Сотрудник агентства "Континенталь", стр. 247

– Скорее смешон, – сказала она с горечью.

– Давно это было?

– Года полтора. Отцу и мачехе я ничего не сказала. Мне... мне было стыдно, что мужчины так ведут себя со мной, и...

– А откуда вам известно, – проворчал я, – что с другими женщинами они ведут себя по-другому? Откуда вы взяли, что вы такая уж особенная? Если бы у вас был необычайно острый слух, вы бы сейчас услышали, как тысячи женщин в Сан-Франциско жалуются на то же самое, и Бог знает, может, половина из них – даже искренне.

Она отняла у меня свои руки и выпрямилась. Щеки у нее порозовели.

– Сейчас я и на самом деле чувствую себя глупой.

– Не глупее, чем я. Я вроде бы считаюсь сыщиком. С самого начала я верчусь, как на карусели, вдогонку за вашим проклятием, прикидываю, как оно будет выглядеть, когда мы встретимся лицом к лицу, – и все не могу догнать. Но скоро догоню. Потерпите недельку-другую.

– Вы хотите сказать...

– Я докажу, что ваше проклятие – сплошная чушь, но только на это потребуется несколько дней, может быть, недель.

Глаза у нее стали круглыми, она дрожала, боясь мне поверить, хотя ей очень хотелось.

– Значит, договорились, – сказал я. – Как вы собираетесь жить?

– Я... я не знаю. Вы мне правду говорите? Неужели все это кончится? И я буду... Вы действительно...

– Да. Вам не трудно вернуться на некоторое время в дом над бухтой? Там вы будете в достаточной безопасности, а делу это поможет. Мы бы прихватили миссис Херман и одного-двух из наших людей.

– Хорошо, – согласилась она.

Я посмотрел на часы и встал:

– А сейчас ложитесь спать. Мы переберемся завтра. Спокойной ночи.

Она прикусила нижнюю губу, собираясь что-то сказать и одновременно стыдясь говорить, но наконец выдавила:

– Мне понадобится морфий.

– Само собой. Какая у вас дневная норма?

– Пять... десять гран.

– Совсем немного, – сказал я и как бы мимоходом спросил: – Он доставляет вам удовольствие?

– Боюсь, я слишком далеко зашла, чтобы об этом думать.

– Начитались газет Херста, – сказал я. – У нас там будет несколько свободных дней, так что, если хотите вылечиться, – я к вашим услугам. Дело несложное.

Она неуверенно рассмеялась, странно кривя губы.

– Уходите, – выкрикнула она. – С меня достаточно обещаний и уверений. Больше я сегодня не выдержу. И так будто пьяная. Пожалуйста, уходите.

– Хорошо. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи... и спасибо.

Я прошел в свою комнату и закрыл дверь. Мики свинчивал с бутылки крышку. Колени у него были в пыли. Он придурковато улыбнулся и сказал:

– Обольститель! Чего ты добиваешься? Захотелось обзавестись семьей?

– Тише. Что нового?

– Окружные умники убрались восвояси. Когда я возвращался из кафе, рыжая сиделка торчала у замочной скважины. Я отогнал.

– И занял ее место? – спросил я, кивнув на его грязные колени.

Но Мики трудно смутить.

– Черт, нет, конечно, – ответил он. – Она торчала у другой двери, в коридоре.

20. Дом над бухтой

Я вывел из гаража машину Фицстивена и отвез Габриэлу с миссис Херман в дом над бухтой. Габриэла была в подавленном настроении. Она пыталась улыбаться, когда к ней обращались, но сама ни с кем не заговаривала. Я решил, что ее угнетает мысль о возвращении в дом, где она жила с Коллинсоном, но когда мы приехали, вошла она туда без видимой неохоты и от пребывания там мрачнее не стала.

После второго завтрака – миссис Херман оказалась хорошей стряпухой – Габриэла решила, что хочет погулять, и мы вдвоем пошли в мексиканский поселок к Мери Нуньес. Мексиканка пообещала вернуться на работу завтра. По-видимому, она хорошо относилась к Габриэле – но не ко мне.

Мы возвращались берегом, пробираясь между камней. Шли медленно. Габриэла хмурила брови. Заговорили мы только тогда, когда до дома оставалось полкилометра. Тут она села на круглый камень, нагретый солнцем.

– Вы помните, что сказали мне вчера вечером? – спросила она, причем от спешки слова набегали одно на другое. Вид у нее был испуганный.

– Да.

– Скажите еще раз, – попросила она, сдвинувшись на край камня. – Сядьте и скажите все, как тогда.

Я подчинился. Из слов моих получалось, что угадывать характер по форме ушей так же глупо, как по звездам, кофейной гуще или плевку на песке; каждый, кто взялся искать в себе признаки душевной болезни, найдет их сколько угодно, ибо всякое сознание, кроме самого тупого, – штука запутанная; что же до нее, Габриэлы, то от Дейнов в ней мало, а что есть, не очень ее испортило, – и уж если ей хочется думать, что характер передается по наследству, то в ней гораздо больше от отца; опять же, нет никаких признаков того, что она влияет на близких хуже, чем другие, да и вообще сомнительно, чтобы люди в большинстве своем так уж хорошо влияли на людей другого пола, а она вдобавок слишком молода, неопытна и занята собой, чтобы судить о своей исключительности в этом отношении; за несколько дней я берусь доказать, что беды ее проистекают не из какого-то проклятия, а из гораздо более заурядного, вещественного и уголовно наказуемого источника; с морфием же расстаться ей будет нетрудно – она еще не настолько втянулась, да и темперамент ее благоприятствует лечению.

Я развивал перед ней эти идеи минут сорок пять и, кажется, не ударил лицом в грязь. Страх понемногу уходил из ее глаз. Под конец даже появилась улыбка. Когда я умолк, она вскочила, сцепив руки, и засмеялась.

– Спасибо, спасибо, – залепетала она. – Прошу, не давайте мне в вас разувериться. Заставляйте верить, даже если... Нет. Неправильно. Сделайте так, чтобы я всегда вам верила. Погуляем еще.

Я чуть ли не бежал за ней всю дорогу до дому – и всю дорогу она тараторила. Мики Лайнен сидел на террасе. Габриэла ушла в дом, а я задержался.

– Тц, тц, тц, как говорит мистер Ролли. – Мики ухмыльнулся и помотал головой. – Надо рассказать ей, что стало с той несчастной доверчивой девушкой в Отравилле.

– Привез какие-нибудь новости из городка? – спросил я.

– Эндрюс объявился. Был в Сан-Матео, у Джеффризов, где живет Арония Холдорн. Она и сейчас там. Эндрюс гостил у них со вторника до прошлого вечера. Ал наблюдал за домом, но видел только, как он приехал и уехал; что он там делал, не знает. Самих Джеффризов нет – они в Сан-Диего. Эндрюса сейчас пасет Дик. Ал говорит, что холдорнская вдова из дому не выходила. Ролли сказал, что Финк очнулся, но про бомбу ничего не знает. Фицстивен пока дышит.

– Я, пожалуй, смотаюсь туда к концу дня, потолкую с Финком, – сказал я. – Сиди здесь. Да, и вот что: поуважительней со мной при миссис Коллинсон. Важно, чтобы она продолжала считать меня чем-то особенным.

– Привези выпить, – сказал Мики. – Трезвый не смогу.

Когда я вошел в палату, Финк лежал на высоких подушках. По его словам, он ничего не знал о бомбе, а явился в Кесаду только с одной целью: сообщить, что Харви Уидден – его пасынок, сын его скрывшейся жены, женщины-тяжеловоза.

– Ну и что из этого? – спросил я.

– Не знаю, что из этого, только он пасынок, и я думал, вам это будет интересно.

– С какой стати?

– В газетах пишут, будто бы вы сказали, что между здешними событиями и тамошними есть какая-то связь, а этот здоровый сыщик сказал, будто бы вы сказали, что я о чем-то умалчиваю. А мне неприятностей и так хватало – я решил пойти к вам и доложить про пасынка, чтобы вы не говорили, будто я не все сказал.

– Да? Тогда скажите, что вы знаете о Мадисоне Эндрюсе.

– Ничего я о нем не знаю. И самого его не знаю. Он у ней опекун какой-то? Я прочел в газетах. А его не знаю.

– Арония Холдорн знает.

– Она, может, и знает, а я – нет. Я просто работал у Холдорнов. Для меня это была просто работа, и больше ничего.

– А для вашей жены?

– То же самое – работа.

– Где жена?

– Не знаю.

– Почему она сбежала из Храма?

– Я вам уже говорил, не знаю. Боялась неприятностей... А кто бы не сбежал, подвернись такой случай?