Мир Стругацких. Полдень и Полночь (сборник), стр. 47

Костеря себя на чем свет стоит, вторым планом я подумал, что старая идея сделать Корнея Яшмаа нашим союзникам все же дала свой результат. Он успел предупредить нас, прежде чем программа полностью подчинила себе его сознание и волю. Причем, похоже, с ним это произошло в гораздо более жесткой форме, чем с Львом Абалкиным. Как и со всеми остальными. Теперь это зомби, которые не остановятся ни перед чем, чтобы захватить «детонаторы». И теперь уже совершенно ясно, что нас ожидает Апокалипсис. Только пока непонятно, в какой форме. Да и в самом деле, какой гуманной расе понадобилось бы ради каких-то непостижимых нам высоких целей превращать людей в зомби и насылать на землян?.. Возможно, что Яшмаа прав, и эти «зомби» – всего лишь слепые марионетки бездушного Закона.

И уж тем более был тысячу раз прав тогда Сикорски, светлая ему память…

Когда я сел на площади перед Музеем Внеземных Культур и выскочил из глайдера, то понял, что уже опоздал. У Музея пусто, не было следов какой-либо схватки, но у входа лежало несколько неподвижных тел. Я бросился к входу и увидел Геннадия Комова, бессильно лежащего на боку в неудобной позе… Он был еще жив, когда я упал перед ним на колени:

– Максим… – прошептал он бледными губами, задыхаясь, – все «подкидыши»… Все… Сильнейший энергетический удар… Мы ничего не смогли… я не знаю как… Скорее… – И он поник головой.

Я мчался по коридорам музея, как тогда с Рудольфом Сикорски, и с ужасом осознавал, что снова опоздал и что ничего уже не могу сделать…

Да, они все были здесь… Пять женщин и восемь мужчин… Они стояли полукругом. И каждый держал «детонатор» на изгибе своего локтя.

А вокруг искривлялось, раскалывалось пространство. Распахнулась и стала расширяться ревущая, словно раненый левиафан, черная бездна. И имя этой бездне было смерть.

Я оглох, мне не хватало воздуха, как будто разгерметизировалось само Мироздание. я чувствовал, что меня, как и все вокруг, засасывает в черную воронку. Я закричал, потому что понял – это конец. И не только и не столько мне, сколько – НАМ! Конец всему человечеству…

Но вдруг словно луч света рассек эту черную бездну. Свет этот расширился. Из образованного им ослепительного проема вышли высокие золотистые фигуры. Они тоже выстроились полукругом и простерли лучи-руки. Вдруг стало тихо. я успел увидеть, как распадается и тает тьма, как рассыпаются и превращаются в прах люди с «детонаторами»… А эти золотистые фигуры начали приобретать привычные человеческие очертания, и я узнал их…

Бортоломью Содди, Сэнриган, Окигбо Сиприан, Оскар Тууль, мальчик Кир, Альбина Великая и многие другие, чьими судьбами занимался мой отдел в приснопамятном 299 году. А вслед за этими в общем-то чужими мне людьми (простите – люденами) появились…

– Тойво! – крикнул я и потерял сознание.

Когда я открыл глаза, он заботливо держал мою голову у себя на коленях.

Остальные стояли надо мной и улыбались… А Даня Логовенко опустился рядом со мною на корточки и сказал:

– Помнишь, я сказал когда-то, что мы придем на помощь, не задумываясь и всей своей силой?

– Помню, – откликнулся я. – Вот только не помню, что там было в этих… лакунах… Надеюсь, теперь вы мне их заполните…

– Узнаю Биг-Бага, – отозвался Тойво.

– Тойво, Даня… – проговорил я срывающимся голосом. – Сикорски оказался прав. Не нажми он тогда на курок, где бы мы все сейчас были…

– А теперь давайте выйдем наружу, – сказал Логовенко, – и поможем пострадавшим. Все же нам следовало прийти чуточку раньше.

– Да… скорее… там Комов… и другие.

Тойво помог мне подняться. я не удержался, обнял его.

– Все-таки я дождался тебя, мой мальчик… Все-таки дождался.

Автор благодарит Ярослава Верова и Игоря Горячева, без чьего деятельного участия эта повесть не состоялась бы.

Елена Клещенко

Еще восемь веков

Мария

15 января 2173 года

– Смотри, там следы на берегу!

– Ага. Капибара ходила, их тут много.

– Мы их увидим?

– Наверняка.

– Здорово. Они милые.

Катер скользил по зеленой воде Рио-Сан-Хосе. Река с трудом протискивалась сквозь лес, и кроны деревьев смыкались над ней, будто этажи средневекового города над узкой улочкой. Тут было лишь чуть светлее, чем в джунглях, но впереди вода вспыхивала искрами полуденного солнца.

– Опять гиацинты лиловые. А на берегу что-то желтое цветет… Кэп!

– Да, мэм?

– Сделать тебе лимонаду?

– Сделай, пожалуйста. А я пока возьму правее, не нравится мне этот топляк.

Голос у него, впрочем, был радостный. Джунгли дышали влажным жаром, река – свежестью, и кто-то глумливо ойкал с верхушки сейбы, то ли птица, то ли обезьяна.

– Держи.

– Спасибо! – Он принял стакан и успел поцеловать запястье. Мария рассмеялась и чмокнула его в щеку.

– А можно мы здесь остановимся? Искупаться.

– Не советую, мэм. Пираньи, мэм.

– А порыбачить?

– Невкусные, мэм. И с ними всегда одна и та же проблема. Пока вытаскиваешь первую, ее съедает вторая.

– Выдумываешь? – Мария наклонилась через поручень, дотронулась пальцем до воды.

– М-м… М-м-м!!!

Она обернулась и замерла от восторга. На соломинке, зажатой в зубах у рулевого, на самом кончике, будто на трамплине, покачивалась бабочка. Большая синяя бабочка. Лесная гостья шевелила крыльями, и они то делались темно-синими, то вспыхивали собственным голубым светом. Как огромный живой сапфир.

– Стой, не шевелись, – прошипела Мария, вытаскивая визирку. Бабочка терпеливо позировала.

– Кто это?..

– Вуфа. – Синее чудо сорвалось со стебелька, но не улетело совсем, а вцепилось лапками ему в растрепанные пряди волос. – Морфо. Из нимфалид.

– Как ты ее приманил?

– Сама прилетела. Они любят сладкое. – Он говорил тихо, будто рядом спал человек. – Иди сюда.

Морфо из нимфалид доверчиво перебралась ему на палец, затем на голову Марии, на пиратский черный платок, туго стянувший черные волосы.

– Садись на мое место. – Он поставил пустой стакан и взял визирку. – Тебе она больше к лицу. Такая же синяя, как твои глаза.

– Первый раз вижу, чтобы мужчину слушались бабочки.

– Это случайно.

– Не-ет. Послушай! Ты меня любишь?

– Очень.

– Я хочу, чтобы у нас был ребенок.

Перед глазами полыхнуло синим. Морфо исчезла. Мужчина смотрел вперед, в тоннель между деревьями.

– Что?! я что-то не так сказала? Извини, я думала, ты…

– Нет, что ты! То есть да, я тоже. Тоже хочу, чтобы у нас был ребенок. Просто это так неожиданно, мэм, до меня не сразу дошло. Не сердись. Ты правда этого хочешь? Несмотря на мою работу?

– Я думала, на твою работу с замедленной реакцией не берут! Сам подумай, кто же врет о таком? Правда, я этого хочу.

Вот теперь он просиял так, что Марии сразу стало спокойно и радостно. Конечно, он тоже этого хочет.

– И прямо сейчас! – решительно сказала она. – Нет, молчи, молчи! Хорошо, через девять месяцев. Но ни месяцем позже!

Он наклонил голову: дескать, повинуюсь. Потом показал на штурвал, а сам шагнул к люку.

– Ты куда?

– За швартовым канатом! Или мэм предпочитает полный вперед?

И тут же пригнулся, а чехольчик от визирки, пролетев там, где была его голова, шлепнулся на палубу.

– Реакция в порядке, – донеслось из трюма.

6 февраля 2173 года

– Как? – переспросил Экселенц.

Этот вкрадчивый тон был страшнее любого крика. Он и так не любит психологов, а в нештатной ситуации…

– У него будет ребенок, – повторил Макмэхон. – Будущая мать – Мария Хименес, художник-фракталист, они явились ко мне вдвоем.

– Женщина знает?

– Нет.

– Но ведь он у нас прогрессор? И с врачом на эти темы не беседовал? я что-то путаю?

– Имплантат он выжег. Взял насадку для ремонта снастей, нащупал капсулу под кожей, приложил жало и дал короткий разряд.