Сотрудник агентства "Континенталь", стр. 102

Как только я остался наедине с покойником, я переступил через него и, опустившись на колени перед сейфом, принялся искать среди писем и бумаг фотографии. Но не нашел. Один из ящичков сейфа был заперт на ключ.

Я обыскал карманы погибшего. Ключа не было. Замок ящичка не принадлежал к самым прочным, но и я не самый лучший на Западе потрошитель сейфов. Прошло некоторое время, прежде чем удалось открыть ящичек.

В нем я обнаружил то, что искал. Толстую пачку негативов. Стопочку фотографий... пожалуй, с полсотни.

Начал их просматривать, разыскивая снимки сестер Бэнброк. Хотел их спрятать до возвращения Пата и не знал, успею ли. Мне не повезло... Кроме того, я потратил много времени на взлом. Пат вернулся, когда я просмотрел шесть фотографий. Снимки были что надо.

– Ну, сделано, – буркнул Пат входя. – Дик ее забрал. – Элвуд мертв, и еще мертв один из негров – тот, которого мы видели наверху. Все остальные, наверное, сбежали. Ни один из наших полицейских еще не показался... я позвонил, чтобы прислали парней и карету скорой помощи.

Я встал, держа в одной руке негативы, а в другой – пачку фотографий.

– Это что? – спросил он.

Я еще раз на него нажал.

– Фотографии. Ты оказал мне огромную услугу. Пат, и я вовсе не такая свинья, чтобы просить тебя еще об одной. Но я хочу кое о чем поразмыслить, Пат. Представляю тебе дело, а ты поступишь, как захочешь. Это источник существования Гадора, Пат. – Я помахал фотографиями. – Снимки, используя которые, он вымогал или собирался вымогать деньги у людей; преимущественно сняты женщины и девушки, некоторые из фотографий исключительно гнусные.

– Если завтрашние газеты сообщат о том, что в этом доме обнаружен такой клад, то уже в следующих номерах будет помещен длинный список исчезнувших. Если газеты не сообщат о фотографиях, список, возможно, будет короче, но не намного. Некоторые из клиентов знают, что здесь их фотографии. Они будут ожидать, что полиция начнет розыски. Из-за этих снимков женщины совершали самоубийства. Снимки эти – динамит, который может разнести в клочья множество людей, Пат, и множество семей...

Ну а если газеты сообщат, что Гадора убили, а прежде он успел сжечь множество фотографий и бумаг, изобличающих его? Тогда, может быть, самоубийств и не случится. И, возможно, разъяснятся и многочисленные исчезновения людей за последние месяцы. Что ты на это скажешь, Пат? Все зависит от тебя.

Пожалуй, еще никогда в жизни я не демонстрировал подобного красноречия.

Но Пат не стал аплодировать. Он начал ругаться. Он обкладывал меня основательно, с ног до головы, самым жутким образом. Он награждал меня такими эпитетами, отпускал такие словечки, каких я никогда не слышал от человека из плоти и крови, а тем более от такого, которому можно дать в морду.

Когда он закончил, мы отнесли фотографии, бумаги и найденный в сейфе блокнот с адресами в соседнее помещение и загрузили все в железную печурку. В тот момент, когда все ее содержимое превратилось в пепел, мы услышали наверху шаги полицейских.

– Это последняя вещь, которую я для тебя сделал! – заявил Пат. – Больше ни о чем не проси меня, пусть хоть тысяча лет пройдет.

– Последняя, – повторил я за ним, как эхо. Я люблю Пата. Он очень порядочный парень. Шестая фотография из пачки была фотографией его жены... легкомысленной, с огоньками в глазах дочки императора кофе.

Штопор

3акипев, как кофейник, уже на восьмом километре от Филмера, почтовый автомобиль вез меня на юг сквозь знойное зарево и колючую белую пыль аризонской пустыни.

Я был единственным пассажиром. Шоферу хотелось разговаривать не больше, чем мне. Все утро мы ехали через духовку, утыканную кактусами и полынью, и молчали – только шофер иногда ругался, останавливаясь, чтобы долить воды в стучащий мотор. Машина ползла по сыпучим пескам, петляла между крутыми красными склонами столовых гор, ныряла в сухие русла, где пыльные мескитные деревья просвечивали, как белое кружево, пробиралась по самому краю ущелий.

Солнце лезло вверх по медному небу. Чем выше оно влезало, тем больше и жарче оно становилось. Интересно, подумал я, насколько жарче ему надо стать, чтобы взорвались патроны в револьвере у меня под мышкой? Впрочем, какая разница? Если станет еще жарче, мы все взорвемся: машина, пустыня, шофер и я, все вспыхнем разом и исчезнем. И я не против!

В таком настроении мы поднялись по длинному косогору, перевалили через острый гребень и покатились под уклон, к Штопору.

Штопор в любое время не поразил бы зрителя. Тем более – в знойный воскресный день. Одна песчаная улица, протянувшаяся по краю кривого каньона Тирабузон от которого, путем перевода, получил свое имя город. «Город» назывался он, хотя и «деревня» было бы комплиментом: десятка полтора домов, как попало расставленных по улице, да мелкие развалюхи, где прилепившиеся к домам, где присевшие рядом, а где норовящие уползти.

На улице пеклись четыре пыльных автомобиля. Между двумя домами я разглядел загон: с полдюжины лошадей сообща грустили под навесом. Ни души кругом. Даже шофер мой с вялым и, по видимости, пустым мешком скрылся в здании с вывеской «Универсальный магазин Аддерли».

Взяв два пыльных чемодана, я вылез и пошел через дорогу к двухэтажному саманному дому с железной кровлей, на котором висела линялая вывеска с едва различимыми словами «Каньон-хаус».

Я пересек некрашеную безлюдную веранду, толкнул ногой дверь и вошел в столовую, где за столами, покрытыми клеенкой, обедали человек двенадцать мужчин и одна женщина. В углу стоял стол кассира, а позади него на стене висела доска с ключами. Между ней и столом, на табурете, сидел и притворялся, что не видит меня, толстячок с землистым лицом и такого же колера остатками волос. Я сказал:

– Комнату и воды побольше.

– Комнату – пожалуйста, – проворчал толстячок, – а от воды вам проку не будет. Только помоетесь и напьетесь, как тут же снова станете грязным и захотите пить. Куда же запропастился чертов журнал?

Не найдя журнала, он подвинул ко мне старый конверт:

– Зарегистрируйтесь на обороте. Поживете у нас?

– Скорей всего, да. Сзади отодвинули стул.

Я обернулся: долговязый человек с огромными красными ушами поднялся, держась за стол.

– Дамы и г'шпода, – провозгласил он, – наштало время оштавить пути неправедные и шнова принятша жа вяжанье. Жакон пришел в округ Орилла!

Пьяный поклонился мне, задев свою яичницу, и сел. Обедавшие приветствовали речь стуком ножей и вилок по столу.

Я оглядел их, пока они оглядывали меня. Разношерстное общество: обветренные ковбои, кряжистые рабочие, люди с мучнистыми, лицами ночных служащих. Единственная здесь женщина была явно чужой в Аризоне. Худая, лет двадцати пяти, с чересчур блестящими черными глазами, темноволосая и коротко стриженная; шустрая миловидность ее лица несла отпечаток поселения большего, нежели это. Таких или похожих видишь в больших городах, в заведениях, которые закрываются позже театров.

Кавалер ее был степного вида – худощавый парень лет двадцати с небольшим, не очень высокий, со светлыми голубыми глазами, ярко выделявшимися на загорелом лице, совершенно безукоризненном в смысле четкости и правильности черт.

– Вы, значит, новый заместитель шерифа? – сказал мне в затылок землистый хозяин.

Кто-то раскрыл мое инкогнито!

– Да. – Я спрятал раздражение за улыбкой, адресованной и ему и обедавшим. – И хоть сейчас сменяю мою звезду на упомянутую комнату и воду.

Он отвел меня через столовую наверх, в дощатую комнату на втором этаже с тыльной стороны дома, сказал: «Вот» – и вышел.

С водой из кувшина я сделал все возможное, чтобы удалить скопившуюся на мне белую грязь. Потом достал из чемоданов серую рубашку и толстый диагоналевый костюм и пристегнул под левым плечом револьвер – не собираясь делать из него секрет.