Продается недостроенный индивидуальный дом..., стр. 59
Гость задумался. Лехте набралась смелости:
— Вы сегодня такой серьезный.
Рейн рассмеялся.
— Не беспокоитесь, дорогие соседи, с вами хорошо сидеть. Лехте тут с испугом смотрела, как я выпил целый стакан водки. Бояться не надо. Пьяницей я не стану. Что бы ни случилось, пить не буду.
— Но что может случиться с вами? — допытывалась Лехте.
— Жизнь — сложная штука. Сегодня строишь дом, а завтра узелок в руки и — на все четыре стороны.
— Что это за разговор, сосед, куда это годится, — заметила Ану и налила остатки водки в стакан Рейна.
Сколько тепла в сердце одного человека! И как холодно оно у другого... Что же гнало его отсюда, из тепла, на холод? Ристна. Когда они познакомились — Урве и Ристна? Почему она шла с ним по улице? Интересно, что она ответила бы на эти вопросы?
Но от людей, согревших тебя теплом своего сердца, нельзя так внезапно уйти. Надо было взглянуть и на другие комнаты, еще не готовые. Вдруг добрым людям понадобится его совет.
— Эта комната будет моя, — донеслись до него радостные слова.
Лехте все говорила и говорила, в ушах отдавались ее радостные, словно птичий щебет, слова. Но гость не слышал, он стоял у сколоченной из досок скамьи, на которую были навалены пожитки.
В одном из ящиков он увидел нож с пестрой рукояткой, который пристегивался к поясу серебряной цепочкой, прикрепленной к ножнам.
Тот самый!
Толпа по краям улицы. Цветы, Дождь. Солнце. Грохочущие оркестры. Капитан Кайва делает четыре шага назад и кричит: «Запевай!» Покойный лейтенант Пеэгель ободряюще улыбается... Тот самый... С блесточками... И на ножнах орнамент... А Эсси толкает его в бок — куда запропастилась твоя девочка?
Лехте?
Это не сон. Лехте стоит здесь, перед ним, и протягивает руку, чтобы взять вещь, которая должна лежать в коробке, где хранятся сувениры ее детства. Подарки одноклассников, праздничные открытки, портфель из искусственной кожи, в котором лежат школьные свидетельства и тетрадки с сочинениями, коробочка из-под ампул, откуда выглядывает краешек красного галстука...
— Что с ивами?
— Лехте!
— Да?
— Нет, ничего. Я просто засмотрелся... Красивая вещица.
— Ой, если бы вы знали, как я ее получила!
— Я знаю, Лехте... — Рейн повернулся и пошел.
Ану убирает со стола. Ей кажется, будто дочь чем-то рассердила гостя. Лехте уверяет: ничего такого, что могло бы рассердить его, она не делала и не говорила. По ее мнению, Рейн с самого начала был странным. Мать соглашается. Позже, отправившись доить Кирьяк, она видит в окне соседа свет. Но знакомых ударов молотка не слышно. Лампа горит. Уж не забыл ли строитель погасить ее?
Рейн сидит на том же месте, что и прежде. На полу, у его ног, валяются окурки. В холодной, недостроенной комнате сизо от табачного дыма.
В конце концов, то, что он нашел нож, ровно ничего не значит. Случай — и все. Лехте ведь и тогда жила в этом районе. Неподалеку отсюда. Она отдала свои цветы и получила нож, потому что Урве не пришла. Правда, позже она утверждала, что приходила. Но приходила ли?
Случайность, забавное совладение — вот и все. Случайность, из-за которой Рейн вместо того, чтобы сразу пойти домой и потребовать от жены объяснений, остался сидеть на жесткой скамье и курить...
Что же он придумал?
Возвратясь домой, он сел на стул и сказал, словно ничего и не произошло:
— Мне удалось достать сегодня фанеру.
Урве быстро взглянула на него.
— Это хорошо.
— Сегодня после обеда... — У Рейна никак не раскуривалась сигарета.
Урве снова кинула на него недоверчивый взгляд.
— Сегодня после обеда я привез ее из Нымме.
— Из Нымме?
— Один парень продал мне свой потолок. Не каждому по карману. Неплохая фанера и вполне сносная цена.
— Что ж, тогда хорошо.
— Перевозка тоже обошлась не очень дорого. Знакомый парень за баранкой — это тоже что-нибудь да значит. Разговорились. Знает Зееберга, знает о том, что тот получил пять лет за спекуляцию. Из офицеров нашего полка был знаком лишь с Ристной. Он будто бы тоже сейчас на гражданке, где-то в Таллине...
Урве так сосредоточенно водила пером по бумаге, рисуя фасоны платьев, что даже не убрала пряди волос, упавшей на глаза.
Муж с красным лицом какое-то время злорадно наблюдал за женой. Попалась! И сразу же почувствовал, как у него перехватило горло... Значит, он не ошибся! Быстро взяв себя в руки, Рейн продолжал по-прежнему равнодушно:
— Ах, да, ты же Ристну не знаешь. Сделал карьеру на политике. Женщины просто с ума сходили по нем. — Рейн вынул из кармана носовой платок и долго сморкался. — Да, иной раз совсем неплохо встретиться вот так: посторонний человек, а разговоришься — и общие знакомые находятся! Помог мне даже внести фанеру в дом.
— Что ж, значит, все хорошо, — сказала Урве и сама не узнала своего голоса. Поднять глаза нельзя, потому что у платья, которое она рисовала, не хватало женской головки.
Подозревал ли что-нибудь муж? Возможно, очень возможно. И все-таки она не могла так сразу, без подготовки сказать, что уже давно знакома с Яаном. Кто знает, как Рейн отнесся бы к этому, какими словами стал бы чернить Яана.
Сразу после того, как Рейн ушел на работу, Урве легла. Она устала, наволновалась. Поведение мужа, не свойственная ему болтливость и разговоры вокруг Ристны — все это вызывало подозрение. Она стала думать, каким образом мог Рейн узнать об их знакомстве, но не нашла ни одной зацепки. Сегодняшний обед в столовой? Но там никого из знакомых не было. Прогулка до института? Но в это время Рейн охотился в Нымме за фанерой.
Урве решила так: если Рейн еще раз заговорит о Ристне, она спокойно скажет, что они знакомы. И больше ничего. Собственно, она должна была бы сказать об этом уже сегодня.
10
— Здравствуйте! Разрешите подсесть к вам?
Рейн торжествующе посмотрел на Урве, затем на Ристну. Видать, у него, у разведчика, было счастье. Полчаса тому назад Урве вышла из редакции, и Рейн следил за ней, как бывало не раз и прежде. Жена села в трамвай, но не в тот, которым ездила домой. Рейн вскочил в последнюю секунду во второй вагон. На конечной остановке в Кадриорге жена сошла, легким шагом пересекла улицу и исчезла в кафе. Десять минут, чтобы успокоить бьющееся сердце. Десять минут, чтобы обдумать план действий. И затем... «Здравствуйте. Разрешите подсесть к вам?»
Напуганные лица, смущенные взгляды. Стоило следить! Победа полная. Триумф!
— Мы, кажется, не знакомы. Хотя, когда формировался корпус, мы несколько недель провели в одной роте.
— Я помню, — пробормотал Ристна и придвинул Рейну пепельницу.
— Помните? Ну, тогда хорошо. Между прочим, это моя жена, — Рейн большим пальцем указал на Урве. — У нас сын и свой дом тоже. Осенью перебираемся. Живем неплохо. А как вы поживаете, смею спросить? — Он с силой выдохнул в воздух дым.
— Что тебе надо? — спросила Урве низким голосом, все еще сжимая колени, которые не переставали дрожать.
Народу в кафе было немного. Несколько пар и одна мужская компания. Треугольник привлекал внимание.
— Что мне надо? — В этот момент к ним подошла стройная официанта. — Бутылку вина, пожалуйста. Яблочного, да? — Он взглянул на Урве, затем на Ристну.
— У меня скоро консультация. Запах. Неудобно перед слушателями.
— Пустяки. Маленький глоток в ознаменование удачной встречи, — мнения Урве он дожидаться не стал. — Принесите бутылку яблочного!
Официантка, улыбаясь, ушла. Такие ситуации здесь, в этом отдаленном кафе, были не новы.
— О чем же вы беседовали?
Ни один не ответил. Да и что можно было ответить после того, как они гуляли по темным пустым улицам, целовались, шептали друг другу страстные признания, горячо обсуждали возможность совместной жизни и думали, как устранить с пути препятствия. Свою первую встречу в Москве они считали даром судьбы и благословляли Эсси, благодаря которому познакомились. Они признавались, какой глубокий след оставил каждый из них в жизни другого еще тогда, в Москве. Порой они уже обращались друг к другу так: «Помнишь, Яан, когда я вошла с оттисками и ты ждал меня?» И ответ: «Ох, я тогда так старался быть храбрым. Я же по крайней мере раз десять прошел мимо редакции, прежде чем решился войти со своими английскими «предлогами». Или: «Помнишь, Урве, как мы встретились в библиотеке? Это не было случайностью». И ответ: «Дорогой, я ждала, что ты позвонишь мне утром, но ты не позвонил. Я так удивилась, увидев тебя в библиотеке». А потом, когда времени оставалось мало, начинали думать о будущем. В этот вечер перед глазами Урве предстал и дом Ристны. Седая мать, всю жизнь проработавшая в библиотеке, человек с суровыми принципами, который не простил бы своему сыну, если бы он разрушил чью-то жизнь. Сына со временем мать, может, и простила бы, но не женщину. Вот об этом они и разговаривали. И не только об этом. Говорили они и о газетной работе, которая становилась все сложнее. Если б Урве не знала, как важно написать о том способном хирурге, друге Ристны, она отказалась бы от этой темы. К тому человеку никак не подступиться, он ничего не рассказывает о себе. А не приходило ли Урве в голову, что у человека может быть самолюбие? И разве должен этот замкнутый человек сам сообщать что-то о себе? Не объективнее ли было бы внимательно выслушать его противников, подчиненных, и больных, которых он лечил. Возможно, таким путем и сложится наиболее правильное представление о человеке и обстановке, в которой он работает.