции мой экзо мог и не пробить. С другой стороны – на такой дистанции ведь и пробивать ничего не надо: даже очень средний стрелок без промаха влепит очередь в лицо.
А мой новый знакомый был стрелком весьма изрядным. Но это выяснилось еще более потом.
Пока же – стоим, я на гребне, он внизу; смотрим друг на друга (он – через прицел). Хлопаем глазами. То есть я. У него взгляд прицельно-безжалостный, немигающий.