Солдаты, стр. 64

— Пэт, дай еще один день. Мы все еще не знаем о том, что происходит с Винсентом или Гансом. Возможно, они преуспели. Если так, ублюдки здесь должны будут отступить, и это сможет полностью изменить всю политическую ситуацию дома.

Пэт ничего не сказал, уставившись на поднимающиеся луны.

— Ну ладно, еще один день, но потом, ей-богу, я планирую пойти в бой.

— С армией, которая больше, как предполагается, не должна воевать?

Пэт улыбнулся.

— Сейчас они этого еще не знают, не так ли?

— Ты говоришь о восстании.

— Только ты и я знаем об этом, мой друг, и возможно небольшое восстание сейчас, это то, в чем эта страна нуждается в данную секунду.

Глава 12

Он и раньше видел горящие города — Фредериксбург, Суздаль, Кев, Рим, и всего лишь этим утром — Сиань. Однако ни один из прошлых кошмаров не подготовил Ганса к апокалипсису, творящемуся от одного края горизонта до другого. Гуань, огромный чинский город, умирал.

Все началось в сумраке, на востоке появился столб дыма, маяк, сигнализирующий о предстоящем, затем столб дыма днем, и теперь столб пламени ночью, и казалось, как будто мир, весь этот мир, был обречен на искупление вины огненным факелом за свои грехи.

Первые беженцы, в поисках убежища, вошли в его предместья как раз перед сумерками. Никто не мог объяснить, откуда они знали, что нужно отправиться на запад, и зачем они это делали, но выглядело все так, как будто была высвобождена первобытная сила природы, скованная в течение десяти тысяч лет.

Во время рабства, он узнал что-то вроде тайны, чины называли это «словами ветра», странный почти сверхъестественный способ, которым новости текли через рабские лагеря, прыгая, словно какое-то невидимое фантастическое существо, несущее с собой весть о смерти, о выборе того, кто должен быть следующим для Праздников луны, отдаленных шепотков войн. Еще до того, как бантаги даже заходили в бараки, чтобы увести кого-нибудь, новости уже прибывали со «словами ветра».

Ганс знал, что в мире господ и рабов, раб всегда присутствовал около каждого стола, каждого входа в юрту, там всегда были рабы, безгласные, выглядящие немыми, но всегда слушающие, и передающие из уст в уста слова того, что было решено. Это было единственным объяснением, которое он теперь мог найти. «Слова ветра» пронеслись в город Гуань, стоящий в нескольких милях от места, где он приземлился, неся с собой новости о распространяющемся восстании.

Некоторые из беженцев утверждали, что бантагский гарнизон Гуаня начал этот ад, собирая назначенных лидеров из числа жителей города, вытаскивая их за стены, чтобы убить их всех, что один из предводителей убил бантага, и таким образом на улицах города началось смертельное безумство. Еще одни, что бантаги впали в панику, убегая из города, поджигая его и запечатывая ворота с намерением убийства сотен тысяч внутри. И все же другие сказали, что Ку-Ган, великий бог предков, въехал в город на крылатом коне и свалил Угарка, бантагского карта города, пылающий свет его меча ослепил бантага, и затем он возвестил, что настал час освобождения.

Он подозревал, что знал правду. Все эти истории были правдой. Когда пришло известие о воздушном нападении на Сиань, и на следующий день об ударе по фабрикам к западу от Гуаня, командир гарнизона испугался и приказал собрать всех чинов, тех, кто были сотрудниками и управляли ежедневным распорядком миллионов чинов, тех, кто трудился рабами. Возможно, чтобы просто опросить, возможно, даже, чтобы взять заложников для гарантии, что люди не взбунтуются, или просто сглупив, с намерением убить их всех в качестве возмездия. Что касается бога — это была очаровательная ирония, подобие их имен, и если в настоящее время оно помогло подпитать восстание, пусть так и будет. Но когда он смотрел на тысячи идущих мимо заплетающимся шагом, он также видел панику.

Паника подпитывалась паникой, бантаги начали резню, и население, после стольких лет оккупации, рабства, и ужаса, ощущало, что освобождение было под рукой, но находясь перед лицом смерти, которой они стремились так долго избежать, они повернулись, словно загнанные в угол крысы, полагая, что теперь сами боги пришли им на помощь.

Сидя на боковой стенке тендера с дровами бантагского паровоза, который медленно продвигался по главной линии к городу, он нянчил чашку чая, данную ему машинистом локомотива, рабом-чином, освобожденным, когда они захватили моторостроительный завод, примыкающий к литейному цеху в том месте, где они приземлились.

Чай и грязный кусок черствого хлеба придали ему сил, и к своему изумлению ему на самом деле удалось урвать нескольких часов сна, впервые за два дня. Видя, что чашка была пуста, машинист мягко взял ее у Ганса, открыл вентиль горячей воды, наполнил чашку, затем, засунув руку в карман, он вытащил грязную тряпицу, зачерпнул горстку драгоценных листьев, и добавил их в чашку, размешивая содержимое.

Ганс кивнул с благодарностью. Поставив чашку вниз на пол тендера, чтобы позволить ей немного охладиться, Ганс высунулся из кабины. Впереди вспыхнула перестрелка, еще один лагерь обнесенный стеной; один из людей сообщил, что это пороховой завод. Комплекс резко выделялся на фоне горящего города, освещающего мир, который находился еще на несколько миль далее. Его стрелковая линия, развернутая на половину мили в каждую из сторон от дороги, вела ожесточенный бой. Теперь она была увеличена за счет тысяч чинов, некоторые из них были вооружены тяжелыми бантагскими винтовками, другие драгоценными пистолетами, которые принесли на дирижаблях до Сианя, а потом сюда. Большинство было просто бушующей, беспорядочно кружащей оравой, несущей дубинки, вилы, ломы, ножи, тяжелые бантагские мечи, и копья.

Прямо через сердце сражения, с каждой из сторон железной дороги, тащилась бесконечная колонна: женщины, цепляющиеся за вопящих младенцев, напуганные дети, сжимающие юбки своих матерей, старики и старухи, потерявшиеся дети, все они растерянные, перепуганные, движущиеся на запад, в попытке выйти из безумия.

Он выделил несколько драгоценных отделений, чтобы отобрать любого, мужчину или женщину, которые казались способными к борьбе. При любом другом раскладе такой жест был бы непристоен, поскольку все они были немного больше чем истощенные скелеты, заключительные отбросы ямы после многих лет существования в аду и смерти миллионов в ежемесячных праздниках луны или умирающие, чтобы поддержать империю орды.

Он старался игнорировать их, не позволить своему взгляду задерживаться даже на секунду на потерянном ребенке, или на изможденной матери, лежащей в грязи и окруженной кричащими детьми, это бы иссушило его желание продолжать безумие. Он прибыл, чтобы постараться освободить их, поскольку они стали его братьями и сестрами, однако теперь, чтобы освободить их, все, что он мог сделать, просто наблюдать, как они умирают, и это опустошало его.

Они все, в любом случае, были мертвецами, он должен был напомнить себе об этом. Можно не сомневаться, что, как только республика будет разрушена, бантаги уничтожат здесь всех и затем отправятся дальше. Все же вместо того, чтобы чувствовать себя подобно освободителю он ощущал, как будто он был ангелом смерти, осознавая, когда он смотрел на ад, окутывающий мир, что сто тысяч или даже больше должны будут умереть этой ночью.

Небо ослепительно полыхнуло. Место, где стоял пороховой завод, озарилось резким ярко-белым светом, более ярким, чем сто солнц, пламя поднялось ввысь, блеск вспышки этого взрыва как будто всех заморозил. При свете взрыва весь мир приобрел четкие очертания. Далеко с левой стороны от себя он видел, что край линии фронта, превратился в абсолютный хаос, верховые бантаги кружились, затягиваемые человеческой массой. Прямо впереди железная дорога была забита людьми, все они замерли, потом упали на землю, а их крики были заглушены расколовшим землю раскатом грома. Потрепанная линия пехоты, сгрудившаяся вокруг обнесенного стеной лагеря, развернулась и побежала назад, люди ничком бросались на землю.