Человек-ракета(изд.1947), стр. 12

И теперь в одной фразе, — сказал Игорь торжественным тоном, — все открытие Михаила Прокофьевича: он победил усталость.

Как до сих пор боролись с усталостью? Адреналином, кофеином, фенамином, кола-шоколадом, даже просто водкой. Все эти средства будоражат нервную систему, заставляют ее посвылать тревожные телеграмы, вынуждают мышцы расходовать припрятаные в них резервы гликогена — запасы, сберегаемые осторожными мышцами на случай опасности, те самые силы, которые «нивесть откуда берутся» при сильном испуге или гневе. Поэтому, когда проходит действие всех этих возбудителей, человек чувствует себя еще более усталым и разбитым. Усиленная работа совершалась за счет его здоровья.

Но Михаил Прокофьевич победил усталость не за счет нервов и не за счет гликогена.

— В тот вечер, — продолжал Игорь, — когда я впервые пришел к Михаилу Прокофьевичу, он угощал меня холостяцким обедом своего изготовления. Валя, это было ужасно! Соленый-соленый бульон, пережаренное мясо, похожее на пучок проволоки. На всю жизнь я зарекся быть старым холостяком. А к чаю были самодельные конфеты — какие-то красные, похожие на сургуч палочки. Я откусил кусочек. Конфета была приторная, как сахарин, скрипела на зубах, а когда я разгрыз ее. Она словно перец, обожгла мне рот. Неудобно было выплюнуть. И я проглотил. Спустя минут двадцать мне показалось, будто я пьян. Мир стал теплым, розоватым, звонким. Я почувствовал необычайную силу в мускулах, как, будто бы сам я вырос.

«Что это?» спросил я.

«Это и есть мое открытие, — ответил старик. — В честь моей родины я назвал это вещество „украинолом“».

— Эти палочки ты взял с собой, когда поехал на марафонский бег? — вспомнила Валя.

— Совершенно верно. Они пропекались в инфракрасных лучах в специальной электрической печи. Второпях я схватил еще не совсем готовую палочку, и во время бега у меня получился перебой. Украинол перестал поступатв в мышцы, и вдруг, не надолго, я стал обыкновенным человеком…

— Я не совсем понимаю, — прервала Валя, — как действует этот украинол.

— Он заменяет гликоген. Ты съедаешь палочку, — и через двадцать минут кровь доставляет украинол из тонких кишок в мускулы. Когда ты хочешь совершить движение и нервный импульс возбуждает мышцу, электрическая волна возбуждения ионизирует украинол, как бы взводит курок. Теперь украинол готов к распаду, а сигнал для распада, «выстрел», дает прибор, названный Михаилом Прокофьевичем «нейрорезонатором».

Он похож на деревянный портсигар с большим круглым фонарем. Фонарь мигает лиловатым светом, в этом свете есть ультрафиолетовые лучи, которые разрушают украинол. Украинол распадается, выделяя энергию, а энергия сокращает мускулы на основании тридцати трех теорий. Таким образом, электричество, затраченное на приготовление украинола, превращается в биологическую энергию — в работу мускулатуры.

Валя, помнишь ли мой второй лыжный кросс, когда я сломал лыжу на пеньке? Тогда нейрорезонатор я оставил в кармане пиджака, который отдал дяде Наде. Мои мышцы были полны украинола, я чувствовал огромную силу, мне казалось, что я могу деревья выворачивать с корнем, но без нейрорезонатора украинол не работал. И я шел на своих естественных, гликогеновых силах, именно так, как идет человек, второй раз в жизни вставший на лыжи.

Та же история случилась и на марафоне. За восемьсот метров до финиша я упал и разбил нейрорезонатор. Мне пришлось финишировать без помощи украинола, но хотя Голубев, конечно, лучший спортсмен, чем я, выиграть удалось мне, потому что он прошел сорок два километра и устал, а за меня шел украинол.

— Но я не понимаю, — сказала Валя, — какая разница? Почему, работая на гликогене, мышцы устают, а на украиноле — нет? И почему вообще нельзя вместо всей этой премудрости просто съесть двести граммов сахару, чтобы пополнить запасы гликогена?

Но Игорь хорошо помнил уроки Ткаченко и мог ответить не задумавшись:

— Видишь ли, Валечка, украинол имеет ряд преимуществ. Во-первых, при распаде украинола выделяется вчетверо больше тепла, чем при распаде гликогена. Во-вторых, продуктом распада гликогена является утомляющая молочная кислота, а продуктами распада украинола — фосфорная кислота и гликоген, поступающие в пользу мышц; это не случайная удача. Михаил Прокофьевич открыл украинол, взяв гликоген исходным продуктом. В результате, поскольку нет молочной кислоты, постольку не нужен кислород для ее окисления; нет углекислого газа в крови — следовательно, сердце работает нормально и не переутомляется. Таким образом, гликотен сохраняется, молочной кислоты нет, сердце работает спокойно, и никакой усталости быть не может.

— Нервная система? — напомнила Валя.

— А нервная система дублируется нейрорезонатором. И когда нервная система устает, нейрорезонатор подает механически пять сигналов в секунду. Это означает пять сокращений мышцы, пять движений, пять шагов в первую секунду и пять шагов в секунду через час. Это темп хорошего спринтера. Ты видала, как я шел на длинные дистанции? На старте, в середине и на финише одинаково. Пять шагов в секунду в темпе нейрорезонатора.

— Пять шагов! — воскликнула Валя. — Это чудовищно!

— На сто метров этого оказалось мало. Спринтеры бегают быстрее. Помнишь, как у меня не получалась стометровка? С темпом в пять шагов я проходил ее за одиннадцать и четыре десятых секунды. И пришлось перестроить нейрорезонатор на семь сигналов в секунду, чтобы я смог побить рекорд. После этого мы с Михаилом Прокофьевичем сделали передвижной рычажок для изменения темпа. Я начал марафонский бег на семи движениях в секунду, потом перевел на девять, потом рискнул на десять и наконец, на одиннадцать.

— А почему одиннадцать? — спросила Валя. — Почему не сто одиннадцать и не тысяча сто одиннадцать? Чтобы обгонять самолеты?

— Коллега, — строго ответил Игорь, — вы задаете немедицинские вопросы… Разве ты не поняла, в чем состоят возможности украинола? Он поставляет энергию для сокращения мышцы. А процессы сокращения и расслабления мышцы, нервные сигналы в мозг о том, что сокращение окончено, и приказ из мозга начинать следующее сокращение — все это организм выполняет сам, в своих собственных ритмах; если бы украинол работал в колбе, в лаборатории, конечно, можно было бы его взрывать тысячу раз в секунду. Но поскольку он связан с организмом, он должен действовать в лад с телом человека.

А у человеческого тела есть своеобразные пределы. Ты никогда не обращала внимания, почему все мировые рекордсмены показывают один и тот же результат в беге на сто метров — десять и три десятых. Десять и две десятых секунды? Почему десять человек в мире проходят эту дистанцию, которая слишком коротка, чтобы усталость играла в ней роль. За десять и три десятых секунды и никто за девять. Никто за восемь? Почему никто не может сделать больше пяти с половиной шагов в секунду, поставить на бумаге больше восьми — десяти точек. Взять на рояле больше такого же количества аккордов в секунду? Наука еще не дала окончательного ответа на этот вопрос. Не буду пересказывать тебе также подсчеты и теории Михаила Прокофьевича. Но факт остается фактом. Человек физиологически неспособен делать больше пяти — десяти однообразных движений в секунду: ноги, например, — пять, кисти рук — десять. И украинол должен работать в том же темпе, иначе его действие попадет в интервал невозбудимости мышц, координация движении будет нарушена, получится пропуск шага. Иначе говоря, судорога или падедие на полном ходу, что и случилось со мной, когда я, поставил рычажок на одиннадцать движений в секунду, — темп, который не могло принять мое тело.

Я могу только повторить: задача украинола не в том, чтобы придавать сверхчеловеческие силы, — он должен только уничтожать усталость, не давать телу снижать присущий ему максимальный темп в течение долгих часов.

Игорь помолчал.

— Вот и все в общих чертах, Валечка. Я представляю, что у тебя, наверное, множество вопросов. Ты спросишь, как отводился излишек теплоты, и почему нейрорезонатор не нарушал координацию, и о вредном влиянии ультрафиолетовых лучей, и о многом другом. Я знаю, что Михаил Прокофьевич учитывал все это. В палочку украинола были добавлены какие-то реактивы, а в нейрорезонаторе имелись автоматические регуляторы. Но я не знаю всех подробностей, и, боюсь, никто их не узнает.