Золушка, стр. 28
Та девушка, Ким, говорила, что прошло двадцать минут, прежде чем он начал к ней клеиться. Ким изображала из себя эстрадную певицу. Рассказывала о клубах, где она будто бы выступала, о шоу на Бродвее, в которых будто бы участвовала. Двадцать минут прошло, пока он оторвал свой жирный зад от обитой парчой банкетки (мы ведь в Касба-Лаундж, на востоке, не так ли?). Ровно двадцать минут.
Дженни готова уйти. Шофер появляется снова.
— Мисс Кармоди?
В его голосе нотки подобострастного нетерпения.
Она смотрит на свои чертовы часы — можете считать, что им цена семь с половиной тысяч, но по правде — всего семьдесят пять долларов. Нервно вздыхает, поворачивается на высоком винтовом табурете. Разрез на платье, голубовато-зеленом, словно льды Сибири, распахивается, и, если вы успеете взглянуть, вам откроется дорога в вечность, потому что под платьем больше ничего нет. И в ту самую минуту, как она направляется к выходу, толстяк срывается с банкетки и, догнав ее, произносит:
— Какая досада, ваш друг, кажется, запаздывает?
Испанский акцент.
Она смотрит на него, как на того таракана, который ударился когда-то о ее лицо.
— Прошу прощения, — говорит она.
И слегка морщит нос, как будто до нее донесся отвратительный запах из сточной канавы.
Шофер спрашивает от двери:
— Мисс Кармоди, прикажете подавать машину?
— Да, пожалуйста, — отвечает она.
Толстяк извиняется, но она его не слушает.
— Будьте так любезны, пропустите меня, пожалуйста.
Он не отстает:
— Вы так огорчены…
— Пожалуйста, — повторяет она всего лишь одно слово, но смысл его примерно такой: кому ты нужен, толстопузый коротышка?
— Может быть, рюмочка ликера улучшит ваше настроение? — осмеливается он предложить.
Она заглядывает толстяку в глаза, как бы пытаясь проникнуть в его намерения и определить, что он за птица — сводник, нахал, хозяин ранчо из Южной Америки, а шофер от двери снова повторяет ее имя:
— Мисс Кармоди?
— Прошу вас, выпьем ликера, — бубнит свое толстяк. — Мое имя Луис Амарос, я занимаюсь импортом бананов.
Точно так же, как я — научными изысканиями для Ай-би-эм, думает она.
Полчаса спустя она рассказывает ему, как однажды в университете в Денвере, когда она была выбрана Снежной Королевой на студенческом зимнем празднике, кто-то из ребят принес немного кокаина, она попробовала, и это было нечто восхитительное, хотя папочка просто убил бы ее, если бы узнал.
Толстяк смотрит на нее. Она понимает, о чем он думает: любая американская девушка за кокаин готова на все.
— Вы все еще собираетесь на этот вечер? — спрашивает он.
— Какой вечер?
— С вашим другом…
— Ах, с ним. — Сердце у нее начинает колотиться как бешеное — надо же, какая дура, чуть не завалила все дело! — Ну его ко всем чертям! — выпаливает она и снова спохватывается: не слишком ли сильно сказано для дочери богатого владельца ранчо из Денвера? — Я ждала сорок минут, да пошел он куда подальше! — Она продолжает в том же духе, быстро сообразив, что именно проститутки очень следят за своим языком, пока не окажутся с мужиком в постели, а настоящим леди дозволено говорить как заблагорассудится.
И он покупается на это.
Она явно порядочная девушка.
Поскольку только что грубо выругалась.
— Если бы вы согласились посетить мой дом, — говорил он, — я показал бы вам кое-что очень интересное.
Она с легким любопытством:
— Вот как?
— Вы поедете ко мне домой? — Он расплывается в улыбке. — Cenicienta? Хотите поехать ко мне?
— За кого вы меня принимаете? — возмущается она (не слишком ли она переигрывает в духе Дорис Дэй?). — А что значит слово, которое вы только что произнесли?
— Cenicienta? — повторяет он. — Это значит Золушка. — Он опускает глаза и смотрит на ее ноги. — На вас тоже хрустальные туфельки.
— Правда, они похожи на хрустальные? — улыбается она.
— А вы сами как считаете?
— Не знаю.
— Они так вам идут.
— Вы очень любезны.
Он не отвечает.
— А что такое есть у вас дома? — спрашивает она. — Что будет мне интересно?
— «Цветочек».
Она смотрит на него во все глаза.
— Цветочек? Какой цветочек?
Если вы приехали из Денвера, то вряд ли знаете, что здесь так называют кокаин.
Он понижает голос.
— То, что вам так понравилось в Денвере. Вы говорили, это принес кто-то из ваших приятелей.
— Правда?..
…Наступает рассвет.
— М-м-м… — цедит он сквозь зубы.
— Боже!
— М-м-м…
— Восхитительно.
— Да?
— Конечно, — подтверждает она.
И вот она на свободе.
Глава 11
Джимми Ноги показал Стэгу фотографию.
— Где ты ее взял? — спросил Стэг.
— Нашел в чьем-то офисе.
— Значит, вот как она выглядит?
— Ага.
— Я бы не прочь с ней побаловаться, — сказал Стэг.
— После того как мы ее отыщем, никому уже больше не захочется с ней побаловаться, можешь мне поверить, — наставительно произнес Джимми. — Таких девок надо как следует учить, чтобы неповадно было воровать часы.
— Большая потеря, если ты ее изуродуешь. — Стэг покачал головой, внимательно разглядывая фотографию.
— Может, я ей только нос подпорчу, — сказал Джимми. — Это очень больно, когда нос ломают. С расплющенным носом она будет похожа на гориллу, а? — Джимми расхохотался. — В лепешку размозжу, дай только найти ее! С такой рожей будет рада хотя бы по полдоллара получать за свою работенку. — Он опять засмеялся. А Стэг тем временем продолжал смотреть на снимок.
— Понимаешь, какая штука, — сказал он, — никто и слыхом не слыхал про этот ваш «роллекс». Я, считай, говорил со всеми барыгами в городе, никто из них…
— Что значит «считай»? — вскинулся Джимми. — Ты со всеми говорил или не со всеми?
— Н-ну…
— Потому что или ты делай работу как следует, или совсем не делай. Если пропустил хоть одного барыгу, это все равно что ни с одним не говорил.
— Может, пропустил одного или двух, — лениво отозвался Стэг.
— Удивляюсь тебе! — Джимми затряс головой от возмущения.
— Попробую отыскать их нынче вечером. Тебе эта фотография нужна?
— Я ее сделал специально для тебя.
— Потому что она может пользу принести, буду ее показывать.
— Валяй, только поосторожней, я хочу сделать с нее еще несколько отпечатков.
— А разве можно? Без негатива?
— Нет, теперь они могут прямо с этого распечатывать.
— Надо же, до чего навострились, ну и времена!
Стэг встал. Они с Джимми сидели на веранде «Марины Лу» и глядели на проплывающие мимо шлюпки. Никто бы не подумал, что эти двое обсуждали, как изуродовать красивую девушку.
— Я этим делом займусь прямо сейчас, — сказал Стэг, пряча фотоснимок в карман модного спортивного пиджака. — Попробую, что получится. Позвоню тебе попозже.
— Ладно, — кивнул Джимми.
Разговор этот происходил в одиннадцать утра семнадцатого июня.
В одиннадцать десять Мэй Хеннеси позвонила Мэтью и сказала, что нет худа без добра.
А произошло вот что: Мэй решила навести в разгромленном офисе хотя бы видимость порядка — собрать разбросанные повсюду бумаги, поставить на место выброшенные на пол книги. Неожиданно она наткнулась на рабочий блокнот Отто, которым он пользовался во время наблюдения. Мэй предполагала, что Отто сунул блокнот в пятницу в ящик стола, чтобы отдать ей записи в понедельник утром для перепечатки.
До понедельника он не дожил.
Записи остались там, куда он их положил, — заметки по делу Ларкина, занесенные в блокнот в последнюю неделю.
Не хочет ли Мэтью их просмотреть?
Партнер Мэтью Фрэнк полагал, что лучшие писатели мира писали так же, как говорили, что их стиль, так сказать, копирует звучащую речь. Из этого он делал вывод, что многие знаменитые художники слова были нуднейшими собеседниками. Скорее всего Фрэнк ошибался, он о многих вещах судил ошибочно. Так или иначе, Отто делал свои записи не для публикации, и стиль его заметок совпадал с его манерой говорить; поспешно набросанные небрежным почерком заметки сильно отличались от перепечатанных на машинке отчетов, с которыми раньше знакомился Мэтью. Скорее всего Мэй Хеннеси готовила для клиентов отредактированные версии.