Вспомнить всё (сборник), стр. 77

«Навязчивые желания, – сделал про себя вывод доктор. – Замечательно».

– Ну-с, – сказал он вслух. – И когда вы подымаетесь повыше, как вы себя чувствуете? Лучше?

– Не лучше, – покачал головой человек. – Могу я зайти? У вас найдется минутка?

Бамберг посмотрел на часы.

– Ну хорошо, – согласился он и пропустил пациента в кабинет. – Присядьте и расскажите, что вы чувствуете.

Джиллер с благодарным вздохом опустился в кресло.

– Это мешает мне жить, сильно мешает, – торопливо, дергая щекой, выговорил он. – Лестницу вижу – и сразу невыносимо хочется подняться. На самолетах тоже полетать безмерно тянет – я и летаю. Постоянно. У меня даже собственный есть. Позволить себе не могу, но вынужден.

– Вот как, – проговорил Бамберг. – Ну, – с теплой улыбкой продолжил он, – все не так уж плохо, правда. Желание навязчивое, да, но не смертельное, согласитесь.

Джиллер беспомощно пробормотал:

– А когда я забираюсь наверх… – Тут он жалобно сглотнул, но темные глаза нехорошо вспыхнули. – Доктор, стоит мне оказаться наверху – ну, в офисном здании или там на моем самолете, – как я сразу испытываю другое навязчивое желание.

– Какое же?

– Я… – Джиллера передернуло. – Мне невыносимо хочется толкаться. Подталкивать.

– Толкать… людей?

– Да. К окнам. Чтобы выбросить.

И Джиллер показал, как и куда выбросить.

– Что мне делать, доктор? Я боюсь. А вдруг кого-нибудь убью? Человечка какого-то мелкого я как-то толкнул. А однажды – девушку. Она стояла впереди меня на эскалаторе. А я ее… пихнул в спину. Она упала и поранилась.

– Вот как, – покивал Бамберг.

Наверняка подавленная агрессия, подумал он. Причем на сексуальной почве. Обычный случай.

И он потянулся к лампе.

Неперестроенная М

По бетонной стене здания полз аппарат – с фут шириной и где-то два длиной, ни дать ни взять переросшая нормальные размеры коробка из-под печенья. Полз молча и очень осторожно. Потом он выпустил два прорезиненных валика и приступил к первой части задания.

Из задней части аппарата выпала чешуйка синей эмали. Машина крепко прижала ее к неровной бетонной поверхности и продолжила движение. Сосредоточенно взбираясь наверх, она с вертикальной бетонной переползла на вертикальную стальную поверхность – окно. Она добралась до окна. Тут она замерла и выбросила наружу микроскопический лоскуток ткани. Очень аккуратно она затолкала материю за стальную оконную раму.

В холодной вечерней темноте аппарат оставался практически невидим. Внизу гудели завязавшиеся в вечную пробку автомобили, отсвет фар скользнул по полированному корпусу – и потух. Машина снова принялась за работу.

Она выпустила пластиковую ложконожку – и оконное стекло мгновенно сгорело. В темных недрах квартиры ничего не шевельнулось – ее обитатели отсутствовали. Блестящий гладкий корпус покрылся копотью. Аппарат перелез через стальную раму и поднял антенну – прислушивался и присматривался.

А пока прислушивался, надавил со строго определенной силой (двести фунтов) на стальную оконную раму. Та послушно прогнулась. Удовлетворенная результатом, машина спустилась по стене на весьма мягкий ковер. И там приступила к выполнению второй части задания.

Рядом с торшером она выложила на деревянный пол ровно один человеческий волос – с фолликулой и крохотным кусочком кожи. Недалеко от пианино с церемонной точностью она расположила две крупинки табака. Потом подождала десять секунд – ровно столько, чтобы перемотать на нужное место магнитную ленту, – и вдруг произнесла:

– Экхем! Черт подери!..

Как ни странно, голос был мужской и хрипловатый.

Машина проследовала к запертой двери в гардеробную. Забравшись вверх по деревянной поверхности, аппарат долез до замка, засунул в него тончайший усик и нежно отщелкнул его. За вешалками со смирно висевшими пальто обнаружилась кучка батареек и проводков – автоматическая камера. Машина тщательно уничтожила пленку – это было жизненно важно, а потом, выпячиваясь из шкафа, уронила капельку крови на мешанину перекрученной проводки и битого стекла – расколоченный объектив. Кровь – тоже жизненно важно, даже важнее, чем пленка.

А потом она состредоточенно выдавила на грязном ковролине внутри шкафа отпечаток каблука – и за этим занятием ее застал резкий звук. Звук доносился из коридора. Машина прекратила всякую активность и замерла в неподвижности. Через мгновение низенький человек средних лет вошел в квартиру. С руки у него свисал плащ, в руке покачивался чемоданчик.

– Боже ты мой! – ахнул он, завидев аппарат. – Ты… что ты такое?

В ответ машина задрала сопло и выстрелила в лысеющую голову мужчины разрывной пулькой. Пулька пролетела по безукоризненной траектории до черепа и сдетонировала. Человек рухнул на ковер с изумленным лицом – все так же сжимая плащ и чемоданчик. Разбитые очки повисли на одном ухе. Тело дернулось, дрыгнулось – а потом затихло. Отличная работа.

Что ж, основная часть задания выполнена. Остаются два последних этапа. Машина оставила в безукоризненно чистой пепельнице на абсолютно чистой скатерти обгоревшую спичку, а потом поехала на кухню. Предстояло отыскать стакан воды. Аппарат начал осмотр поверхностей с правой стороны мойки, и тут до него донеслись человеческие голоса.

– Вот эта квартира, – говорили близко, слышимость – лучше не придумаешь.

– Заходим на раз-два, осторожно, он может быть внутри, – сказал другой голос – тоже мужской.

И очень похожий на первый.

Дверь выбили, и в квартиру влетели два гражданина в длинных плащах. Завидев их, аппарат тут же хлопнулся о пол кухни – ему стало не до стакана. Что-то пошло не так. Прямоугольные очертания поплыли и изменились – машина встала на попа и приняла безобидный облик обычного телевизора.

Под этой маской ее и увидел один из мужчин – высокий, рыжеволосый. Он быстро сунулся на кухню.

– Никого! – бодро доложился он и пошел дальше.

– Окно, – выдохнул его напарник.

В квартиру вошли еще двое – видно, собралась вся команда.

– Стекла нет. Он через окно выбрался!

– Но его нет в квартире…

Рыжеволосый снова остановился на пороге кухни. Потом включил свет и вошел. В руке хорошо различался пистолет.

– Странно… Мы вломились сюда сразу, как только услышали сигнал «Грома».

И он подозрительно поглядел на часы.

– Розенберг всего несколько секунд как мертв. Как он мог выбраться из квартиры так быстро?

Эдвард Эккерс стоял у подъезда и прислушивался к голосу. Последние полчаса он звучал по-другому – противно, навязчиво и очень недовольно. Шум улицы то и дело заглушал его, но голос не сдавался, снова и снова механически повторяя свою жалобу.

– Ты устал, – сказал Эккерс. – Шел бы ты домой. Горячая ванна – что еще нужно после тяжелого дня?

– Нет! – ответил голос, прерывая очередную тираду.

Он доносился из большого стеклянного пузыря, ярко светившегося на фоне темного тротуара в нескольких ярдах справа. По пузырю крутилась яркая неоновая надпись:

Изгоним изгонятелей!

Эккерс даже подсчитал: за последние несколько минут знак привлек внимание тридцати прохожих! Приметив залипшего ротозея, человек в будке тут же пускался в разглагольствования. Рядом располагались несколько театров и ресторанов – удачное место, много народу туда-сюда ходит.

Однако будку здесь установили не ради прохожих. Нет, тирады сидящего внутри человека метили в Департамент внутренних дел и предназначались для ушей Эккерса и сотрудников близлежащих контор. Надоедливое бухтение продолжалось так давно, что Эккерс его практически не замечал. Как шум дождя и гудение машин. Он зевнул, сложил руки на груди и стал терпеливо ждать.

– Изго-оооним изгонятелей! – издевательски пискнул голос. – Ну же, Эккерс. Давай, скажи что-нибудь. Или даже сделай – ну хоть что-нибудь.