Салтыков. Семи царей слуга, стр. 30
— Что с вами? — вскочил из кресла Шувалов.
Но Апраксин уже потерял сознание и свалился на пол, глухо ударившись головой.
— Эй, кто там?! — закричал Шувалов.
Первым вбежали караульные, привезшие сюда фельдмаршала.
— Зовите лекаря, скорей лекаря!
Когда лекарь прибыл, фельдмаршала уже перетащили на диван, он по-прежнему был в беспамятстве. Лекарь пустил ему кровь, но это не помогло. К ночи Апраксин скончался, не приходя в сознание.
Ко времени возвращения Бестужева в Петербург там уже состоялся над канцлером суд, скорый и строгий. Он был приговорен к смерти, но, как уже стало традицией, помилован ее величеством и отправлен в ссылку в деревню Горетово Можайского уезда.
И там, в глуши, наконец-то Алексей Петрович целиком отдался своему любимому делу — чеканке медалей, посвятив многие победам русского оружия, а одну отковал даже на собственную смерть. Долгими тихими вечерами, возжигая трехсвечный шандал, писал книгу, перелистывая Писание, которую так и назвал: «Избранные из Священного Писания изречения во утешение всякого невинно претерпевшего христианина».
Он не считал себя виновным и на следствии признал свою виновность лишь под кнутом, чтобы только сократить мучения.
5. Ключ от Кенигсберга
Таким образом, в канун нового, 1758 года русская армия оказалась без главнокомандующего, а правительство без канцлера. Падение Бестужева-Рюмина особенно обрадовало принца. Он даже считал необязательным скрывать свое торжество:
— Ах, как жаль, что не дожил до этого мой друг Шетарди, как бы он порадовался.
Искренне сожалела о Бестужеве только принцесса, но по понятным причинам вынуждена была скрывать это от окружающих, а тем более от супруга своего.
Место канцлера без всяких обсуждений перешло по-родственному Михаилу Илларионовичу Воронцову, женатому на любимой тетке императрицы.
И первое же совещание Конференции прошло под его председательством, на котором решался вопрос о новом главнокомандующем. Впрочем, выбирать было почти не из кого. Было всего два кандидата: Фермор и Салтыков, старые опытные воины.
Кто-то было заикнулся о Румянцеве, но того подняли на смех:
— Этого мальчишку совсем недавно отец розгами драл.
— Но при Гросс-Егерсдорфе именно он своей атакой спас положение.
— Ну и что? С не меньшей храбростью он учинял пьяные дебоши на Невском. Своего заслуженного отца позоря… Нет, нет.
Но еще до совещания Конференции императрица сделала выбор:
— Пусть будет главнокомандующим Фермор.
Когда новый главнокомандующий предстал перед императрицей, она его спросила:
— Вилим Вилимович, кого бы вы хотели видеть при своем штабе своею правой рукой?
— А пусть остается генерал Веймарн, ваше величество.
— Генерал Веймарн отправлен командовать Сибирским войском после известных вам событий, — нахмурилась Елизавета.
— Жаль, очень жаль. Иван Иванович был в армии на своем месте.
Фермор заметил, что его отзыв об опальном генерале не понравился императрице, а потому решил назвать другого;
— Ну тогда давайте Петра Салтыкова, ваше величество.
— Ну вот это другое дело, — оживилась императрица. — Он, кажется, даже несколько старше вас, но имеет хороший опыт войны. Воевал в Финляндии, и довольно успешно, был с полком в Стокгольме, когда шведам Дания угрожала. Правда, несколько странен, говорят.
— Чем же, ваше величество?
— Слишком прост. Не стесняется с солдатами из одного котелка хлебать. Еще за польский поход получил орден Александра Невского, но, сказывают, ни разу не надевал его. Это почему?
— Скромность, ваше величество, не худшее качество человека.
— Но не военного человека, Вилим Вилимович. Согласитесь со мной?
— Наверно, вы правы, ваше величество, — легко согласился Фермор, понимая, что с монархами лучше не спорить. — Действительно, в бою скромность ни к чему.
По совету императрицы новый главнокомандующий побывал и представился молодому двору. И если принцесса отнеслась к нему ласково недоброжелательно, то принц с нескрываемой иронией спросил:
— И вы думаете победить Фридриха?
— Почему бы и нет, ваше высочество?
— А потому что русские генералы ему в подметки не годятся.
Фермор знал о слабости принца к прусскому королю. И ответил ему в тон:
— Вы правы, ваше высочество, на подметки лучше свиную кожу употреблять или конскую еще лучше.
Краем зрения он видел, как принцесса, прикрыв ладонью рот, отвернулась к окну, видимо боясь рассмеяться.
Но Петр Федорович воспринял эту шутку как еще большее унижение русских генералов перед гением Фридриха.
— Признайтесь, генерал, вам бы хотелось сразиться с королем Фридрихом?
— Не очень, ваше высочество.
— Почему?
— Боюсь.
— Вот признание честного человека! — сказал принц с пафосом, обращаясь к жене. — Ступайте, генерал, я желаю вам успеха, но не советую встречаться с Фридрихом.
— Спасибо за пожелание, ваше высочество. Я постараюсь.
Фермор, покидая молодой двор, думал с огорчением: «И этот кретин может завтра стать императором? Он ведь всерьез принял мою игру. А с ним, пожалуй, иначе и нельзя. А она — умница, все поняла, все оценила, хотя и молчала».
Так что Конференция, собравшаяся на следующий день, должна была официально утвердить нового главнокомандующего. Но новый канцлер, желая доказать и себе, и высокому собранию их значимость в делах государственных, так начал совет:
— Мы сегодня собрались, господа, чтоб выбрать и назначить нового главнокомандующего.
Вот тогда-то и прозвучали фамилии Фермора, Салтыкова и даже Румянцева, сразу же отвергнутого по причине молодости и грехов, ей свойственных.
Возможно, кому-то из членов Конференции уже было известно решение императрицы, а скорее всего, появление в Петербурге генерала Фермора подсказало им, кого надо избирать и назначать.
За Фермора проголосовали единогласно, а канцлер Воронцов тут же предложил как ни в чем не бывало:
— Давайте послушаем самого Вилим Вилимовича. — И, вызвав адъютанта, приказал: — Пригласи генерал-аншефа Фермора, дружок.
Фермор появился в Конференции чисто выбритым, в синем драгунском кафтане, с белоснежным шарфом, скрывавшим двойной холеный подбородок генерала, в высоких офицерских ботфортах.
— Вилим Вилимович, Конференция единогласно решила назначить вас главнокомандующим русской армией на театре военных действий в Восточной Пруссии, — торжественно объявил Воронцов. — Надеемся, что вы исправите ошибки, которые допустил ваш предшественник, царство ему небесное. — Канцлер перекрестился.
— Надеюсь и я, Михаил Илларионович, — отвечал Фермор, — но не прежде, чем я ознакомлюсь с состоянием дел.
— Да, да, разумеется. Вам придается в товарищи генерал-аншеф Салтыков.
«Хм! Придается, — подумал с иронией Фермор. — Не ранее как вчера я сам его выпросил у императрицы. Наверняка и выбрали они меня по ее подсказке».
— Как вы мыслите воевать, Вилим Вилимович? Поделитесь с нами…
— Я бы предпочел воевать без боя. Да, да, господа, почти с каждым городом можно договориться по-хорошему и убедить коменданта сдать его без кровопролития. И это особенно важно в Восточной Пруссии, если мы хотим ее присоединить к России.
— Позвольте, позвольте, — удивился Бутурлин. — Что это за война без боя? Как понимать?
— Это в моих мечтах, Александр Борисович. Так бы хотелось. Раз мы эту страну должны присоединить, мы обязаны показать населению, что им гораздо будет лучше под русской короной, чем под прусской. А для этого, я полагаю, при оккупации как можно меньше крови, насилий и, что не менее важно, лет на десять-двадцать никаких рекрутов от них. Фридрих Второй буквально палкой загонял их в солдаты, а мы никого не будем трогать. Вот увидите, они сами не захотят возвращаться под Фридриха.
— А что, господа, — окинул взглядом Шувалов высокое собрание, — ведь, пожалуй, Вилим Вилимович дело говорит. Михаил Илларионович, как вы находите?