Книга странных новых вещей, стр. 47

— Корица.

— Корица, — подтвердил первый.

Оба стояли неподвижно несколько секунд, обдумывая происшествие. Влажный вихрь унес рассыпанную белоцветную корицу, смешав ее с атмосферой. Порошок на рясе потемнел, превратившись в сверкающее пятно. Затем, без дальнейших комментариев, оба оазианца возобновили свою работу.

Питер опустил стекло, чтобы проверить, пахнет ли воздух корицей. Никакого запаха не осталось. Зато искусственная прохлада салона была немедленно разрушена мощной ароматной волной.

— Пожалуйста! — простонала Грейнджер.

Питер поднял стекло и дал возможность кондиционеру возобновить свою деятельность. Попавшие в ловушку вихри влажных испарений кружились по кабине, будто чувствовали преследование. В поисках места, куда можно было бы просочиться или впитаться, они пролетали мимо его лица, коленей, затылка. Грейнджер тоже чувствовал эти токи и всякий раз вздрагивала.

— Вы заметили, что они рассыпали корицу? — спросил Питер.

— Угу.

— Они так мило не делают из этого трагедии. Тот, кто рассыпал тубу, не стал устраивать спектакля с посыпанием головы пеплом. А его приятель не критиковал его, не поднимал шума. Они просто констатировали происшествие, переступили и пошли дальше.

— Да, это действительно вдохновляет. Весь день бы сидела и смотрела, как они валяют нашу еду по земле.

— Хотя должен сказать, — заметил Питер, — что и персонал СШИК кажется мне тоже довольно уравновешенным и расслабленным.

Питер говорил это, а сам подспудно признавал, что Грейнджер — исключение из общего правила.

— Ага, — сказала она. — Драмы — ни-ни!

— Вы имеете в виду, что действительно есть такое правило? Вроде инструкции?

Она рассмеялась:

— Нет. Нам дозволено сохранять наше милое маленькое «я». В определенных рамках.

Воздух снова посвежел, и она обернула конец косынки вокруг шеи.

Оазианцы еще грузили продукты в багажник микроавтобуса. Кули уже закончились, но пластиковые тубы все прибывали, наполненные хитроумными производными белоцвета. В эту еду вложено немыслимое количество труда, и сельскохозяйственного, и кулинарного. Похоже, что весь этот громадный труд променяли на несколько упаковок медикаментов. Ладно, довольно много упаковок, но все же…

— Как так случилось, что у СШИК оказалось столько лишних лекарств? — спросил он.

— Они не лишние, — ответила она. — Это дополнительные поставки, специально для этих целей. На борту каждого корабля доставляется новый груз — часть для нас, часть — для них.

— Целое дело, — сказал он.

— На самом деле нет. Ни расходы, ни доставка — не проблема. Лекарства не занимают много места, весят очень мало. По сравнению с журналами или… э-э… изюмом… или пепси. Ну и с людьми, конечно.

Похоже, последний предмет погрузили в багажник. Питер пригляделся сквозь тонированное стекло, ища глазами Любителя Иисуса-Один. Его не было видно.

— Я изо всех сил стараюсь оправдать стоимость своей перевозки, — сказал он.

— Никто и не жалуется, — сказала Грейнджер. — Эти… люди — оазианцы, как вы их называете, — хотели вас, и они вас получили. Так что все счастливы, да?

Но сама Грейнджер не выглядела счастливой. Она повернула зеркало в нормальное положение, для этого ей пришлось слегка потянуться, рукав ее соскользнул, обнажив руку от запястья до локтя. Питер заметил шрамы на предплечье: старые следы нанесенных самой себе порезов, следы давно зажившие, но неизгладимые. История, записанная на теле. Он знавал многих, ранивших себя. И все они были прекрасны. Глядя на шрамы Грейнджер, он впервые осознал, что и она тоже прекрасна.

12

Оглядываясь назад, почти определенно вижу, тогда это и случилось

Мотор урчал, возвращая его к тому, что Грейнджер называла цивилизацией. Внутри кабины воздух был прохладен и чист. А пейзаж снаружи внезапно изменился. Сотни часов под ним была земля, неизменное сопровождение его дневных обязанностей, незыблемая скала под медленно раскрывающимися небесами, знакомая до мельчайшей детали. А теперь все стало иллюзорно — образы, мерцающие за тонированным стеклом. Солнце пропало из виду, скрытое крышей машины. Питер прислонил лицо к стеклу и постарался взглянуть назад, чтобы еще раз увидеть поселение. Оно уже исчезло из виду.

Грейнджер вела машину, как всегда, со знанием дела, но казалась озабоченной и раздраженной. Она держала руль ровно и стучала по клавишам на приборной панели, заставляя плясать номера и символы на изумрудно-зеленом экране. Потерев глаза, она с трудом моргнула и, видимо решив, что воздух слишком сильно задувает ей в контактные линзы, перенастроила кондиционер.

Как непривычно было снова находиться в машине! Всю жизнь, сознательную и бессознательную, он провел внутри машин. Современные дома были машинами. Универмаги были машинами. Школы. Автомобили. Города. Все они представляли собой высокотехнологичные конструкции, связанные проводами с лампочками и моторами. Вы их включаете и не думаете о них, пока они балуют вас прихотливыми услугами.

— Похоже, вы стали королем Города Уродов, — беззаботно заметила Грейнджер. А потом, не успел он упрекнуть ее в хамстве и неуважении, прибавила: — Как, без сомнения, сказали бы иные из моих сшиковских коллег.

— Мы работаем вместе, — сказал Питер. — Оазианцы и я.

— Звучит уклончиво. И они делают именно то, чего вы от них хотите?

Он посмотрел на нее. Глаза ее фокусировались на местности впереди. Только жвачки во рту недоставало. Это соответствовало бы интонации.

— Они хотят больше узнать о Боге, — сказал он. — Вот мы и строим церковь. Конечно, молиться Богу можно где угодно. Но церковь помогает сосредоточиться.

— Намекает, что дело-то серьезное, ага?

Снова он посмотрел ей в лицо, на этот раз пристально, пока она не откликнулась косым взглядом.

— Грейнджер, — спросил он, — почему у меня возникает чувство, что мы поменялись ролями? В этом диалоге, я имею в виду? Это вы — служащая огромной корпорации, основавшей здесь колонию, а я — пастор-левак, который должен быть озабочен тем, чтобы этих человечков не эксплуатировали.

— Ладно, я постараюсь быть более стереотипной, — легко согласилась она. — Может, кофе пособит.

Грейнджер подхватила термос с пола и попробовала устроить его на бедре. Держа руль левой рукой, правой она попыталась отвинтить плотно закрученную крышку. Рука дрожала.

— Позвольте вам помочь.

Она протянула ему термос. Он отвинтил крышку и налил ей кофе. Масляно-бурая жидкость уже остыла, и пар не шел.

— Вот.

— Спасибо, — сказала она и глотнула. — Ну и бурда.

Он засмеялся. Лицо Грейнджер выглядело необычно, когда оказалось так близко. Красивое, но нереальное, словно отлитое по шаблону личико целлулоидной куклы. Губы слишком совершенны, кожа слишком бледна. Но может, это было связано с золотым солнечным восходом или с тем, что за последние триста шестьдесят восемь часов он привык к лицам оазианцев и начал воспринимать их как норму. А Грейнджер в норму не вписывалась.

— Я вот тут подумал кое о чем, — сказал он. — Лекарства, которые вы им возите, предназначены именно им, правильно?

— Правильно.

— Но из того, что вы там говорили Любителю Иисуса-Один…

— Иисуса — что?

— Любитель Иисуса-Один. Его имя.

— Это вы его так назвали?

— Нет, он сам себя так называет.

— А, ну ладно.

Ее лицо было безучастно, возможно с намеком на ухмылку. Он не мог сказать, то ли она совершенно не согласна с ним, то ли полагала, что вся затея — безумие.

— Так или иначе, — настаивал он, — судя по вашей беседе о диабете, оазианцы понятия не имеют, что такое диабет. Тогда зачем им инсулин?

Грейнджер покончила с кофе и закрутила крышку на термосе.

— Наверно, я не хотела, чтобы он пропал зря, — сказала она. — Инсулин предназначался не им, это были наши запасы. Но нам они больше не нужны. — Она помолчала. — Северин умер.

— Северин? Парень, с которым я летел?