Верность и терпение, стр. 72

Вскоре внимание к случившемуся усилилось во сто крат — корсиканское чудовище сделало предложение великой княжне Анне Павловне.

Пожалуй, не было столь жарких пересудов, касавшихся брачных дел в доме государя, с тех пор, как расстроилась свадьба великой княжны Александры Павловны со шведским королем Густавом, что и явилось причиной смерти ее бабки — Екатерины.

Иные гордились выбором невесты, ибо сие свидетельствовало, что нет для Франции иной державы, кроме России, с государем которой хотел бы ее император породниться. Однако большинство жалело шестнадцатилетнюю Анну Павловну: жених был на двадцать четыре года старше невесты, но более всего пугали ужасные свойства его натуры, о которых уже много лет писали все газеты и говорили многие очевидцы, — жестокость, коварство, злоба, хитрость.

Но, слава Богу, скоро все минуло — беду отвела вдовствующая императрица Мария Федоровна. Она не согласилась отдать свою самую младшую дочь за вселенского изверга, и тому пришлось просить руки австрийской принцессы Марии-Луизы. Положение и ее самой, и ее отца, императора Франца, было еще хуже, чем положение Папы Римского, ибо не прошло еще и полугода, как Австрия капитулировала перед Наполеоном, так что гордым Габсбургам не оставалось ничего иного, как капитулировать еще раз.

И старый острослов принц де Линь [54], блиставший еще при дворе Екатерины Великой, сказал по этому поводу: «Австрия принесла в жертву Минотавру прекрасную телочку».

Страсти вокруг брачных дел Наполеона с тем и улеглись, а за новым правительством пристально следили каждый день и каждый день о том толковали.

Из министров же наибольшим пересудам подверглись новички — Гурьев, возглавивший министерство финансов, Дмитриев — юстиции и более всех — Барклай. Тому было по меньшей мере две причины: во-первых, выскочка, человек случая, чужой при дворе и потому без могущественных друзей и связей и, во-вторых — немец, малообразованный педант, к тому же упрямый, с тяжелым характером. И все же один положительный факт признавали все его недоброжелатели — Барклай сразу же показал свой тяжелый характер и в отношениях с Аракчеевым, ни на йоту не уступил ему своих прерогатив военного министра и остался не только независимым от временщика, но в необходимых случаях и бесстрашно противостоял ему.

Постепенно его сторонниками стали те, кто осмеливался хотя бы в душе и мыслях ратоборствовать с Аракчеевым, а потом число ревнителей нового министра увеличилось и за счет тех, кто служил у него и принимал участие в его делах.

А дела эти, начавшись сразу же, как пришел он на новое место, день ото дня становились все крупнее, все сложнее и все разнообразнее.

Глава шестая

Министр военно-сухопутных сил

Барклаи сняли дом на Невском проспекте. Это был небольшой двухэтажный особняк, стоявший неподалеку от кирхи Петра и Павла, а стало быть, и неподалеку от Немецкой гимназии, куда тут же определили двенадцатилетнего Магнуса.

Хотя особняк был и невелик, но только по сравнению со своими соседями. Не говоря уже об Аничкове дворце и дворце графа Строганова, княгини Юсуповой и князей Белосельских-Белозерских, сильно уступал он и старинным домам Сафонова, Веймара, Чичерина, и недавно построенному дому Чаплиных. И все же было в доме Барклаев два десятка комнат, в которых жило едва ли не столько же персон.

Как и во всяком дворянском особняке, в первом этаже размещались парадные покои для приема гостей — танцевальный зал, гостиная, столовая, кабинет-библиотека и комната Елены Августы для чтения, отдыха и рукоделий.

В боковых комнатках, где и потолки были пониже, и окна поменьше, жили слуги, служанки и вестовые солдаты.

На втором этаже размещались и сами хозяева, и Магнус, и четыре воспитанницы Михаила Богдановича и Елены Августы, а кроме того, адъютанты и гости, когда приезжали они в Петербург из Лифляндии.

Гостями обычно были: любимица Барклая — Кристель, две дальние родственницы — Анна фон Торнау и Катя Муравьева-Апостол, а также и неродная им девочка — Лина Гельфрейх, та самая, что ассистировала доктору Виллие в Мемеле, когда делал он операцию Барклаю. Этот ноев ковчег жил дружно и весело, и в нем военный министр находил отдохновение от своих многотрудных дел.

Адъютантов было четверо, все они доводились родственниками Елене Августе, а стало быть, и Михаилу Богдановичу.

Такого рода явление представляло собой совсем не редкий случай. Сколько было в русской армии генералов, столько служило у них в адъютантах сыновей, зятьев, племянников и прочих родственников. И только те из них, которые родственников не имели, оказывали протекцию сыновьям своих друзей и знакомых.

Свято придерживались этой исконно русской патриархальной традиции и Суворов, и Румянцев, и Потемкин, и Кутузов, штабы которых были забиты родней всех степеней.

Приезжая в Петербург, адъютанты всегда останавливались в доме дядюшки и тетушки, получая по комнате во втором этаже. И потому этот спальный этаж с двенадцатью спальнями напоминал собою истинный ноев ковчег.

Вне службы жил Михаил Богданович в узком семейном мирке, да только времени на это у него почти не было.

А если и случались редкие часы, чаще всего по воскресеньям, то и проводил он их в церкви Петра и Павла вместе с детьми.

Этой осенью Лине Гельфрейх исполнилось шестнадцать, и она, по лютеранской традиции, должна была пройти конфирмацию, обряд приобщения к церкви, означающий, что она стала взрослой.

После того как Лина прочла в церкви апостольский Символ веры и торжественно пообещала быть верной евангелическому учению, после того как пастор прочел ей наставление и молитву, вся семья и священник вместе с ними отправились в дом Барклаев к праздничному столу.

Как и обычно, за столом собрались все домочадцы, но, кроме того, была здесь и совсем уж старая тетушка Августа, и еще одна супружеская пара — старший брат Михаила Богдановича Эрих Иоганн со своею женой и сыном Андреасом.

Эрих был инженер-полковником и служил в Петербурге, в штабе инженерных войск, и звали его здесь Иваном Богдановичем. А сын его — Андреас — был единственным из адъютантов Барклая, жившим не в доме своего начальника, а у собственных родителей.

Пока пастор сидел за столом, разговоров почти не было, а когда он ушел, застолица разделилась. Магнус и девочки составляли одну ее часть, тетушка Августа, мадам Барклай и ее невестка — вторую, братья Барклаи и адъютанты — третью, самую большую и самую серьезную.

Однако вскоре адъютантам — молодым людям — заметно прискучило обсуждать военные материи, и они стали прислушиваться к своим младшим кузинам и все активнее встревать в их болтовню.

И кончилось тем, что братья Барклаи потихонечку выбрались из-за стола и ушли в кабинет, где никто не мешал им обсуждать занимавшие их проблемы.

Осенью 1810 года Барклай начал решать три задачи: во-первых, перестраивать само министерство; во-вторых, готовить всеобъемлющий документ, по которому на новых основаниях должна была реорганизовываться вся армия; и в-третьих, не менее чем вдвое увеличивать сухопутные силы России.

Все это делалось в предвидении и даже в непрестанном ожидании большой войны с Наполеоном, которая, как был он уверен, обязательно должна вскоре начаться.

Он был одержим этим предощущением, которое преобладало над всеми прочими настроениями и переживаниями.

Проблема обороны огромной страны включала в себя неисчислимое множество вопросов, каждым из которых занимались отдельные люди.

Генерал Опперман, возглавлявший инженерное ведомство, в котором служил полковник Эрих Барклай, отвечал за создание системы укреплений на западе России, а Эрих — за рекогносцировку и составление планов и карт.

В связи с этим брат министра объехал все старые крепости от Риги до Азова и мог со знанием дела рассказать об их состоянии. По его словам, оказывалось, что только Рига и Киев могут считаться более или менее сильными фортециями. Михаил Богданович с ним согласился — он тоже бывал и в Риге, и в Киеве и полагал, что если укрепить их заново, то станут они серьезным препятствием, коль окажутся на пути неприятеля. Только вот вопрос: а пойдет ли неприятель на Киев или Ригу?